Когда я добралась до этого места, Пеппа уже заснула. Я поцеловала ее в ухо, обняла сзади, закрыла глаза и стала слушать шум ветра и треск костра.
Глава третьяКрючки
Проснувшись, я сразу начала беспокоиться. Прошло несколько суток с момента нашего побега, мы сидели здесь уже четвертый день, а значит, нас наверняка начали искать. Я и думала, что это случится на четвертый день. Я полагала, что к этому времени Мо в комнате уже найдут. К тому же у нее был телефон, и она могла позвонить кому-нибудь. Но комната была заперта снаружи, а ключ лежал на ковре, чтобы никто не подумал, будто это она убила Роберта и заперла себя.
И Роберта уже тоже наверняка нашли. Он лежал на моей кровати, а все вокруг было залито кровью из его горла — я ударила его трижды. Даже на стенках была кровь, прямо на обоях с обезьянками. Пеппа тоже пропала, но ее комната выглядела нормально. Им неоткуда знать о школьной форме, которую мы надели, о моем рюкзаке и Пеппином рюкзачке, о чехле для клюшек с винтовкой и удочкой, так что, если они обыщут квартиру, все равно не поймут, чего не хватает. Я-то знала, что там было и что мы забрали, но полиция и социальные работники — нет. Они найдут в корзине для грязного белья мою футболку, джинсы и трусы, залитые кровью Роберта, так что сразу решат, что это я. Потом они увидят замок на незапертой двери в комнату Пеппы и ключ на полу — и поймут, что я заперла Мо, и она тут ни при чем.
Интересно, Мо выступит по телевизору, чтобы попросить нас вернуться и сказать, что все будет хорошо? Или все решат, что я похитила Пеппу? Нож они не найдут, потому что он до сих пор у меня. Я выбросила все телефоны, с которых что-то искала, и выкинула ноутбук в мусорку за день до побега. Телефоны я покидала в море с дамбы, с той стороны, где глубоко даже в отлив и можно ловить макрель.
Они обязательно найдут телефоны Роберта и его карточки, и вообще его точно опознают, потому что он однажды сидел в тюрьме, а в ноябре должен был явиться в суд из-за кражи. Они найдут разбросанные по всему дому траву, спиды и таблетки и поймут, что все это Роберта. Они уже были в нашей квартире два года назад дважды, когда Роберт избил меня и Мо и когда Мо украла в «Шпаре» две бутылки водки, и кто-то увидел, как она несет их домой, и сдал ее.
Если в полиции не дураки, они проследят, что име́нно я покупала по украденным карточкам последние восемь месяцев, пока планировала все это, но сами карточки я либо сложила обратно в ящик Роберта, либо выбросила, а многие вообще были уже заблокированы к тому моменту, когда я попыталась ими воспользоваться. Но если хоть у одного копа хватит ума посмотреть покупки, сделанные по краденым карточкам, он увидит, что́ я покупала на «Амазоне». Брезент всякий, нож, компас, котелки, кроссовки для Пеппы, рюкзак… Подумав обо всем этом, он, может, и сообразит, что я хотела сделать. Но копы обычно глупые. Те, кого я видела в жизни или по телику, всегда жирные и не могут арестовать кого нужно, зато вечно вяжут невиновных.
Они приходили, когда Роберт избил Мо, и женщина-коп спросила, как Мо себя чувствует, и Мо ответила, что все нормально и что он только шумел и орал, но никого не бил. Женщина спросила: «Вы точно в этом уверены?» — и Мо ответила: «Точно». В этот момент другой коп, мужик, увел Роберта в соседнюю комнату. У меня никто ничего не спросил, но я бы ничего и не сказала, потому что они бы привели опеку и забрали нас в разные места. А Пеппа вообще смотрела телик.
В квартирах вроде нашей все слышно. Над нами жил мужик по имени Большой Крис. Он иногда брал у Роберта траву и таблетки. По ночам мы слышали, как он с кем-то трахается, орет и плачет. Не знаю почему. Еще Роберт знал его пароль от вайфая, так что мы постоянно крали у него Интернет. У Роберта были телефоны и симки, и некоторые ловили четыре джи. Я обычно выходила в Интернет из «Макдоналдса» и оттуда же покупала всякие штуки для побега. Я брала себе макфлурри и садилась лицом к двери, чтобы видеть, кто входит.
Школьную форму я нашла в благотворительном магазине в августе. Два блейзера, юбки, галстучки, блузки. Моя была маловата, но форма Пеппы сидела на ней хорошо. Я заплатила десять фунтов за обе и сказала тетке в магазине, что это для школьного театра. Это была форма какой-то мажорной школы из Глазго, с красно-золотыми нашивками с вышитыми буквами «Ad vitam». Это типа «на всю жизнь» на латыни.
С формой мы обе надели кроссовки, вышло неплохо. У меня был большой рюкзак и чехол для клюшек, а у Пеппы маленький рюкзачок. Мы ушли из квартиры в шесть утра, так что нас никто не увидел. Прошли по переулку, перелезли через забор и пошли через парк к вокзалу. Мы не выходили на дороги, где нас могли заметить. Потом мы сели на поезд до Глазго в шесть пятнадцать — билеты я купила в автомате за наличные, которые взяла в бумажнике Роберта. По дороге и в самом Глазго я боялась, что мы встретим детей, которые по-настоящему учатся в этой школе, они поймут, что мы не оттуда, и запомнят нас. Но мы никого не встретили.
В Глазго мы пересели на другой поезд. На вокзале было полно народу, все куда-то бежали, говорили по телефонам, и на нас вообще никто не смотрел. Мы погрузились в поезд до Гервана, в вагоне сидела только какая-то старушка, которая улыбнулась Пеппе, как будто намеревалась сказать: «Какая миленькая». Я хотела, чтобы нас принимали за двух хорошеньких девочек, которые едут на поезде в свою крутую школу, и так и вышло.
