— Папа, мне уже пошёл восемнадцатый год, и я не хочу быть в стороне. Правда, на фронт меня сразу не пошлют, если так, то я желал бы пойти учиться в военное училище, чтобы стать специалистом. Ты не возражаешь?
Кирилл Афанасьевич попросил сына не спешить с заявлением: он вернётся из Ленинграда, и всё решат сообща.
— Хорошо, папа, пусть будет по-твоему, — ответил сын. — Надеюсь, ты скоро вернёшься в Москву. Даю трубку маме.
Голос у Дуни был тихий, но твёрдый, и то, что началась война, казалось, её не испугало.
— Ты в курсе, что задумал Володя?
— Да, — ответила Дуня. — Пусть сам решает, как ему быть. Парень он взрослый. Лучше скажи, когда приедешь?
— Я дам тебе знать, — ответил Мерецков.
Утро второго дня войны в Ленинграде выдалось хмурым. Над Невой висел туман, и по воде пробегала лёгкая зыбь. Мерецкову надо было съездить к Жданову, но тот из Москвы ещё не вернулся. К нему зашёл генерал Никишев.
— Переброска войск ближе к границе уже началась, — сообщил он.
Генерал хотел сказать ещё что-то, но дежурный по штабу округа принёс Мерецкову телеграмму. Мерецков прочёл вслух:
— «Срочно выезжайте в Москву. Нарком».
— Странная депеша, — заметил генерал Никишев. — Маршал Тимошенко мог бы вам и позвонить.
«А ведь он прав!» — настороженно подумал Кирилл Афанасьевич, а вслух грустно произнёс:
— Начальству виднее, что и как делать. Жаль, что я помог вам сделать не всё, генерал Никишев. Ладно, подойдём к карте, я вам ещё кое-что скажу, а уж потом прямиком отсюда на аэродром. Жданов всё равно ещё не прибыл…
Нельзя сказать, что в Москву Мерецков приехал воодушевлённый. Огорчило его и то, что наркома обороны на месте не оказалось: как доложил ему дежурный по наркомату, Семён Константинович уехал в Кремль.
Мерецков зашёл в Генеральный штаб и увидел генерала Ватутина. Тот удивился.
— Вы прибыли из Питера? — спросил он. — Там ведь сейчас нет командующего генерала Попова!
— Да, но меня вызвал телеграммой нарком маршал Тимошенко.
— Странно, — ещё больше удивился Ватутин. — Час тому назад я был у него и о вас, Кирилл Афанасьевич, речь не шла. Семён Константинович даже был рад, что вы в Питере и сможете помочь командованию округа принять надлежащие меры по отражению нападения фашистов. А вы ничего не напутали?
— Да нет же, вот она, телеграмма. — Мерецков вынул из кармана свёрнутый листок. — А где ваш начальник Жуков?
Ватутин сказал, что Сталин направил его на Юго-Западный фронт в качестве представителя Ставки Главного командования. Ещё вчера, пояснил Ватутин, Прибалтийский, Западный и Киевский военные округа были соответственно преобразованы в Северо-Западный, Западный и Юго-Западный фронты, создана также Ставка Главного командования.
— А вы, Кирилл Афанасьевич, — продолжал генерал, назначены постоянным советником при Ставке Главного командования.
— Вот не знал! — усмехнулся Мерецков. — Если наркома нет, я поеду в Кремль.
— Вам сам бог велел это сделать, вы же заместитель наркома! — улыбнулся Николай Фёдорович.
Мерецков вышел во двор, сел в «эмку» и коротко бросил шофёру:
— В Кремль!
Едва выехали из ворот наркомата, как у Кирилла Афанасьевича отчего-то гулко заколотилось сердце. Он и не предполагал, что с ним случится через несколько минут. Он твёрдым шагом вошёл в приёмную Сталина и намерен был постучаться в дверь кабинета, но к нему подошли два сотрудника НКВД. Один из них — высокий и чубатый — положил ему на плечо тяжёлую руку и громко объявил:
— Гражданин Мерецков, вы арестованы! Вот ордер на ваш арест. Прошу сдать мне личное оружие…
У Кирилла Афанасьевича будто что-то надломилось в груди. Он растерялся, побледнел и не мог вымолвить ни слова.
— Это какая-то ошибка! — Голос его окреп. — Вы не имеете права, я доложу товарищу Сталину, я… — Кирилл Афанасьевич умолк, увидев ехидную ухмылку на лице чубатого.
— Вождь в курсе вашего ареста, так что попрошу пройти с нами.
У двери приёмной Мерецков замешкался.
— Я позвоню домой жене, она будет меня ждать.
— Никаких звонков! — грубо потянул его за руку чубатый.
Чёрная «эмка» бежала по Москве. Вот и Лубянка. Машина въехала во двор. Мерецкова повели вдоль коридора. Громко скрипели его сапоги. А вот и камера. Глухо звякнула дверь, и Кирилла Афанасьевича впихнули в неё.
— Отдыхайте, гражданин полководец! — произнёс сквозь зубы чубатый сотрудник. — Вы, наверное, очень устали в Ленинграде.
«Сволочь!» — едва не сорвалось с губ Мерецкова.
Когда в квартире Мерецковых шёл обыск, комиссар государственной безопасности Берия прибыл в Кремль и без стука вошёл в кабинет. Сталин, сидя за столом, курил трубку и читал какой-то документ. Он оторвался от бумаг и вскинул глаза на вошедшего.
— У тебя что-нибудь срочное, Лаврентий? — спросил вождь. — Тогда садись и рассказывай, не то сейчас ко мне придут люди и я буду очень занят.
— Мы арестовали Мерецкова, — сообщил Берия. — Сопротивления он не оказал, и, как я понял, для него арест был как снег на голову.
