— Что «но»? Зверь, говори, я требую. Быть может, именно твои слова вернут былую жизнь в эти земли.
Готто обернулся:
— Нехороший это дым. Да ты ж видел его, великий мастер.
«Любой дым, идущий из земли, берёт начало в Тенебре. Да тот демон, который надоумил зверей на это, просто гений!» — Хродрик не уставал комментировать, и в его словах я тоже иногда находил дельные мысли.
Как оказалось, вылез я из Пещеры Правды, и Готто с тем юнцом видели это, охотясь рядом. Оба владели завидной дальнозоркостью, как тот же Фолки, поэтому я их и не почуял — на меня смотрели издалека.
Вот этот вот дымящийся пустырь, где находился вход у неё, издревле считался у них священным местом. Поэтому Готто и не хотел рассказывать — где ж это видано, что про священное место плохо говорят.
«Священное место, ну надо же. Черви безмозглые!»
— Святы только предки, — буркнул я, и поймал благодарный взгляд зверя.
Разговорившись, зверь рассказал про их Пещеру Правды. Я и так многое знал, но не перебивал. Птенцы, достигая второго пера, обязаны были пройти посвящение, доказывающее, что они прирождённые воины.
— Вот только чудовище там появилось, — вздохнул Готто, — Уже двое птенцов пропали, а завтра пойдёт и мой.
— Твой сын?
Зверь кивнул:
— Ты его отправил со своим словом.
Я кивнул, не решаясь больше ничего говорить про бревно с надписью «ВЕСТЬ». И дураку понятно, что с таким «посланием» его сын дойдёт до Ласточек не скоро.
Готто отнюдь не выглядел таким уж неотёсанным дубиной, и глаза, белевшие на темнокожем лице, светились проницательностью. Он понимал, в чём заключалась хитрость, но не решался об этом мне сказать.
Ведь, по законам Неба, ничего не нарушено. И старшее племя… кхм… оповещают, и звери не ослушались человека.
— Надеюсь, твоему сыну ничего не грозит?
— Нет, наше племя верно служит Ласточкам, — Готто уверенно покачал головой, — Да и кто может перечить человеку?
Я усмехнулся. Видел я таких зверей, которые не то, что человеку — они ангелов с демонами ни во что не ставят.
— Ласточки говорят, что посылали туда воинов, и беды больше нет. Вот только…
До меня не сразу дошло, что Журавль всё ещё говорит о Пещере Правды.
— Говори, зверь, что тебя мучает? Ты знаешь, я иду к наместнику.
Готто резко развернулся:
— Прошу, не надо говорить великому мастеру!
Я на всякий случай махнул: мол, не беспокойся.
Зверь зашептал:
— Не видел я, великий мастер, чтобы воины Ласточек туда ходили. Оно и ясно, их птенцам не скоро на посвящение, а о наших они не думают. Вот мы и мозгуем с соседями, как быть. С Попугаями говорили, с Суррикатами…
Он перечислял своих соседей, а я думал над услышанным. Как быть, как быть. Будь я зверем, можно было бы и помочь. Но зверем я уже пробовал здесь пройти, и меня быстро отправили… в пещеру.
Нет уж, теперь у меня, как человека, чуть более глобальные проблемы. Пусть звери сами решают.
«И правильно, великий господин. Я тебе об этом уже два часа говорю. Может, прав был Белиар?» — задумчиво добавил бес.
Пустырей, почти выжженых солнцем, становилось всё меньше, а вот заросшие деревьями и кустарниками озёра попадались всё чаще. И иногда, поднимаясь на холмы, мне казалось, что впереди волнуется море. Только зелёное.
Такое чувство, как будто я снова в Шмелиный Лес возвращаюсь.
— Великий мастер, почему ты не захотел встретиться с Ласточками? — вдруг спросил Готто, когда я стоял на одном таком холме.
Он на миг обернулся, и стало ясно: вопрос дался ему с трудом. Едва заметное движение пальцев ко лбу, он зашевелил губами, испрашивая прощения у Неба.
Очень, очень трудно даётся зверям в этой глубинке самостоятельность. Он никак не мог понять, что его старшая стая может уже давно не чтит законы. А иначе почему Ласточка Мози меня в пещере завалил?
«А может, они просто трусы? Даже бесы имеют больше воли, чем эти черви!»
Впереди, в полукилометре, действительно возвышалась стена леса, будто настоящие джунгли. И деревья здесь все были тропические.
Джунгли шумели, и даже отсюда было слышно крики экзотических животных. Некоторые деревья возвышались гораздо выше собратьев, с ветвей свисали лианы, и на них можно было видеть какое-то движение.
Эх, мне б такое зрение, как у этого зверя. Вздохнув, я убрал руку от лба и посмотрел на Готто.
— Не всё гладко сегодня в Инфериоре, — спокойно сказал я, — Мне предстоит говорить с наместником о больших делах. О Престоле Ордена, о прецепторе.
Готто округлил глаза, и едва не бухнулся на колени. Зверю казалось, что он своими мелкими проблемами только оскорбляет человека. Оно и понятно: где-то там великие люди, огромные столицы, и дела их небесные. А тут просто блошиная суета — пещеры, племена, посвящения.
Справившись с волнением, Готто указал на лес:
— Там начинаются земли Чёрных Крокодилов. Дальше я не могу вести тебя, великий мастер.
