— А я узнал о том, что это ваш сын, перед самой поездкой на передовую, — глухо произнёс Кирилл Афанасьевич и подробно рассказал Татьяне о смерти Игоря.
Татьяна, с трудом шевеля губами, поведала о том, что сын очень хотел попасть на военный флот, со слезами просил военкома направить его на боевые корабли, но тот не внял его просьбе.
— Может, и не погиб бы Игорёк, если бы попал на флот, грустно промолвила Татьяна. — Значит, не судьба. — Она подняла на Мерецкова глаза и вдруг жёстко, с обидой спросила: — Почему его сразу послали на фронт? Ведь он не был обучен военному делу, никогда не держал в руках винтовку, а его тут же бросили в бой…
«Не стану говорить ей, что Игорь самовольно убежал из эшелона домой, за что и попал в штрафной батальон, — решил Мерецков. — Это может новой болью отозваться в ней».
— Война, Татьяна Игоревна, началась внезапно, и случилась такая заваруха, что не поймёшь, кто прав, а кто виноват, — печально ответил Кирилл Афанасьевич.
— Моего отца убили белогвардейцы, но то были наши враги, а Игоря ведь призвали в Красную Армию! — произнесла Татьяна. — Подучили бы парня военному делу, а потом и в бой послали бы.
— Что поделаешь! — передёрнул плечами Мерецков и, немного помолчав, спросил, получила ли она награду сына.
Татьяна молча прошла в другую комнату и принесла что-то завёрнутое в белый платочек.
— Вот он, орден Красной Звезды, — тихо сказала она. — Я берегу его как самое святое. Хоть и погиб мой Игорёк, но погиб не трусом, а героем! Вырастет внук и узнает, каким солдатом был его отец.
Мерецков вздрогнул, словно его кольнули.
— Какой внук? — спросил он напряжённо.
— Разве я вам не говорила? — Татьяна удивлённо посмотрела ему в лицо и тут же спохватилась. — Извините, это был у меня разговор с военкомом, когда я уезжала из Ростова в Москву к тете. Она тогда приболела, и я приехала пожить у неё… Так вот мой Игорёк встречался с девушкой, но расписаться не успел, а вскоре после его отъезда в армию у него родился сын, которого назвали Васей. Люба живёт неподалёку от Ростова, в селе, где раньше жил и учился в школе мой муж Альберт Кречет. А когда я уезжала к тете, она переселилась с малышом в мою квартиру: всё-таки в городе жить с малым ребёнком легче, чем в селе.
— Сколько сейчас мальчику?
— Пошёл второй годик. Забавный малыш, вылитый Игорёк в детстве.
— Так это же счастье какое, а? — улыбнулся Мерецков. — В сыне течёт отцовская кровь!
— В малыше я души не чаю, — призналась Татьяна. — Соскучилась по нему, а поехать в Ростов сейчас не могу: там идёт война. Город ещё в конце октября захватили гитлеровцы, через неделю их выбили оттуда, но надолго ли? Немцы рвутся на Кавказ и наверняка снова захватят Ростов. — Татьяна помолчала, потом окликнула хозяйку: Ася Марковна, вы всё приготовили?
— Стол накрыт, приглашаю вас! — отозвалась хозяйка.
Мерецков вопросительно взглянул на Татьяну. Та догадалась, в чём дело, сказала тихо, но твёрдо:
— Давайте помянем моего Игорька, я очень вас прошу… — Голос у неё дрогнул, она посмотрела на гостя немигающими глазами. В них, как показалось Кириллу Афанасьевичу, был упрёк, и он не смог смолчать.
— Татьяна Игоревна, я хочу, чтобы вы знали: вины моей или моих товарищей в гибели вашего сына нет.
— Бог с вами, Кирилл Афанасьевич, разве я могу вас в чём-то упрекнуть! — едва не крикнула Татьяна. — Такая, видно, судьба выпала на долю сына, тут уж ничего не поделаешь. Помню, отец говорил мне, когда приезжал в Москву, что поначалу думал отрезать вам больную ногу, так как боялся, что начнётся гангрена. Но нога-то у вас осталась! Случай один из тысячи, говорю вам как врач, хотя моя профессия лечить зубы. И всё же…
Время летело, и Мерецков заторопился домой, чтобы собраться в дорогу.
Когда он вошёл в квартиру, жена спросила:
— Ты, наверное, заходил проведать ростовчан?
— Только что от них, — снимая шинель, проговорил Кирилл Афанасьевич. — Ты, Дуняша, как в воду глядела. Татьяна Игоревна, мать погибшего солдата, живёт у своей тёти, а приехала к ней задолго до взятия немцами Ростова. Оказывается, у солдата Кречета родился сын уже после отъезда на фронт. Ему второй год. А вот оформить брак со своей девушкой Любой Игорь не успел.
— Так это же прекрасно, бабушке есть о ком позаботиться!
— Вот и я ей об этом сказал. — Мерецков грузно сел на диван. — А знаешь, кто я теперь? — вдруг спросил он жену. — Командующий Волховским фронтом!
— Кирюша, ты это давно заслужил, я тебя поздравляю! — Она подошла к нему и поцеловала.
В ночь он улетел. Когда под самолётом оказался Ленинград, кромешную тьму острыми клинками разрезали ракеты, на переднем крае взрывались снаряды и мины, вихрем неслись трассирующие пули. В иллюминатор самолёта это было отчётливо видно.
