— Да, это случилось вскоре после того, как вы побывали у меня в Москве. — Татьяна глубоко вздохнула и тоже сена. Она подробно рассказала о гибели отца.
— Вы, наверное, знали людей, окружавших Игоря Денисовича. Никто из них не мог совершить такое гнусное преступление? — спросил Мерецков.
— Нет, у папы были очень порядочные друзья, они скорее дали бы обидеть себя, чем подвели бы его.
— И всё же, кто мог это сделать?
— Я подозреваю одного близкого мне человека, — несмело заговорила Татьяна.
— И кто же это такой?
— Мне кажется, что это сделал его сын, а мой родной брат Аркадий. Он не простил отцу того, что тот после революции пошёл добровольно служить в Красную Армию, как это сделал его кумир генерал Брусилов. Папа к тому же долгое время был лечащим врачом Алексея Алексеевича, которого агенты Деникина пытались убить за то, что он перешёл на сторону большевиков, но это им, к счастью, не удалось… — Она с минуту помолчала, о чём-то размышляя, потом вдруг добавила: — Я перед вами виновата. Помните, когда вы были у меня в Москве, ко мне приходил молодой человек?
— Да, вы ещё сказали, что это ваш кузен.
— То был мой брат Аркадий. — Татьяна заметила, как гость наморщил широкий лоб. — Он уезжал в Новороссийск, оттуда на пароходе должен был уйти за границу, и я боялась, что в Москве его могут арестовать. Отец предупреждал меня, что Аркадий может приехать в Москву и напакостить мне. Но брат предложил мне отправиться с ним за границу, потому что семью Костюк, мол, всё равно будет преследовать советская власть. Но я с ним не поехала.
— Где он теперь?
— То ли в Германии, то ли во Франции. Я с ним связь не поддерживаю.
— Если вдруг Аркадий объявится, дайте мне знать. — Мерецков протянул Татьяне листок, на котором был записан номер его телефона.
9
Начало марта 1924 года на Дону выдалось по-весеннему тёплым, правда, когда шли дожди, становилось прохладно. Мерецков всё последнее время проводил в поле, на учениях, и, хотя всё шло строго по плану, он был каким-то настороженным и грустным. Это заметил комдив Ольшанский.
— Что-нибудь случилось? — спросил он. Ольшанский находился на КП дивизии и в бинокль наблюдал, как сапёры обезвреживали минное поле противника, чтобы затем пехота ринулась на штурм его укреплений.
— Тут такое дело… — смущённо заговорил Кирилл Афанасьевич. — Ночью у моей жены начались схватки…
— Ты ждёшь малыша? — уставился на него Ольшанский. — Вот здорово! И что же ты сделал?
— Отвёз её в роддом, а сам поспешил на службу. Теперь вот переживаю, как там она. — Мерецков достал папиросы и закурил.
— Почему же мне не позвонил, когда отвёз Дуняшу в роддом? — сурово спросил комдив. — Я бы разрешил тебе остаться там до выяснения ситуации.
— Не хотел отвлекать тебя от важных дел. А тут ещё учения начались…
Ольшанский поправил на груди бинокль, подошёл к Мерецкову ближе.
— Вот что, Кирилл. Оставь за себя своего заместителя, а сам поезжай в роддом. Город-то в тридцати километрах! Полчаса ходу, и будешь на месте. Или ты не уверен, что заместитель сумеет руководить войсками на учении?
— Нет, что ты, он подготовлен хорошо, — смущённо ответил Кирилл Афанасьевич. — И всё же…
— И всё же тебе надо ехать! — Ольшанский был в эти минуты не похож на себя, голос у него стал твёрдым и решительным. Казалось, он больше чем сам Мерецков пережимает за его жену.
Мерецков растерянный стоял на КП.
— Чего ждёшь? — рявкнул комдив.
— Когда мне вернуться в штаб? — спросил Кирилл Афанасьевич.
— Решай сам, исходя из обстановки, понял?..
«Эмка», скрипнув тормозами, застыла у подъезда роддома. А тут, как на грех, когда проехали мост через Дон, подул ветер, нагнал чёрные тучи, грянул гром и с неба хлынули потоки дождя. Мерецков выскочил из машины, и, пока ему открывали дверь, он изрядно промок.
— Вам чего, товарищ военный? — спросила его дежурный врач приёмного покоя, полная, сероглазая женщина в белом как снег халате. Смотрела она на Мерецкова строго, словно он в чём-то перед ней провинился.
— Моя жена здесь у вас, и я хотел бы знать, родила ли она? — Голос его прозвучал тихо, но твёрдо. — Прошлой ночью я доставил её сюда… Мерецкова Дуня…
— Минутку. — Врач полистала журнал. — Да, есть такая, она ещё не родила.
— Я могу пройти к жене?
— Вы что, шутите? — усмехнулась врач. — Ну, учудил командир!
— А можно передать ей записку?
— Пишите! — Врач улыбнулась. — Только коротко и без жалости. Женщине перед родами волноваться никак нельзя!
Мерецков смутился и не сразу сообразил, что писать жене. «Коротко и без жалости…» Ох уж эти врачи, всё у них не так, как у других людей. Он сел за столик в углу приёмного отделения и стал сочинять записку. «Дуняша, милая моя жёнушка, душа у меня по тебе болит. Как ты себя чувствуешь? Ты уж, голубушка, крепись! Чует моё сердце, что ты мне подаришь мальчика. Но если и девочку, то моя любовь к ней будет покрепче брони танка… Краше тебя, Дуняша, у меня никого нет. Целую. Твой Кирилл».
