— У самого на сердце тревожно, — признался Захаров.
Провожая Мерецкова на аэродром, откуда тот собирался вылететь в Москву, Матвей Васильевич, ничуть не смущаясь, спросил, знают ли нарком обороны маршал Тимошенко и товарищ Сталин, как сейчас тревожно на границе.
— Знают, — горячо ответил Кирилл Афанасьевич.
А чтобы знать больше, они послали меня в приграничные округа. Приеду и изложу им все подробности. Ну а если ты хочешь знать моё мнение, изволь: мы накануне большой войны! Да, Матвей Васильевич, большой! Война с белофиннами — это были цветочки, а нам предстоят ещё ягодки…
Утром Мерецков прибыл в Москву. Майский день выдался тёплым и солнечным, и, пока он ехал на «эмке» в наркомат, ему стало жарко. В кабинете было душно. Кирилл Афанасьевич открыл форточку, чтобы проветрить помещение, и уж потом разделся. Но, прежде чем идти к наркому, он позвонил домой. Трубку взяла жена.
— Дуняша, привет! Это я, твой Кирюша…
— Ты в Москве?! — воскликнула жена. — Приезжай домой, я так по тебе соскучилась!
— Не могу, Дуняша. Иду на доклад к наркому. Я только что прилетел из Одессы.
«В Москве вместе с С. К. Тимошенко я побывал у И. В. Сталина, — отмечал Кирилл Афанасьевич, — и рассказал обо всём увиденном. Оба они отнеслись к докладу очень внимательно. В частности, мне было приказано дополнительно проверить состояние авиации, а если удастся — провести боевую тревогу. Я немедленно вылетел в Западный Особый военный округ. Шло последнее предвоенное воскресенье…»
Там Мерецков увидел то, чего увидеть никак не ожидал. По прибытии к авиаторам он объявил боевую тревогу и вместе с командующим военным округом генералом армии Павловым наблюдал, как действуют лётчики, поднимая одну машину за другой в весеннее небо. Учения были в самом разгаре. Вдруг на аэродром, где находились замнаркома и командующий округом, совершил посадку немецкий самолёт. Из него вышли немцы и стали наблюдать за тем, что происходит на военном аэродроме. Мерецкова увиденное едва ли не шокировало.
— Это что же такое? — обратился он к Павлову.
Тот, ничуть не смутившись, ответил, что по распоряжению начальника гражданской авиации СССР на этом аэродроме разрешено принимать немецкие пассажирские самолёты. Мерецкова это крайне возмутило, и он спросил Павлова, почему об этом распоряжении тот не проинформировал наркома обороны маршала Тимошенко.
— Я полагал, что, коль начальник гражданской авиации СССР даёт такое разрешение, значит, он в Москве согласовал этот вопрос с высшим начальством, — ответил Павлов.
К ним подошёл командующий ВВС округа Герой Советского Союза генерал Копец.
— Что у вас тут творится? — спросил его Мерецков.
А если начнётся война и авиация округа не сумеет выйти из-под удара врага, что тогда будете делать?
— Тогда буду стреляться! — усмехнулся генерал. Увидев, как хмуро сдвинул брови замнаркома, добавил: — Извините, я пошутил.
(Шутка, однако, получилась пророческой. Генерал Копец был хорошим лётчиком, но оказался неспособным командовать авиацией округа. Как только началась война, гитлеровцы в первый же день уничтожили на этом аэродроме почти все самолёты, и генерал Копец покончил с собой. — А. 3.).
Мерецков тут же написал телеграмму на имя Сталина о неправильных действиях начальника гражданской авиации СССР и вручил её Павлову.
— Срочно передать в Москву! А я хочу ещё побывать у лётчиков истребительного полка.
Едва Мерецков приземлился на аэродроме, как командир истребительного полка доложил ему, что над зоной появился немецкий самолёт.
— Сбивать нарушителей воздушного пространства нам запрещено. Что делать? — На лице полковника читалось смятение, да он этого и не скрывал.
— Сажайте чужой самолёт! — приказал Мерецков.
Полковник выскочил из дежурной комнаты, а Кирилл Афанасьевич запросил Москву. Ответ поступил быстро: самолёт не сбивать! Странно, усмехнулся Кирилл Афанасьевич, о посадке умолчали. Он вышел посмотреть, что делается в воздухе. Запыхавшийся командир полка доложил:
— Товарищ замнаркома, немецкий самолёт мы посади ли. Какие будут распоряжения?..
Возвращаясь в Москву, Мерецков под рёв двигателей самолёта размышлял о том, сообщит ли ему Сталин об этом немецком самолёте. До сих пор он не мог успокоиться: «Отпустить! Надо ли было отпускать? Немцы явно вели разведку в приграничном районе. Интересно, как на всё это посмотрит маршал Тимошенко?»
Чего ожидал Мерецков, то и случилось. Ни слова не утаивая, он доложил обо всём, что видел у авиаторов, наркому Тимошенко. Тот, выслушав его, сказал:
— Действовал ты, Кирилл Афанасьевич, по-боевому, и претензий к тебе нет. Я сейчас проинформирую товарища Сталина. — Маршал тут же позвонил ему по «кремлёвке».
— Приезжайте ко мне с Мерецковым! — приказал вождь.
Разговор был короткий. Сталин, как поняли они оба, был не в духе. Выслушав информацию Мерецкова о тревожной ситуации в приграничье, он резко произнёс:
— На границе порядков не изменять, иначе мы спровоцируем немцев на выступление!
