Он какое-то время помолчал, увидев, как сник пленный, и вызвал генерала Крутикова. Тот вошёл к нему с картой.
— Посмотрели карту пленного? Что скажете?
— Она точь-в-точь похожа на карту, которую составил штаб фронта по сведениям нашей разведки, — ответил генерал. — Ценность немецкой карты несомненна, в ней указана численность войск и техники на каждом оборонительном рубеже. В частности, в Петсамо в землю зарыто до сотни танков. Придётся нам бросить туда наши КВ, они легко взломают передний рубеж обороны.
От доклада начальника штаба Мерецков особого восторга не испытал: всё равно надо штурмовать немецкий передний край.
— Дайте, пожалуйста, мне воды, — попросил пленный, — и, если можно, кусок хлеба. Я двое суток просидел в штольне, прятался от часовых, а ночью перебежал к вашим окопам. С тех пор в рот ничего не брал.
Ему принесли поесть. Он жадно глотал свиную тушёнку.
— Если желаете, я мог бы подсчитать, сколько тысяч тонн никелевой руды вывезли немцы из Петсамо на свои заводы и промышленные предприятия, — запивая еду горячим чаем, проговорил пленный. — У меня имеются томные цифры.
— Потом скажете, на допросе, — подал голос начальник разведки. Он взглянул на Мерецкова. — У вас, товарищ командующий, больше к пленному нет вопросов?
— Пожалуй, нет, хотя один вопрос я всё же ему задам. — Мерецков посмотрел на пленного в упор. — Вскоре после того, как я уехал из госпиталя в Москву, мне стало известно о том, что вашего отца, врача-хирурга, убили. Вы не знаете, кто это сделал?
Пленный почернел лицом.
— Убили его два деникинца за то, что он перешёл на службу в Красную Армию и лечил красных бойцов, — глухо произнёс он. — Один из них, Пётр Кошелев, умер под Парижем в тридцать девятом, а второй, Костя Грибов, и сейчас служит в карательной кавдивизии генерала Шкуро. Они хорошо знали моего отца.
Мерецков встал.
— Вопросов к пленному у меня больше нет, можете его увести!
И тут случилось то, чего Мерецков никак не ожидал. Костюк-Винтер упал перед ним на колени и начал умолять не расстреливать его.
— Я совершил в жизни ошибку, уехав за границу, — с трепетом заявил он. — Тогда я был молод, не разобрался в ситуации. Я пошёл учиться, а за это фашисты дали мне в руки оружие и заставили воевать против своих соотечественников. — Говорил он быстро, словно боялся, что не успеет излить душу, губы у него дрожали, голос срывался. — Теперь я презираю фашистов…
Он хотел сказать ещё что-то, но Мерецков крикнул:
— Встать! — И уже тише добавил: — Я не судья и не прокурор, господин Костюк-Винтер, и не мне решать, как с вами поступить. Одно могу гарантировать: вас никто не расстреляет. Пленных мы щадим, а вы и есть пленный. — