— Мерой за меру, — хмыкнул полковник, и велел удвоить бдительность.
Он очень надеялся, что раненый франконец подохнет в лесу, попадется облаве или уберется домой. Надеялся, но не верил в такой исход. Разъезжать по округе в обществе принца было опасно. Сидеть в штабе, закрыв ставни и усилив караулы — бесполезно. Всех нужно было уговорить, запугать и умиротворить до Пасхи. Да и вообще, что за неприличие, полтора франконца, даже в здешних лесах, даже на здешних хуторах, где каждый второй их укроет, накормит и обо всем важном расскажет, не могут служить угрозой целому полку!..
Впрочем, даже в здешних лесах и хуторах были люди, достаточно осмотрительные и сделавшие разумные выводы из истории мельника. Поэтому одного из франконцев утром в пятницу привезли на телеге. Полковник приподнял охапку сена и поморщился. Тело напоминало кусок мяса, отбитый поваром перед жаркой.
— Это что же вы с ним делали? — полюбопытствовал он у хуторян.
— Маковой травой подпоили, а потом цепами… — гордо ответствовали те.
Ну, понятное дело, пахари. Живьем брать и страшно, и невыгодно — мало ли, что и на кого покажет на допросе франконец. Не случайно же он вышел к этому хутору и попросился на ночлег, и не побоялся принять питье?..
Но обмолоченное зерно молчит, а руки, одежда и снаряжение не сказали больше, чем де Ла Ну уже знал.
За всем этим провозились долго, с викарием поговорили уже вечером, впрочем, долго уговаривать не пришлось. Заночевали в Пти-Марше, спали спокойно, никто через крышу не лез и в ставни не стрелял. Красота.
Толпа у церкви накапливается медленно — и видно, что людям неловко, когда их много, что не любят они стоять тесно, не любят собираться, даже для службы, даже для новости. Что бы с ними сделалось, урони их в людское море Орлеана… а ведь есть же в мире и настоящие города — Ктесифон, Византий, Александрия. О них де Ла Ну только слышал и читал, но невесть с каких времен настоящий город представлялся ему таким — местом-страной, как старая Рома. Города варварских королей были слишком маленькими, даже если стояли на старом фундаменте. А деревни… Здесь тесно жить, мало земли, много людей, здесь тесно и голодно жить, Великий Голод выкосил много, но недостаточно, люди, как трава, поднялись снова и, может быть, скоро опять в ход пойдет коса. Здесь тесно жить, но когда округа собирается в деревню, становится видно, как их всех мало.
Видно, что все они вскормлены тощей, скудной землей. Королевским вербовщикам здесь не разгуляться. Слабые кости легко гнутся и ломаются. Много увечных, хотя последняя война обошла эти земли стороной. Зубы нехороши даже у зажиточных. И главное — голод, извечный спутник этих мест, не явный, до смерти, а наполовину скрытый скудной бедной трапезой. На излете весны это особо явно.
Нет, не радовала собравшаяся округа взор полковника де Ла Ну… радовала только его слух. Улей гудел любопытством, а не злобой.
Шум на Вербное Воскресенье, Мари Оно, Жанна, Жан Ламбен, мертвый, убийцы в лесу, пожар на мельнице, слух о прощении долгов, добрый принц. Не сегодня-завтра из этого сделают песню. Сначала перелицуют старую, вывернут, поменяют имена, нашьют заплаток, а потом и новую кто-нибудь напишет. Событий здесь тоже мало, и они такие же как люди — недокормленные, худосочные, с ломкими костями. Неоткуда им взяться, другим событиям — все известны, всё известно, предсказуемо. За настоящую новость и пива поставят, и хлеба дадут, и небо над головой ярче покажется.
А тут всему Пти-Марше историю отвешивают ломтем. Вот они и стоят — серо-зеленые, серо-синие, серо-коричневые, серо-серые — с вкраплениями настоящего цвета. Ждут. Сейчас священник сделает шаг вперед, блеснет на солнце церковным золотом, образом Царствия Небесного, начнет говорить…
Он все скажет. Ничего пока не пообещает — клятвы будут завтра, в праздник. Но выступит, как и подобает доброму пастырю, заступником и посредником. Представит интересы всех сторон. Но сначала объявит о том, что творилось в Пти-Марше и окрестностях всю пасхальную неделю. Так здесь принято.
Священник здешний не слишком солиден и не особо громкоголос, поэтому в помощь ему и служки, и два сержанта. Многоголосое эхо гуляет по площади, отражаясь… да поди пойми, от чего оно отражается. Может, мечется между каменной стеной церкви, ах, простите, деканатского собора Пти-Марше и твердыми лбами лучших арбалетчиков полка де Ла Ну? Полковник опять поправил сам себя: не твердыми лбами, а отполированными до блеска шлемами. Настроение все равно было слегка язвительное, и все-таки веселое, весеннее и праздничное. Лучшие арбалетчики не слышали поклепа, который в мыслях возводил на них полковник, стояли в две шеренги по краям площади.