Пеппа спросила, говорить ли нам по-мажорски, если у нас что-то спросят, и я велела ей молчать, пока мы не доберемся до леса. Если полиция будет нас искать, Мо расскажет им, что мы обычно носим, и все будут высматривать девочек в наших старых шмотках, а не в школьной форме. Если мы попали на камеры, то там все равно будут две девчонки из крутой школы, а не оборванки с нашего района, и я велела Пеппе все время смотреть в землю, чтобы никто не разглядел наши лица.
В рюкзаке лежали спальный мешок, одеяла, блесны, рама, чтобы ставить чайник над костром, и сам чайник, так что рюкзак был тяжелый. Но я его как следует упаковала, и у него был поясной ремень, поэтому идти было удобно. Пеппа несла большую часть еды, аптечку, запасной моток паракорда, рогатку, крючки для удочки и патроны для винтовки.
В Герване мы зашли в кафе у вокзала. Пеппа съела большой шотландский завтрак, а я — яичницу с беконом, сосисками и тостами. Человек в кафе только сказал: «Вот ваш заказ, девочки», когда принес нам еду, и все остальное время молчал. Мы сели на двадцать второй автобус до Ньютон Стюарт, который едет вдоль Галлоуэйского заповедника. Я следила по карте, где нам выходить, и нажала на кнопку остановки рядом с деревней Глентрул. Автобус остановился, мы вышли, а водитель даже на нас не посмотрел.
Мы пошли по дорожке к деревне и дошли до зеленой деревянной вывески с надписью «Галлоуэйский заповедник». Тогда мы зашли на парковку и пошли вглубь, в сосны. В лесу мы переоделись и закопали форму и два наших телефона. Я вынула аккумуляторы и симки и выкинула их в мусорку на парковке, потому что в аккумуляторах содержится литий, который может протечь и загрязнить почву.
Потом пришлось залезть повыше, а дорожка шла все дальше, и мы увидели перед собой долину и озеро Лох Трул, и с обеих сторон долины высились поросшие лесом горы, а вдалеке виднелся вдающийся в озеро камень, который называется Камень Брюса. Роберт Брюс жил там и сражался с англичанами в тысяча триста седьмом году. Он скрывался в лесах и спал в пещерах.
Долину заливали солнечные лучи. Я прикинула высоту солнца, посчитала, сколько времени мы провели в поезде, в автобусе и сколько шли, и решила, что еще нет одиннадцати утра.
Вечером накануне я убила Роберта и заперла Мо в комнате.
Я заметила, что первые солнечные лучики уже пробиваются сквозь листву, но было еще темно, а Пеппа спала без задних ног. Очень похолодало, на дровах лежал иней, а костер покрылся тусклым пеплом. Правда, посередине он еще немного дымился, и там виднелись большие куски угля. Камень, на котором мы готовили кролика, раскололся на три плоских овальных куска, похожих на шифер. Я подумала, что из них выйдут хорошие тарелки. У нас было два налобных фонарика и солнечная батарея, но я хотела научиться видеть в темноте, а чем дольше сидишь без света, тем это проще. Даже в полной черноте можно что-то увидеть или почувствовать, у животных же получается. Темноты я не боюсь, Пеппа тоже. Ночью тут так темно — свет городов и машин сюда не доходит, — что виден Млечный Путь и другие звезды. Звезды дают немного света, даже когда луны нет. Свет очень слабый, он тускнеет перед восходом солнца, и это один из способов понять, когда наступит рассвет — если небо ясное.
Ветер дул все сильнее и казался очень холодным. Я вылезла из спального мешка, нашла штаны и кроссовки, кое-как их натянула, застегнула флиску, раздула угли и разожгла маленький огонек, кинув в него три полуобгоревших веточки. Сверху я положила немного сухой бересты, она зашипела, затрещала и загорелась. Тогда я выстроила сверху пирамидку из вчерашних деревяшек и дров из сухой кучи. Постепенно разгорелся чудесный желтый огонек. Ветер сдувал дым прямо на меня. Выходило, что дул он с северо-запада.
Я взяла чайник и сбегала к ручью за водой. В «Руководстве по выживанию» написано, что воду надо фильтровать, даже если берешь ее из родника, но в других местах я читала, что ее можно просто прокипятить, потому что кипячение убивает бактерии, которые вызывают лептоспироз (они живут в зараженной моче грызунов), а еще паразитов и глистов.
Ручей весело журчал. Там был очень удобный камень, на который можно было встать на колени и набрать воды с гладкого места. Стоя на коленях, я подняла голову и увидела оленя. Света как раз хватило, чтобы его разглядеть. Он стоял неподвижно и смотрел на меня примерно с шести метров, с другого берега. Кажется, это была молодая самочка. Я замерла.
Так мы с ней и стояли, как будто были в фильме и нас поставили на паузу. Я старалась следить за своим дыханием, ни о чем не думала и не двигалась, и даже перестала чувствовать холодный камень под коленями. Дышала я все медленнее и наконец почти перестала замечать собственное дыхание. Потом мне вдруг показалось, что кто-то начал легко постукивать по моей спине, медленно и нежно. И что-то, похожее на маленькие иголочки света, стало падать на оленя и стучать меня по спине. Я больше не чувствовала жесткого камня, не слышала, как журчит ручей, как шелестят листья. Я перестала вдыхать и выдыхать и стала очень легкой, словно исчезла, и только смотрела откуда-то издали на олениху и на свет, который отвесно падал на нее, как струи проливного дождя. Потом олениха пропала из моего поля зрения, как будто сменился кадр. Она двигалась спокойно, медленно и очень тихо.