— У тебя, Михаил Николаевич, немало боевых заслуг, Варшава была на закуску, но проглотить её не удалось, — промолвил Уборевич. — Ну и к чёрту её, Варшаву! Уже за то, что в марте двадцать первого года ты подавил Кронштадтский мятеж, командуя 7-й армией, тебе надо при жизни поставить памятник. Что, разве я не прав? А ещё раньше ты дал жару адмиралу Колчаку[13]… Нет, у тебя заслуг столько, сколько волос на моей голове.
— Иероним Петрович, чего ты, голубчик, прибедняешься? — добродушно упрекнул Уборевича замнаркома. — У самого-то не меньше заслуг. Ты вот лучше ему, Мерецкову, помоги осилить науку побеждать.
— Он её уже осилил, а когда начнётся война, на деле покажет, как надо бить врага! — весело ответил Иероним Петрович.
Мерецков предложил наполнить рюмки.
— А за что выпьем? — спросил Уборевич.
— За то, чтобы в каждом из нас жило высшее искусство! — едва не продекламировал Тухачевский.
Когда все опорожнили рюмки, Мерецков спросил:
— Михаил Николаевич, что значит высшее искусство и в чём его корень?
Тухачевский снисходительно улыбнулся, поведя бровями.
— А то, Мерецков, почаще заглядывай в книги, — сказал он без укора. — Читал Монтескье? Так вот сей гений советует убеждать человека, когда не следует принуждать, руководить, когда не следует повелевать, — это и есть высшее искусство!
— Кажется, Монтескье сказал, что законы воспитания — это первые законы, которые встречает человек в своей жизни? — спросил Кирилл Афанасьевич, хитро прищурив глаза.
— А ты, Мерецков, не так прост, как я думал! — добродушно чертыхнулся замнаркома. — И всё же ты знаешь в военной науке меньше, чем я!
— Потому-то и слушаю вас, Михаил Николаевич, чтобы знать больше, учусь понимать военную науку, чтобы, как вы говорили, быть не Наполеоном, а хотя бы чем-то похожим на него.
Тухачевский пристально посмотрел на начальника штаба, и в его глазах тот увидел огоньки.
— Запомни, Мерецков, будущее — за танками и авиацией, плюс к тому артиллерия! Надобно лишь уметь ими распорядиться на поле брани. — Он попросил Уборевича дать ему закурить. — У меня кончились папиросы. Ещё махнём по рюмашке, и мне пора, друзья, в гостиницу. А завтра с утра на поезд!
На другой день перед отъездом в Москву Тухачевский зашёл в штаб в сопровождении Уборевича. Увидев его, Мерецков вскочил с места и собрался было отдать рапорт, но замнаркома остановил его жестом:
— Не надо рапортовать, Кирилл Афанасьевич. Скажите, как вам тут служится?
— Хорошо, Михаил Николаевич, — улыбнулся Мерецков.
— Мне кто-то говорил, что вам хочется послужить на Дальнем Востоке. Это правда?
— Я готов служить в любом месте, куда меня сочтут нужным послать! — Лёгкая тень набежала на лицо Кирилла Афанасьевича. — А вообще-то хорошо, когда начальника или командира переводят из одного района в другой: есть возможность изучить различные театры военных действий на случай войны.
— Что верно, то верно, — согласился Тухачевский.
По лицу Уборевича скользнула улыбка.
— У меня, Михаил Николаевич, медвежьей болезнью никто не страдает, а тем более Мерецков, — сказал он. — Будь моя воля, я бы давно назначил его командующим округом.
— А ты напиши об этом в аттестации, Иероним Петрович, мы с наркомом Ворошиловым рассмотрим твоё предложение. — Тухачевский взглянул на Мерецкова. — Сколько вам лет?
— Тридцать восемь!
— Зрелый возраст, так что, Иероним Петрович, подумай о своём кандидате. — Михаил Николаевич подошёл к Мерецкову и пожал ему руку. — Учения вы провели отлично!
— Старался, товарищ замнаркома! — растрогался Кирилл Афанасьевич.
Пожалуй, не меньше Мерецков волновался, когда узнал, что к ним на учения, связанные с теорией глубокого боя, едут начальник Генштаба Красной Армии Егоров и поенные делегации некоторых соседних государств.
— Что, поджилки трясутся? — усмехнулся Уборевич.
— Есть немного, — признался Кирилл Афанасьевич.
Но учения прошли, как говорится, без сучка и задоринки. Войска действовали слаженно, чётко. Огонь по противнику умело вели и пехота, и артиллерия, и танки. Авиация метко бомбила передний край. Егорова так захватило зрелище «боя», что ему захотелось покинуть укрытие, чтобы ощутить дыхание «войны».
— Ну, что я могу тебе сказать, Иероним Петрович, — улыбнулся Александр Ильич Егоров. — Начальник штаба у тебя весьма подготовлен. Пожалуй, я охотно взял бы его к себе в Генеральный штаб.
Мерецков отчего-то залился краской.
Когда этот разговор шёл в Минске, в Москве, в Наркомате обороны, уже была решена судьба Кирилла Афанасьевича: нарком Ворошилов назначил его начальником штаба Особой Краснознаменной Дальневосточной армии — ОКДВА. Наверное, тут не обошлось без вмешательства Тухачевского. Поехал Мерецков на Дальний Восток в январе 1935 года не один, а с группой командиров. Он не знал, чем это было вызвано, да и не интересовался. Когда из Минска прибыл проездом в Москву, то поспешил в Наркомат обороны, чтобы ему оформили билет на прямой поезд до Хабаровска. Пока делали это, он зашёл в буфет и увидел Будённого, который пригласил его к своему столику. Мерецков не отказался.
