— Верно, обещал, — смутился Мерецков.
— Сходил бы, а? — Дуня смотрела на мужа без упрёка, но с какой-то затаённой грустью. — Посмотришь кинофильм и вспомнишь свою молодость, как в Гражданскую войну рубился шашкой с белогвардейцами, а я, тогда ещё твоя невеста, молила Бога, чтобы не уложила тебя на землю вражеская пуля.
— А что толку? — усмехнулся Кирилл. — Ты за меня молилась, а я на фронте трижды был ранен! Эх ты, русалочка чернобровая. — Он привлёк её к себе, поцеловал. — Понимаешь, все последние дни мы, военачальники, ходим как угоревшие. Угроза войны очень велика. — Он взял с вешалки фуражку. — Пойду, Дуняша. Если выкрою время, схожу с Володей на «Чапаева». Я ведь с Василием Ивановичем в восемнадцатом году учился в Академии Генштаба на первом курсе. Он не пожелал учиться дальше и ушёл на фронт. Когда его спросили, почему уходит, он ответил: «У Семёна Будённого на груди четыре креста и четыре медали за подвиги на войне, а у меня всего три креста и три медали, надо мне догнать Будённого!»
— Ты всё это придумал!
— Истина, Дуняша!..
Мерецков неторопливо поднялся в свой кабинет. Не успел раздеться, как явился дежурный по наркомату и сообщил, что маршал Тимошенко ещё час тому назад прибыл на службу.
«Раньше меня пришёл, почему?» — недоумевал Мерецков. Он спросил дежурного, не прибыл ли начальник Генштаба Жуков.
— Он тоже рано прибыл, сейчас находится у наркома.
«Наверное, случилось что-то важное». Эта мысль обеспокоила Кирилла Афанасьевича. Разложив на столе документы, он начал работать. Запищала «кремлёвка». Звонил Тимошенко.
— Зайди ко мне, Кирилл Афанасьевич!
«Даже не поздоровался», — подумал Мерецков.
Он сразу определил, что нарком озадачен. Поздоровавшись с Мерецковым за руку, маршал кивнул ему на кресло и сразу перешёл к делу. Семён Константинович сказал, что в семь утра ему позвонил Сталин и приказал немедленно прибыть к нему.
— Речь зашла о немецком самолёте, который нарушил наше воздушное пространство и приземлился на аэродроме. Так?
— Я ещё телеграмму послал вождю, — подтвердил Мерецков.
— Ему послал, а мне, наркому, ни слова! Странно, однако, ты же мой заместитель!
— Я хотел, чтобы сразу были приняты меры, — оправдывался Кирилл Афанасьевич. — А эти меры мог принять лишь вождь!
— Этот эпизод с немецким самолётом возмутил Сталина. Он при мне позвонил в гражданскую авиацию и отчитал её начальника за то, что разрешили посадку немецким пассажирским самолётам на военном аэродроме. Тот стал отказываться: мол, не давал такого распоряжения, жаловался на нас, что мы сами что-то напутали. — Нарком взял белую папку и раскрыл её. — Ладно. Я зачем тебя вызвал? Мне срочно нужна справка о наличии в Красной Армии танков, самолётов и орудий большого калибра. Я буду докладывать эти данные Иосифу Виссарионовичу.
— Он сам попросил справку?
— Да. Наверное, не поверил, что у нас всего этого маловато, — пояснил Тимошенко.
В кабинет без стука вошёл начальник Генштаба генерал армии Жуков. Поздоровавшись с Мерецковым, он сказал наркому:
— Семён Константинович, нам пора в Кремль!
Маршал Тимошенко посмотрел на часы.
— Ты прав, Георгий Константинович. — Он встал, взглянул на Мерецкова. — Когда документ будет готов, принеси его мне. Я, должно быть, скоро вернусь.
Так сложились дела, что до вечера Мерецков не мог попасть к наркому. Семёна Константиновича задержал вождь, сам Кирилл Афанасьевич побывал в двух наркоматах, а перед самым обедом ему позвонил Анастас Микоян.
— Где нарком Тимошенко? — спросил он.
— У товарища Сталина, он там вместе с Жуковым. Видно, что-то серьёзное. Он вам нужен?
— Вопрос с горючим для нужд Красной Армии я решил, а на всё, что требуется военному флоту, надо «добро» товарища Сталина. Завтра с утра вместе с наркомом Военно-Морского флота Кузнецовым я иду в Кремль. Если Семёну Константиновичу нужно ещё что-либо получить для Красной Армии, пусть к десяти утра подъезжает к товарищу Сталину, я буду там. Хорошо?
— Я передам наркому. Полагаю, что он приедет в Кремль.
Под вечер Мерецков зашёл к Тимошенко, но его всё ещё не было на месте. Справку о наличии в вооружённых силах боевой техники и оружия Мерецков отдал Жукову и попросил вручить её наркому.
— Не волнуйся, Кирилл Афанасьевич, я передам Семёну Константиновичу, хотя сейчас ему не до справок, — заметил Георгий Константинович. — Как бы не грянула война…
Мерецков наскоро перекусил в буфете. Его вызвал нарком.
— У меня, Кирилл Афанасьевич, плохие вести, — глухо произнёс Тимошенко, и Мерецков понял, что дались ему эти слова нелегко.
— Что-нибудь случилось? — нетерпеливо спросил он.
— Пока не случилось… — Тимошенко не договорил. — Я только что был у вождя. У него очень плохое настроение, и связано оно с действиями Гитлера. Короче, возможно, завтра начнётся война! Сталин сказал «возможно», но я понял его так, что она неизбежна. Поэтому принято решение срочно направить вас, — нарком перешёл на «вы», — в Ленинградский военный округ в качестве представителя Главного командования. Войска округа вы хорошо знаете и в случае чего сможете оказать штабу необходимую помощь. Главное — не поддаваться на провокации. Опыт у вас есть, и вы всё сделаете как надо.