Мерецков свернул записку и отдал её врачу.
— У меня к вам просьба: если вдруг что-то случится, позвоните мне домой.
Глубокой ночью Мерецкова разбудил телефонный звонок. Он вскочил с дивана и рывком снял трубку.
— Это вы, товарищ Мерецков? — Он узнал голос дежурного врача.
— Да, это я. Что-нибудь случилось?
— Случилось. Ваша жена только что родила.
— Кто у меня? — спросил Мерецков и затаил дыхание.
— Сын!
— Ура! — закричал он.
«Ну что ж, сын — это здорово! — подумал Кирилл Афанасьевич. — Дуняша небось тоже рада. А на учения я поеду рано утром…»
Мерецков прибыл в штаб дивизии, когда над степью взошло солнце и его лучи щедро согревали землю. На кустах и цветах во дворе штаба серебрилась роса. На деревьях чирикали воробьи. Мерецков вошёл в штаб и, увидев за столом комдива Ольшанского, прямо с порога гаркнул:
— У меня родился сын! — Он разделся, повесил фуражку на вешалку, сел к столу напротив комдива.
Тот отложил в сторону бумаги.
— У тебя сегодня счастливый день! — Ольшанский встал и пожал ему руку. — Сын — это то, чего ты так желал, правда?
— Да, я мечтал о сыне.
— Он тоже станет военным? — спросил Ольшанский.
— Я в этом не уверен, но, если он захочет стать военным, мешать ему не буду!
Мерецков через три дня снова поехал в город, навестил жену и подержал на руках сына. Вернулся он на службу окрылённый. Казалось, готов был горы свернуть!
— Ты сегодня будешь дома? — спросил его Ольшанский, когда они оба вернулись с учений. — Хочу заехать к тебе на часок, надо же нам выпить по чарке по случаю рождения твоего сына! Или у тебя нет желания?
— Что ты, дружище, я буду рад! — Мерецков тронул Ольшанского за плечо. — Я сам хотел тебе это предложить, но ты весь день был отчего-то хмурый.
Могло со мной и такое быть, я же человек не без греха. — Комдив по-доброму улыбнулся.
«Наверное, не придёт, — думал Мерецков, поглядывая на часы. — Уже семь вечера». Раздался стук в дверь. Это был Ольшанский.
— Привет, Кирилл! — бросил он и с ходу вошёл в комнату. — Извини, дружище, меня задержал командующий округом.
— Что-нибудь важное?
— Об учениях шла речь. Он доволен, как они прошли, правда, высказал некоторые замечания…
Оба сели за стол, который давно накрыл Кирилл Афанасьевич. Комдив увидел бутылку коньяка с пятью звёздочками и удивлённо взглянул на Мерецкова.
— Где ты достал такой чудесный напиток? — спросил он. — Это же мой любимый!
— Ты мне что-то хотел сообщить? — Мерецков в упор посмотрел на комдива.
— Когда ты уехал в роддом к жене, из Москвы позвонил Клим Ворошилов. Он поинтересовался, как дела в корпусе, собираюсь ли я в отпуск. Но я-то сразу понял, что не это его интересует. Так оно и есть. Он спросил, как служит начальник штаба 9-й Донской стрелковой дивизии Мерецков. Я ответил, что Мерецков толковый начштаба и я доверяю ему во всём, а дело своё военное он знает крепко. И вообще, говорю, человек он талантливый, не зря же окончил Военную академию. А Ворошилов сказал, что ему нужен человек на должность начальника мобилизационного отдела в штабе Московского военного округа, не подойдёт ли на это дело Мерецков? Я ответил, что Кирилл Афанасьевич весьма опытный штабной работник и ему такая работа по плечу. «Вы рекомендуете его на новую должность?» — спросил Ворошилов.
— И что ответило ваше сиятельство? — в шутливом тоне спросил Мерецков, наливая в рюмки коньяк.
— Я одобрил твою кандидатуру, хотя мне не хочется тебя отпускать, — грустно вздохнул Ольшанский.
— И что же мне делать?
— Собираться к отъезду в столичный военный округ. Даю тебе на сборы три дня. Передавай дела своему заместителю, и гуд бай!
— Ты это серьёзно?
— Серьёзнее быть не может! — усмехнулся комдив. — Давай ещё выпьем, чтобы в Москве тебе хорошо работалось…
Мерецков сказал, что раньше он занимался в основном формированием и обучением войск, теперь же ему придётся заниматься переводом вооружённых сил мирного времени на военное положение, укомплектованием кадров личным и конным составом… Всё это важные проблемы, а как у него пойдёт работа на новом месте, справится ли он?
— Справишься, Кирилл! — твёрдо заявил Ольшанский. — Не боги горшки обжигают! А вот у меня возникла проблема: где я возьму человека на твоё место? Твой заместитель ещё молод, опыта у него с гулькин нос.
— А почему тебе не взять на эту должность начальника оперативного отдела дивизии? — спросил Кирилл Афанасьевич. — Мне он нравится: мыслит неординарно, энергичен, смотрит далеко вперёд, а не себе под ноги.
— Я тоже о нём подумал, но важно всё взвесить, — признался Ольшанский. Он поднял рюмку. — Давай ещё глотнём, и я пойду. Меня ждёт жена. А ты что будешь делать?
— Хочу Дуняшу и сынка утром забрать. А насчёт переезда в Москву говорить ей не стану: вот придёт приказ, тогда другое дело. Как считаешь?