Возникло неловкое молчание. Со вздохом я понял, что будет совсем уж свинством промолчать о том, что мне удалось выяснить.
— Готто, друг, — я положил ему на плечо руку, — Не ходите в Пещеру.
Тот округлил глаза, вздрогнул. Оно и понятно: прадеды, деды, отцы ходили, и тут вдруг залётный человек в отрепьях ставит крест на традициях.
— Но посвящение… оно должно быть!
— Наместник далеко, Ласточкам плевать. Думай сам. Там такие чудовища, что вы с Попугаями только на закуску им пойдёте.
Я знал, что прав. Даже если вся стая Танцующих Журавлей сунется в пещеру, это будет их последний танец. И пусть муравьи из Проклятых Гор ещё не могут пройти всей кучей за дым, где начинается Пещера Правды, но эти твари найдут проход.
А то и вообще ночью по поверхности придут в селение. Но об этом звери сами догадаются, если поверят мне.
— Нет, нет, — бедный зверь замотал головой, забубнил, — Ласточки говорили, что всё нормально. Мы же только посмотрим, и завтра сын мой пойдёт.
— Пойдёт и погибнет, — я рывком повернул Готто в сторону Проклятых Гор на горизонте.
Отсюда было видно не только заснеженные пики, но и склоны некоторых, особо выдающихся вершин.
— Про Муравьиные Горы слышал?
Готто кивнул, но показал куда-то вбок:
— Они там, на границе Оранжевых и Жёлтых земель. Наши деды рассказывали сказки о больших муравейниках, размером с горы.
— Муравьи пришли, Готто, — прошептал я, вкладывая в слова силу духа, и проникая ему в разум.
Сейчас я творил благое дело, и не чувствовал угрызений совести.
«А господин, оказывается, и сам уже отчасти демон…» — ехидно заметил Хродрик, — «Искушаешь похлеще Белиара, чтобы его душу намотало на жернова судьбы».
Моя стихия духа сработала чётко. Зверь повернулся, его круглые глаза излучали ужас.
— Но…
— Это не сказки, — я покачал головой, — Ласточки здесь не помогут. Думай, Готто, ты же охотник. Вы теперь добыча, и муравьи пришли за едой.
Я понимал, что война с ересью для этих племён теперь на втором плане. Армии муравьёв будет совершенно безразлично, поедать им меченых зверей, или нет.
Готто дёрнулся было в сторону, но потом остановился, вспомнив, что это неуважение к человеку. И бухнулся на колено, низко склонив голову.
— Великий мастер, мне надо идти, — с дрожью в голосе сказал Готто.
— Ответь на вопрос.
— Слушаю, мастер, — нетерпеливо выпалил зверь.
— Ты знаешь про завещание приора?
«О, да, он знает…»
Зверь поднял глаза, часто-часто замотал головой, став из чернокожего просто серым. Я не стал мучить его, проникая в разум, а решил действовать с хитрецой.
— Ты мне веришь?
Тот кивнул, но не издал ни звука.
— Так если бы оно было, это завещание, то где бы я мог поискать ответ?
Готто посмотрел на Небо, коснулся пальцами лба, потом прошептал:
— Говорят, у Каэлевой Впадины есть крепость. Она ещё с древних времён стоит, и зверям там не место. Это же, ну… ты понимаешь, мастер?
— Понимаю. Зверям — зверево.
— Да, да, великий мастер. Когда великий Рэджин уходил на войну, он устроил там прощальный ужин с сыновьями, так говорят. А там, где Небо ближе, и ангелы лучше слышат.
«Ну ясно, Проклятые Горы, край земли. Там и нам из Тенебры легче подниматься, и Апепы там хозяйничают», — добавил бес.
Про то, что защитная сила Инфериора ослабевает к краю мира, я уже слышал. Поэтому лишь благодарно кивнул зверю.
Кажется, Журавль сказал всё, что позволяли законы, и его пробило на мелкую дрожь.
— Ты можешь идти, Готто. Я благословляю твоё племя, но только ты можешь спасти его. Думай.
— Спасибо, великий мастер. Я сейчас же отправлюсь к Ласточкам…
— Они не помогут, зверь.
Круглые глаза в недоумении уставились на меня. Бедный, бедный зверь.
Я, кивнув ему в последний раз, стал спускаться к джунглям. Пусть думает сам, я и так сделал достаточно.
А за то, что сотворили Стрекочущие Ласточки, в некоторых приоратах вообще целые стаи вырезают. Так что мне даже можно дать прозвище Белый Волк Милосердный.
«О, да, моя хорошая!»
— Ты о чём, бес?
«Гордыня растёт у тебя, червятинка. Ей и радуюсь».
Я ещё раз бросил глаза на Небо, заходя под кроны первых одиноких деревьев. Над словами Хродрика стоило подумать.
Конечно, это был не Шмелиный Лес, но он вполне мог поспорить с ним по дремучести. А уж какие тут гиганты росли, я и вообразить не мог. Казалось, что здесь даже растения вступили в вечную гонку Нулевого Мира и стали растить свою меру.
Некоторые деревья, упавшие, судя по всему, на своих же потомков, были такими огромными, что в их высохших стволах я мог идти и, вытянув вверх копьё, не доставать до потолка. Такие исполины во многих местах перекидывались через лесные реки, превращаясь в удобные мосты.
Животные здесь были, как и в большинстве мест Инфериора, не выше зверей по мере, и жили своей активной жизнью. Кричали, охотились, паслись.