— А если вдруг немцы нападут на нас, начнут боевые действия, каковы мои полномочия? — спросил Мерецков.
— Прежде всего проявите выдержку, — предупредил нарком. — Сумейте отличить реальное нападение от инцидента местного значения, не дайте ему перерасти в войну. Ну а в случае явного нападения фашистов сами знаете, что делать. Кстати, это не моя идея — послать вас в Ленинград — вы мне здесь больше нужны, — а Иосифа Виссарионовича, так что можете выходить прямо на него.
— Я могу ехать немедленно? — Мерецков встал.
— Вот именно: немедленно! Если надо будет решать сложные вопросы, можете обращаться к Жданову. Товарищ Сталин на этот счёт дал «добро»…
«Продолжает действовать принятая установка — не поддаваться на провокации, — грустно подумал Кирилл Афанасьевич, уходя от наркома. — Немецкие самолёты то и дело летают в нашем воздушном пространстве, ведут разведку, а мы боимся открывать по ним огонь. Нарком ВМФ адмирал Кузнецов дал на флоты депешу, чтобы сбивали нарушителей, и получил выговор лично от Сталина. Николаю Герасимовичу вождь вмиг подрезал крылья. А ведь Кузнецов прав!..»
Весь день до самого выезда в Ленинград Мерецков чувствовал какое-то внутреннее напряжение. Так бывало с ним только на фронтах, сначала в сражениях в Испании, потом в Финляндии, когда вёл в бой свою 7-ю армию. И теперь он испытывал такое же чувство, словно оно говорило ему: быть войне! Сопровождавший Мерецкова работник Генерального штаба генерал Вечный, которого Кирилл Афанасьевич знал давно, спросил:
— Вас что-то угнетает, Кирилл Афанасьевич?
— Война может вспыхнуть в любое время, — глухо отозвался Мерецков. — Нарком предупредил, что, возможно, она начнётся завтра, и, пока есть время, надо помочь командованию округа подготовить армию на случай боевых действий. Я обнаружил в войсках серьёзные пробелы.
— Недостатки есть везде, Кирилл Афанасьевич, — весело возразил генерал Вечный. — Главное, что есть у советских людей, — это ненависть к фашизму, и они готовы даже пожертвовать собой, чтобы уничтожить его.
— У меня другая точка зрения, — возразил Мерецков. — Зачем собой жертвовать? Врага надо уничтожать, а самому живым остаться!..
Глубокой ночью Мерецков прилёг отдохнуть, но уснуть никак не мог. Вдруг разом нахлынули воспоминания, будто наяву он увидел лица тех, с кем громил финнов в этих горно-лесистых местах. Именно здесь, на Карельском перешейке, где его 7-я армия наголову разбила финские войска, он стал Героем Советского Союза. Отчётливо отложилось в памяти и то, как Сталин, поздравляя его с успехом, сказал:
— Ну, вот ещё один военачальник стал Героем. Вы, Кирилл Афанасьевич, не раз рисковали своей жизнью, и страна вас не забудет!..
Под стук и грохот колёс Кирилл Афанасьевич наконец уснул. А когда брызнули лучи солнца, генерал Вечный разбудил его и сообщил, что поезд подходит к Ленинграду, река Волхов, леса и болота остались позади.
— Ты что, всю ночь не спал? — напустился на него Кирилл Афанасьевич. — А я чуток отдохнул.
— Что-то у меня на душе неспокойно, а почему и сам понять не могу, — вздохнул генерал. — И утро какое-то чужое, неуютное, будто мы не в Ленинграде, а где-то на Карельском перешейке.
— Да ты, Пётр Пантелеймонович, совсем духом упал, — упрекнул его Мерецков. — А как ты поведёшь себя, если и впрямь грянет война?
— Вы всё про войну, — усмехнулся Вечный. — А я вам так скажу: человек силён духом, а силу ему даёт его честь. Она же у меня, эта честь, стопроцентная.
Наконец поезд заскрипел тормозами — показался вокзал. Пассажиры стали собираться к выходу. И вдруг по радио сообщили страшную весть: война! Мерецков вышел из вагона, да так и застыл у столба, на котором висел радиодинамик. Он вслушивался в голос Левитана, говорившего о том, что немецкие самолёты варварски бомбили Ригу, Каунас, Гродно, Брест, Киев, Севастополь. Гитлеровские войска вторглись на территорию Советского Союза.
— Ну, что я тебе говорил? — Мерецков в упор посмотрел на генерала Вечного.
А тот то ли растерялся, то ли хотел услышать ещё что-то, побелел, в глазах притаилась такая грусть, что хоть тряси его за плечи, чтобы пришёл в себя.
— Да, теперь нам, Кирилл Афанасьевич, надо сочинять свою песню с учётом обстановки, — вымолвил он.
Они вышли из вокзала. К Мерецкову подскочил молодцеватый капитан и, представившись, доложил, что из штаба округа его направил к поезду генерал Никишев.
— Ну что ж, капитан, поедем, коль ты приехал за нами. Слыхал, что началась война?
— В округ из Генштаба час тому назад поступила шифровка, так что мы в курсе дела, — весело ответил капитан и добавил: — Мы этому Гитлеру враз свернём башку! Хотя, если честно, это известие вызвало в штабе округа переполох. Никто ведь этого не ожидал, правда, немало судачили о войне. И вдруг она началась так внезапно…