Сталин попыхтел трубкой.
— Ты мне доложил, что Мерецков — участник военного заговора, что ещё с Корком и Уборевичем он сговорился «дать бой Сталину», что на него дали показания ранее арестованные военачальники. Так это? Нет ли тут натяжки?
— Думаю, что нет, Коба! — заверил Берия. — Но мы как следует допросим полководца, и он выложит нам все карты. Я принесу тебе запись его допроса, и ты увидишь, какую гадюку пригрел в своём наркомате маршал Тимошенко.
— Чью подпись ты поставил под телеграммой Мерецкову? Мою? — спросил вождь.
— Нет, наркома Тимошенко.
— А ему сообщил об этом?
— Зачем? — усмехнулся Берия. — Он бы начал уверять меня, что Мерецков никакой не враг и прочее. Ты же знаешь, как задиристы эти полководцы. Тому пример — маршалы Тухачевский и Блюхер. Сам же мне рассказывал…
— Где арестовали Мерецкова?
— В твоей приёмной. — Увидев, что Сталин сердито сдвинул брови, Берия добавил: — Я не стал это делать на аэродроме, где приземлился самолёт, и в Наркомате обороны, чтобы не было шума. А здесь его ареста никто не видел, в приёмной не было даже Поскрёбышева.
— Он докладывал мне информацию, поступившую с фронтов, — пояснил вождь. — Теперь о Мерецкове. Делай с ним всё, что сочтёшь нужным. Но, если вдруг окажется, что вины его нет, я спрошу с тебя без скидки на нашу дружбу. У нас погибло немало невинных военачальников, особенно, когда наркомом внутренних дел был Ежов. Ты назначен на его должность не для того, чтобы продолжать сажать без вины виноватых, а наоборот — пресечь беззаконие!
— Я это хорошо помню, Коба, и тебя не подведу. Если надо будет, сам допрошу Мерецкова. Мне тоже жаль его. Душа у него пролетарская, но нашим недругам всё же удалось вовлечь его в заговор против тебя, Коба. Интеллигентики Корк и Уборевич в этом преуспели. Но своё они получили.
В кабинет, постучавшись, вошёл маршал Тимошенко. Увидев рядом с вождём Берию, он почувствовал что-то неладное, но виду не подал и твёрдым голосом доложил, что принёс на подпись директиву.
— Что ещё за директива? — сухо спросил Сталин.
— О переходе наших войск к контрнаступательным действиям с задачей разгрома гитлеровцев на главных направлениях, притом с выходом на территорию противника.
Сталин прочёл и молча подписал.
На некоторое время воцарилось напряжённое молчание. Берии было что сказать наркому, но он ждал, о чём заговорит с ним вождь.
— Вы что же, пригрели у себя ещё одного заговорщика? — наконец произнёс Сталин.
— Что, Мерецкова уже арестовали? — задал вопрос маршал Тимошенко, глядя то на вождя, то на Берию. — Я же хотел поговорить с ним с глазу на глаз, а уж потом решать его судьбу…
— Я дал санкцию на арест вашего заместителя, — едва ли не окриком прервал его вождь. — Что, вам стало жаль его? Но вы сами говорили мне о нём подозрительные вещи. Или то были разные слухи? Пусть те, кому это положено, во всём разберутся. Если виновен — накажем, если нет — выпустят из каземата. Вы лично верите Мерецкову?
— Пока верил, и дело своё он исполнял на совесть. В Ленинграде пробыл два дня, а сделал столько для подготовки войск к отпору врага, сколько иной военачальник не сделал бы за месяц. Кстати, кто его вызвал из Ленинграда?
— Я дал телеграмму в штаб округа, но подпись поставил вашу, Семён Константинович. — Лукавая улыбка скользнула по лицу Берии. — Поставь я свою подпись, он мог бы сбежать. Там ведь рядом граница!
«Подлец, уже и меня подменяет, — выругался в душе маршал Тимошенко. — А вождь молчит, значит, поддерживает этого тирана».
— Разрешите идти, товарищ Сталин? — Тимошенко весь подобрался.
— Вам Жуков из Киева не звонил?
— Никак нет. Сам удивляюсь, почему он не выходит на связь…
Итак, генерал армии Мерецков сидел в камере на Лубянке.
Кажется, лишь сейчас он пришёл в себя. Первая мысль, пришедшая ему в голову, кольнула острым шипом: кто его оклеветал, кто возвёл на него грязную ложь? И тут же вторая мысль ещё больнее отозвалась в его смятенной душе: как мог Сталин, которому он поклонялся, отдать его Берии на растерзание? Да, не зря говорят, что счастлив тот, в ком чиста совесть. Насчёт совести к нему не придерёшься, она чиста, как капля росы на рассвете. А вот счастья у него, пожалуй, нет. Мерецков как сумасшедший ходил по камере, и разные мысли, нахлынувшие, как рой пчёл, терзали его, бросали то в жар, то в холод. Что теперь с ним будет? Кому пожаловаться, найдётся ли тот, кто протянет ему руку помощи? Кирилла Афанасьевича бесило, что все предали его, а ещё вчера называли рыцарем Карельского перешейка и героем Выборга. Нет, он не гонялся за славой, как иные военачальники, коим она, эта слава, щекотала нервы и порой мутила сознание. Он считал, что каждый хоть раз в жизни должен совершить что-то героическое, и потому в схватках с врагом старался действовать смело, решительно. А началось это ещё в юности, когда Мерецков ходил в атаку на белогвардейцев, рубил шашкой так, что захватывало дух. «Безумству храбрых поем мы песню…» Как часто, особенно перед боем, он мысленно повторял эти горьковские слова, и они давали ему силу, закаляли характер…