— Согласен! — задорно воскликнул Говоров. — Здесь самое узкое место между нашими фронтами. Да, а как там Сталинград?
— Пока на улицах города идут ожесточённые бои, — подчеркнул Мерецков. — Чтобы помочь защитникам Сталинграда, 19 октября в наступление перешли войска Донского фронта, немцам тут же пришлось снять со штурма города большую часть авиации, артиллерии и танков и бросить всё это против Донского фронта. По словам Василевского, там идёт упорная и кровавая битва, — проговорил Кирилл Афанасьевич. — Но у Александра Михайловича был бодрый голос, и я понял, что назревают события не в пользу врага.
— Что конкретно? — насторожился Говоров, разглаживая ладонью колючие усы.
— Василевский об этом не сказал, лишь намекнул. — Мерецков выдержал паузу. — По его словам, сейчас главная задача сталинградцев — измотать немцев до предела, а уж потом ударить по ним… Да, не будь этих тяжких боев под Сталинградом, мы бы с вами, Леонид Александрович, получили для фронтов солидные резервы, пока же всё идёт в Сталинград.
Работалось обоим командующим быстро и хорошо, они с полуслова понимали друг друга. В шестом часу вечера перекусили, и Мерецков уехал в свой штаб. Провожая его, генерал Говоров был задумчив.
— Чего вдруг притих? — спросил его Кирилл Афанасьевич.
— Хотелось бы крепко ударить по немцам, но войск и боевой техники у меня маловато, на глубокую операцию сил не хватит.
— Не горюй, дружище! — ободрил его Мерецков. — Мы и с теми силами, что есть, дадим фрицам прикурить. Ну, будь здоров, Леонид Александрович! — Они обнялись на ледяном ветру, и Кирилл Афанасьевич поднялся в кабину «Дугласа».
План, который разработали командующие, предусматривал встречный удар двух фронтов, разгром группировки немцев к югу от Ладоги и прорыв блокады Ленинграда в самом узком месте. Мерецков, учитывая трудности Ленинградского фронта, пошёл на то, чтобы в операции участвовало больше дивизий его фронта, нежели Ленинградского. Кирилл Афанасьевич боялся, что Ставка не утвердит его план, но она утвердила его без каких-либо замечаний. Мерецков не смог сдержать своих чувств.
— Пока всё идёт без сучка, без задоринки, — сказал он, потирая руки и весело глядя на генерала Стельмаха. — Декабрь Ставка нам отводит на подвоз боеприпасов и новой техники, ремонт танков и прочее. Начнём мы боевые действия в начале января сорок третьего. Знаешь, как в Ставке назвали нашу операцию?
— Не слыхал, — смутился генерал Стельмах.
— «Искра»! — весело изрёк Кирилл Афанасьевич.
Директива Ставки на прорыв блокады поступила 8 декабря. Руководство Волховского фронта к этому времени претерпело изменения. Членом Военного совета фронта по инициативе Верховного был назначен генерал Мехлис, а начальником штаба — генерал Шарохин. Генерал Стельмах возглавил штаб Юго-Западного фронта. Не знал Кирилл Афанасьевич, что видится с ним в последний раз: 21 декабря Стельмах погиб в бою, об этом Мерецкову в тот же день сообщил командующий фронтом генерал Ватутин. Конечно, генерал Шарохин был более опытный штабист, ещё до войны он окончил Военную академию Генштаба, а в ходе войны был заместителем начальника Генштаба. Против его назначения Мерецков не возражал, хотя ему жаль было отпускать Стельмаха. Но так решил не он, а Сталин, о чём Кирилл Афанасьевич честно заявил Григорию Давидовичу.
— И Мехлиса, и Шарохина прислала ко мне Ставка, — сказал Мерецков, — так что я не ставил вопроса о твоей замене. Но ты уходишь к моему другу Ватутину, он тебя знает и в обиду не даст. Передай от меня ему привет.
— Скажу честно, мне не хочется от вас уходить. — Голос у Стельмаха дрогнул. — Я же воевал с вами рядом в самые тяжкие дни…
— Не переживай, Григорий Давидович, — успокоил его Кирилл Афанасьевич. — Главное ведь не в том, где ты вою ешь, а как ты воюешь.
Интересной была у Мерецкова встреча с генералом Мехлисом. Когда тот прибыл в штаб, Кирилл Афанасьевич, поздоровавшись с ним, спросил:
— Что, прибыли меня инспектировать?
— Нет, Кирилл Афанасьевич, — тихо ответил Мехлис, и, как показалось Мерецкову, в его голосе прозвучала неуверенность. — Меня назначили членом Военного совета Волховского фронта.
Мерецков смутился, какое-то время молчал, не зная, что ответить, но вскоре обрёл прежнее спокойствие и, слегка улыбаясь, промолвил:
— Ну что ж, начальству виднее, куда вас направить, была бы только польза. Ну а коль прибыли ко мне, будем работать вместе. Можете тут располагаться и чувствовать себя как дома!
Мехлис, однако, остался стоять.
— В мае я был на Крымском фронте как представитель Ставки, — заговорил он негромко, чуть потупив взор, — но я не обеспечил организацию обороны и меня освободили от всех должностей. Вы знаете об этом?
— Знаю, Лев Захарович, — усмехнулся Кирилл Афанасьевич.
— И что вы на это скажете?
— У любого военачальника могут быть неудачи на фронте. Были они и у меня. Лекарство для выздоровления здесь одно — извлечь урок и трудиться в полную силу. Как это говорил Лев Толстой? Думай хорошо, и мысли созреют в добрые поступки!