— Бои местного значения, — перехватив взгляд Мерецкова, сказал генерал Стельмах.
Самолёт коснулся земли, немного пробежал и остановился. Мерецков спрыгнул на землю, следом за ним Стельмах.
— Григорий Давидович, в десять утра проведём совещание командиров, так что распорядись. Теперь ты начальник штаба фронта, моя правая рука. Тихвинскую наступательную операцию надо нам завершить успешно.
— Слушаюсь, товарищ командующий!
Всякое доброе дело несёт награду в самом себе, и в этом Мерецков не сомневался, как не сомневался и в том, что дыхание фронтовой жизни — бой, где каждый военачальник стремится взять верх над противником. Помня об этом, Кирилл Афанасьевич не знал устали в январские дни 1942 года. В штабе вовсю кипела работа, и ему, командующему фронтом, то или иное решение давалось с трудом. После возвращения из Ставки ему звонил маршал Шапошников, спрашивал, получил ли он директиву и как идёт подготовка к операции. Мерецков ответил, что документ получил, всё руководство фронта трудится «в поте лица», на что начальник Генштаба полушутя сказал:
— Трудитесь, голубчик, Верховный ждёт от вас подвига!
У Кирилла Афанасьевича сорвалось с губ:
— Дали бы мне одну армию, Борис Михайлович!
— Резервов нет, на первом плане у нас московское направление, — раздражённо ответил Шапошников.
«Получил пощёчину, и поделом», — взгрустнул Мерецков.
Он побывал во всех армиях, переговорил с командарма ми, нацеливая их на тщательную подготовку войск к предстоящим боям. А задуматься ему было о чём. Директива Ставки предписывала Волховскому фронту нанести главный удар в центре, в направлении на Грузино, Сиверскую, Волосово, обходя Ленинград с юга. На этом участке фронта надлежало действовать 59-й и 2-й ударным армиям. Правофланговой 4-й следовало наступать на Кириши и Тосно во взаимодействии с 54-й армией Ленинградского фронта, окружить и уничтожить противника, чьи войска выдвинулись севернее станции Мга, к Ладожскому озеру. Левофланговой 52-й армии предписывалось освободить Новгород и наступать на Сольцы, чтобы содействовать продвижению Волховского фронта на северо-запад. При мысли о предстоящих боях у Мерецкова защемило под ложечкой. Было ясно, что с ходу пробить брешь в обороне врага не удастся. Волховский фронт — это леса и болота, горы снега, бездорожье…
— Товарищ генерал армии, члены Военного совета собрались, — доложил генерал Стельмах.
— Иду, Григорий Давидович!
На военном совете тщательно обсудили директиву Ставки. Подводя итоги проделанной работы в войсках, Мерецков сказал, что все будут держать суровый экзамен: гитлеровцы так укрепили свои оборонительные рубежи, что сокрушить их не просто. Но другого выхода нет, надо биться с врагом за каждый клочок родной земли…
— А где член Военного совета Запорожец? — спросил Мерецков начальника штаба фронта после совещания. Он ещё в Ленинграде?
— Да, он задержался в штабе Ленинградского фронта, приедет завтра утром, — ответил генерал Стельмах.
Армейский комиссар 1-го ранга Александр Иванович Запорожец был назначен членом Военного совета Волховского фронта со дня его образования. Мерецков узнал Запорожца ещё до войны, он был начальником Главного управления политпропаганды Красной Армии, а в марго 1941 года стал заместителем наркома обороны СССР. В характере Запорожца Мерецкову импонировало то, что с людьми Александр Иванович был прост, знал, что сказать им, а главное, умел сплотить людей, направить их усилия на большое дело.
Запорожец приехал ночью. В это время Мерецков и генерал Стельмах всё ещё обсуждали вооружение и дислокацию прибывших войск. Их не хватало, и Мерецков решил переговорить с Верховным и попросить его отложить начало операции на несколько дней.
Но своё намерение он не осуществил. На другой день в штаб фронта прибыл заместитель наркома корпусной комиссар Мехлис. На аэродроме его встретил Запорожец. Лев Захарович сообщил Мерецкову, что привёз послание Иосифа Виссарионовича.
— Послание? — Кирилл Афанасьевич пожал плечами. — Это даже интересно. И о чём же оно?
Мехлис достал из папки пакет и вручил его Мерецкову. Тот распечатал пакет и не без волнения прочёл. «Уважаемый Кирилл Афанасьевич! — писал Сталин. — Дело, которое поручили вам, является историческим делом. Освобождение Ленинграда, сами понимаете, — великое дело. Я бы хотел, чтобы предстоящее наступление Волховского фронта не разменивалось на мелкие стычки, а вылилось бы в единый мощный удар по врагу. Я не сомневаюсь, что Вы постараетесь превратить это наступление именно в единый и общий удар по врагу, опрокидывающий все расчёты немецких захватчиков. Жму руку и желаю Вам успеха. И. Сталин, 29.12. 41». Мерецков свернул записку и положил её на стол. Он всегда поражался тому, как умел вождь понять настроение человека перед сражением, как тяжело ему порой, как тяжело было в эти дни Кириллу Афанасьевичу. Записка, однако, не вызвала у Мерецкова удовлетворения, только ещё сильнее озадачила его. Уже не скрывая своих чувств, он спросил Мехлиса, как можно осуществить единый и общий удар по врагу, если из четырёх армий фронта две в большом некомплекте, а две ещё не подошли?