— Что, едешь на Дальний Восток? — спросил Семён Михайлович.
— Еду, — подтвердил Мерецков.
— Тебе повезло, Кирилл: армией там с двадцать девятого года командует Василий Блюхер[14], —сообщил Будённый. — Ты с ним знаком?
— Лично нет, но слышал о нём ещё в Гражданскую войну.
— Блюхер — человек легендарный. Кто первым в восемнадцатом году получил орден Красного Знамени? Блюхер! Кто дал отпор гоминдановцам во время заварухи на КВЖД? Блюхер! Кто в тридцатом году получил орден Красной Звезды? Блюхер! А чуть позже к его наградам прибавилась и самая главная — орден Ленина. Ты знаешь, Кирилл, я славой не обделён, но по-хорошему завидую Блюхеру. Так что кое-чему по части военной науки ты у него научишься.
Мерецков всё порывался спросить у Семёна Михайловича, откуда тот узнал о его поездке на Дальний Восток, да всё не мог, пока говорил Будённый. Вот он умолк, и Кирилл Афанасьевич задал ему этот щекотливый вопрос.
— Откуда? — переспросил Семён Михайлович. — Нарком Ворошилов сказал на совещании о перемещении по службе лиц начальствующего состава Красной Армии в те районы, где запахло порохом. Это западная граница и Дальний Восток, где бряцают оружием япошки. У меня на них тоже зуб ещё с тех пор, как воевал там в Русско-японскую войну, но меня туда нарком не пошлёт: годы не те… И потом, есть уже приказ о твоём назначении к Блюхеру. Но ты скоро снова вернёшься в Москву.
— Нет уж, спешить не стану, я хочу побольше набраться боевого опыта, — возразил Кирилл Афанасьевич. В его словах не было ни бравады, ни лести в адрес своего бывшего командарма, ни зависти, ни лукавства: с Семёном Михайловичем он всегда был прям и честен и не обижался, когда тот за что-нибудь его критиковал.
Служба на Дальнем Востоке в 1935–1936 годах оказалась для Мерецкова весьма полезной. Смена впечатлений расширила его кругозор, выдвинула новые проблемы, которые ему, а не кому-либо другому, пришлось там решать. А когда он послушал рассказ Блюхера об основных вехах его военного и государственного пути, то подумал, как много ему ещё предстоит сделать, чтобы стать достойным военачальником. Свою службу под началом Блюхера Мерецков охарактеризовал так: «Он доверял мне безоговорочно, почти никогда не проверял и, надеюсь, никогда об этом не пожалел. До сих пор у меня перед глазами стоит его крупный разборчивый почерк, чёткая подпись, до сих пор слышится его бодрый голос: „Ну, Кирилл Афанасьевич, с чего мы начнём новый месяц нашей жизни?..“»
Однажды утром, когда Мерецков работал над планом дивизионных учений, к нему в кабинет вошёл Блюхер.
— Я еду сейчас к военным морякам. Надо согласовать с ними кое-какие вопросы по взаимодействию на учениях, посему остаёшься на рейде, как говорят моряки, старшим. Если что — сам принимай решение.
— Вас понял, Василий Константинович!
А через час после того, как уехал Блюхер, по ВЧ позвонил нарком Ворошилов.
— Кто у телефона? — спросил он. — Мерецков? А где твой командир? У военных моряков? Жаль… Вот что, начальник штаба: передай Блюхеру, что ему в числе других присвоено звание Маршала Советского Союза…
— А ещё кому, Климент Ефремович? — вырвалось у Мерецкова.
— Тебе ещё рано, Кирилл Афанасьевич, ты ещё молод, — пошутил нарком. — Хочешь знать, кому ещё? Мне, Будённому, Тухачевскому и Егорову. Так что передай Блюхеру эту приятную весть и поздравь его.
Мерецков неровными шагами ходил по кабинету. Когда же вернётся Блюхер? Уже поздно, а его всё нет. Наконец резко скрипнула дверь, и в кабинет вошёл раскрасневшийся Блюхер.
— Ну как ты тут, справился? — весело спросил он.
— Вам присвоено звание Маршала Советского Союза! — на одном дыхании выпалил Мерецков.
Блюхер растерялся, даже побелел.
— Что… что ты сказал, шутник этакий?
— Я не умею шутить, если дело весьма серьёзное, товарищ Блюхер, вы меня обижаете…
— Так это правда?! — воскликнул Блюхер. — Ну, спасибо тебе, уважил меня, старика. А кто звонил?
— Ворошилов!
— Жаль, что не товарищ Сталин. Ему я доверяю больше… Ладно, одевайся и со мной в машину. Поедем ко мне отмечать моё звание. — Блюхер шагнул к двери, но тут же остановился. — Я думаю, что надо позвонить Сталину и поблагодарить его. Как ты считаешь?
— Не помешало бы!
Связь Блюхеру дали сразу, и он услышал знакомый голос:
— Я слушаю вас!
— Товарищ Сталин, Блюхер докладывает…
— Блюхер? — прервал его Сталин. — Есть Маршал Советского Союза товарищ Блюхер, а вы кто такой?
— Я маршал, товарищ Сталин. Спасибо вам, что оценили мою преданность Красной Армии. Я до конца своих дней буду служить Советской Родине честно и бескорыстно, как подобает большевику!
— Вот теперь я верю, что вы Маршал Блюхер. А спасибо не мне, товарищ Блюхер, а нашему советскому народу. Это он оценивает наши дела и наши поступки. Как там у вас на границе, всё спокойно?