— У Льва Толстого есть и другие слова, — улыбнулся Мехлис. — Он говорил, что дело не в том, чтобы знать много, а в том, чтобы знать из всего, что можно знать, самое нужное.
— Я не Лев Толстой, но коль речь идёт о нашем военном деле, сказал бы так: долг превыше всего, и тот, кто честно исполняет его, герой.
По всем вопросам у Мерецкова была полная ясность, что беспокоило его и даже настораживало: смогут ли бойцы с ходу прорвать блокаду? Должны! В его делах и поступках никогда не просматривалось самодовольство, а тем более бахвальство, хотя он знал, что истинные дела всегда просты и скромны и свидетельствуют если не о таланте тех, кто их совершает, то о большой силе воли, которую они проявляют. Чего-чего, а воли у Кирилла Афанасьевича было столько, что другие могли позавидовать. И всё же, удастся ли прорвать блокаду? Эта мысль преследовала его, хотя волноваться оснований не было. Правда, участок между населёнными пунктами Липки и Мишкино, куда будет наноситься главный удар, обороняла всё та же 18-я армия генерала Линдемана. Он был сильно укреплён, с разветвлённой системой противопехотных и противотанковых заграждений, со сплошными минными полями… Утешало то, что 2-я ударная армия генерала Романовского была ударной группировкой фронта, усиленной танками и артиллерией, а с воздуха прикрытой самолётами 14-й воздушной армии генерала Журавлева. «У нас всё готово, лишь бы непогода нам не помешала», — сказал командарм Журавлев. Сам он был лётчиком высокого класса, когда требовалось, мог сесть в кабину любого самолёта и поднять его в воздух.
Мерецков поручил начальнику штаба генералу Шарохину провести командно-штабную игру и отправился в Ленинград на встречу с командующим фронтом генералом Говоровым. Вернулся он поздно вечером довольный, собрал в штабе своих помощников и заявил:
— Мы с Говоровым обговорили все вопросы совместных действий в предстоящем наступлении. Определили рубежи встречи фронтов, наметили серию сигналов, чтобы свои войска не принять за войска противника… Словом, я доволен встречей и уверен, что польза от неё будет! А теперь подробно доложу вам, о чём мы договорились…
В первой половине января 1943 года неожиданно на фронт прибыли представители Ставки маршал Ворошилов и генерал армии Жуков. Мерецков узнал об этом в последнюю минуту и не смог встретить их на аэродроме.
— Ну, добрый день, хитрый ярославец! — Лицо Жукова от мороза раскраснелось, на бровях ещё не растаяли паутинки инея. — Ветер колючий, как игла… Послушай, Кирилл, давно хочу спросить, почему Иосиф Виссарионович называет тебя хитрым ярославцем?
— У него бы ты и спросил, Георгий, — слукавил Мерецков.
— А чего спрашивать, и так всё ясно, — упрекнул его Климент Ефремович. — Ты же родом из Ярославля?
— Истина! — подтвердил Кирилл Афанасьевич.
— Ну а почему «хитрый», тут секрета нет, — продолжал Ворошилов. — Твои дельные предложения по военным вопросам всегда импонировали Сталину, потому-то он и назвал их «хитрыми».
— Я рад, что ко мне приехали такие видные военачальники, — улыбнулся Мерецков. — Но хотел бы знать, чем обязан?
Жуков захохотал.
— Ну ты, Кирилл, даёшь! — воскликнул он. — Мы будем координировать действия ваших фронтов, когда начнётся операция. А теперь за работу!
Он сбросил с себя шинель, фуражку и, глядя на Мерецкова, попросил его разложить на столе рабочую карту, потом развернул свою. Генерал Шарохин мигом всё сделал.
— Ну-ка, хитрый ярославец, покажи на карте, где вы с Говоровым наметили прорывать блокаду Ленинграда?
— Вот здесь, севернее Ладоги. — Мерецков ткнул карандашом в красную точку на карте. — Расстояние между нашими фронтами двенадцать километров, вот и получается, что мой фронт должен преодолеть шесть километров вражеской обороны и столько же Ленинградский.
11
Жуков внимательно разглядывал карту. Линия фронта тянулась через буреломы, лесные чащобы и болота и по небольшим холмикам-островкам, возвышавшимся над стылой землёй.
— Направление сложное, — раздумчиво произнёс он и неожиданно спросил о другом: — А где член Военного совета Мехлис? Я что-то его не вижу.
Мерецков сказал, что фронт скоро начнёт наступление и он послал Мехлиса во 2-ю ударную армию.
— Лев Захарович нервы тебе не треплет? — усмехнулся Жуков.
— Пока с Мехлисом у меня мирное сосуществование, — ушёл от прямого ответа Мерецков.
Маршал Ворошилов в это время о чём-то беседовал с начальником артиллерии фронта генералом Дегтярёвым и к их разговору не прислушивался, но Жуков знал, что Климент Ефремович, как и он сам, Мехлиса недолюбливал.
— Если Мехлис станет тебя поучать, мешать работе, дай знать мне, я поговорю с Верховным, — заметил Жуков. — Я найду что сказать Иосифу Виссарионовичу.
— Добро, Георгий Константинович.
Жуков в целом одобрил задумку Мерецкова, где и какими силами нанести удар по обороне фашистов, но подчеркнул, что успехов можно добиться, если действия Ленинградского и Волховского фронтов будут строго согласованы.