— …дерзкие пришлецы… жестокое убийство невинного юноши… целую семью, не пощадив и малых детей… постигла Божия кара… не вынеся мук раскаяния, на допросе…
Потерявшая и жениха, и сестру Мари Оно стояла на краю площади, одиноко — никто к ней не приближался. Вот кому теперь не позавидуешь. Не простят, ни те, ни эти. Даже те, кто вчера был не прочь пройтись с ней по лесной дорожке, даже те, кто вчера разинув рот слушал, как ее сестра читает Писание. Надо ее в полк прибрать, что ли, завязал себе узелок полковник. А потом отправить в тот же Сен-Кантен, в прислуги или еще куда. Не лучшая жизнь, но жизнь.
Толпа пошла волной как накрахмаленная ткань, когда ее растягивают за углы, даже хруст раздался похожий — и ему отозвался знакомый стрелковый звук: арбалетчики не слушали речь, арбалетчики смотрели — и еще одним запаздывающим движением сомкнулись темные тусклые тона вокруг двух цветных пятен — принца и тех из местных землевладельцев, кто уже успел внять голосу разума и в знак этого явился на утреннюю службу.
Край толпы у главной улицы взрывается женским визгом и лошадиным ржанием.
— Бей, как увидишь, — командует за спиной сержант.
Кто-то кричит «пропустите», кто-то просто кричит, передний край толпы плещет на церковное крыльцо, пытается плеснуть, здоровенная тварь расталкивает людей боками, в проеме между телами кто-то цветной…
— Бей!
— Стой!
Здоровенная черная тварь с украшенной лентами гривой движется слишком плавно, чтобы представлять опасность. Командир арбалетчиков слишком быстро пугается. Толпа слишком медленно подается в стороны.
А стрела уже, может быть, сорвалась с ложа — и летит…
— Да это же Нихель! — вопит кто-то из сердца толпы.
Нихель де Каве. Собственной персоной на собственном боевом коне. Пожаловал к празднику домой — и не опоздал. А перед Нихелем на конском крупе, перекинутый через седло, болтается человек в сером плаще королевского гонца.
— Так что, господин полковник, это ваше добро? Смотрите и прибирайте! Господи помоги мне, антонов огонь здесь, что ли, гуляет? Что всех обуяло? Приедешь — лезут, уедешь — опять лезут. Только привяжешь — опять мертвяк! С той же ноги! Я именем своим клянусь, будь он чей ни чей брат и сват — я за него платить не буду!
В толпе брызгает смехом. Нашли время, место, а главное — повод.
— Ваш, — Господи помоги мне, я сейчас сам не справлюсь, — конь, убил королевского гонца?
— Этот ваш гонец, — ревет на всю площадь де Каве, — вор и дурак! Не мог чином у хозяина попросить? Я бы не дал, но он даже и не просил — а шмыг к Мальчику, и только б его видали, да конь-то ученый, а он, как назло, опять сзади! Верней, хотел-то сбоку, а Мальчик увернулся, а он не остановился. Я бегу, а он уже. Тут что хотите, но я за него платить не стану — он меня видел и как я бежал, видел.
— Это не королевский гонец, — говорят над ухом и немного сверху.
Да уж наверняка. Хотя королевским гонцам со срочными приказами дано право брать коней у любого встречного, и правом этим они широко злоупотребляют, делать такую глупость среди бела дня не станет ни один гонец. Себя пожалеет. Хотя Мальчик, конечно, фриз-полукровка и на нем не написано, что Нихель его пять лет учил как боевого коня. Фриз и фриз — вороной красавец, в самый раз для благородного господина… или королевского гонца.
— Проверьте ему левое плечо… — уже не над ухом, а в полный голос распоряжается Клод.
Это уже, скорее, ритуал — потому что и так ясно, что за гонец такой. Неясно пока только, под каким кустом искать тело настоящего гонца и сумку с посланиями. И…
— А на этот раз какого поросенка поили?
— Может быть, — задумчиво говорит Клод, — хотел поразить идолопоклонников перед лицом их идолов. Да, де Каве, за этого с вас не потребуют платы. Наоборот. Ваш конь оказал мне услугу, а вы только что оказали вторую, когда быстро привезли сюда тело.
Франконец встретил гонца на дороге и убил его, думает полковник. И решил, что это шанс. Но коня он, видно, убил тоже — или ранил — или не уследил с раненой рукой, а тот ускакал. Он взял верхнюю одежду, но чтобы приблизиться к принцу или ко мне в открытую ему нужен был конь и конь, не вызывающий подозрений. На крестьянской лошади гонец смотрелся бы странно, лошади тут мало отличаются от людей. Наверное, увидев Мальчика, франконец решил, что Господь благоволит его… миссии. С таким конем он мог даже попробовать оторваться от погони потом.
Полковник смеется. А вот не надо вовлекать Господа в убийство из-за угла. Он этого не любит.
— Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдешь его… — это священник проснулся, надо же. Слегка запоздалое, но весьма уместное замечание.
— Хотя и в весьма странном виде, — в тон добавил Клод, и полковник едва не сел, где стоял: впервые на его памяти юноша соизволил явственным образом пошутить.
— Аминь, — быстро сказал коневладелец, понимая, что в этот раз платить не придется.
«Да будет так» по давней привычке перевел про себя полковник и подумал «а неплохо бы». И тут ему отчего-то показалось, что пасмурное весеннее небо не просто так капает вниз, а отзывается ему осторожным «ну допустим». Может быть, когда-нибудь оно скажет больше. «Может быть», согласилось небо. Может быть.