— А как быть с самолётами-нарушителями? — спросил Тимошенко.
— Сажать их на наши аэродромы, потом будем разбираться, почему допущено нарушение воздушного пространства. — Вождь взглянул на Мерецкова. — Вы же приказали посадить «юнкерс», и наши лётчики это сделали. А теперь расследованием займутся те, кому это положено делать.
«Но немецкий самолёт-нарушитель отпустили, когда я был ещё там!» — едва не воскликнул Кирилл Афанасьевич. Он недовольно поджал губы.
— Приказание поступило из Москвы!
— Я разберусь с этим, — тихо обронил Сталин. — У вас есть ещё вопросы? Нет? Тогда оба свободны.
Тимошенко сразу понял, что вождь чем-то расстроен, и не стал оспаривать действия тех, кто распорядился отпустить самолёт. Характер вождя он успел изучить и знал, что своими вопросами можно нарваться на неприятности. Но в разговоре с Мерецковым Сталин проявил выдержку, и нарком был рад за своего заместителя. У себя в кабинете, когда они возвратились из Кремля, Тимошенко сказал не без горечи:
— У меня такое впечатление, что кому-то выгодно, когда немецкие самолёты резвятся в нашем небе. Что скажешь?
— Вождь заверил нас, что разберётся с этим, — глухо отозвался Кирилл Афанасьевич.
— Я в этом сомневаюсь, — пожал плечами Тимошенко.
— Почему?
— Наверное, сам Сталин распорядился отпустить самолёт из боязни, что Гитлер может за это уцепиться. — Нарком закурил. — А теперь, Кирилл Афанасьевич, давайте вместе обсудим, какие воинские соединения надо срочно передислоцировать к западной границе. Сделать это нужно так, чтобы представить эту переброску в виде учений, как вы это сделали в Одесском военном округе. Мне звонил генерал Чибисов. Он сам хотел это устроить, но без ведома Наркомата обороны не решился.
— Я готов доложить вам этот вопрос, у меня уже всё спланировано. Но надо ещё согласовать с вождём.
— Я сам это сделаю. Идите за своим планом, жду вас…
В голосе наркома Кирилл Афанасьевич уловил раздражение, но не упрекать же его за это! У маршала Тимошенко немало важных дел, а когда их решаешь, всякое бывает, не только горечь в душе. Мерецков взял из сейфа документ, написанный им от руки, кое-что дополнил и отнёс в машбюро.
Положив отпечатанный документ в папку, Мерецков отправился к наркому. У него в кабинете был главный интендант Красной Армии Хрулёв. Кирилл Афанасьевич поздоровался с ним, заметил, что вчера звонил ему, но не застал.
— Я был у Микояна… А я нужен вам?
— Потом переговорим… — Мерецков сел.
Нарком с кем-то говорил по телефону. Наконец он положил трубку и взглянул на своего заместителя.
— Вчера Хрулёв был у Анастаса Ивановича, и тот здорово его пошерстил, — усмехнулся Тимошенко. — Оказывается, мы допустили большой перерасход топлива и других материальных резервов. Лимит горючего для танков, например, мы выбрали ещё в ноябре прошлого года.
— Так ведь в минувшем году мы во всех военных округах провели дополнительные учения с применением боевого оружия! — воскликнул Мерецков. — И кто нам дал такое указание? Товарищ Сталин. Ты бы, Андрей Васильевич, объяснил Анастасу Ивановичу, а не бежал бы сразу к наркому.
— Я пытался уладить это дело с Микояном, но он ни в какую, говорит, что ему указ только вождь! — обидчиво произнёс Хрулёв.
— Я вот чего хочу, Кирилл Афанасьевич, — вновь заговорил маршал Тимошенко. — Вместе с Хрулёвым составьте официальную справку по всем этим вопросам. Ты, Кирилл Афанасьевич, свяжись с Микояном, когда он сможет тебя принять. Если же не получится, тогда я доложу Иосифу Виссарионовичу. Кстати, передислокация соединений тоже потребует не одну тонну горючего, и это надо учитывать.
— Вряд ли Кирилл Афанасьевич чего-то добьётся от Микояна, — вмешался Хрулёв. — Когда я был у него, ему звонил командующий Северным флотом адмирал Головко и тоже просил увеличить лимит топлива для кораблей флота. Все стараются что-то получить у Микояна.
— Такая у него должность, — усмехнулся нарком. — У тебя всё, Андрей Васильевич? У нас с Кириллом Афанасьевичем есть неотложное дело…
— Когда мы с вами займёмся составлением справки, Кирилл Афанасьевич? — Хрулёв встал, одёрнул тужурку.
— Жду вас в пять часов вечера!
…На душе Кирилла Афанасьевича было зябко. Отчего-то плохо спалось ему в эту ночь, потому и встал рано, хотя утро 21 июня ничего плохого не предвещало. Только оделся, как из спальни вышла жена и, зевнув, спросила:
— Не рано ли уходишь, Кирилл? Ещё и восьми нет.
— Так надо, Дуняша…
— Хлопотная у тебя служба, — беззлобно отозвалась жена. — Почти месяц был в командировке и раньше других бежишь на службу.
— Скажи, кто я по должности? — улыбнулся Кирилл Афанасьевич. — Замнаркома обороны! Соображаешь? Пока Семён Константинович Тимошенко соберётся на службу, я буду на месте. А что тебя беспокоит?
— Тише говори, не то сына разбудишь! — Дуня присела на стул. — Ты обещал Володе сводить его в кино на «Чапаева».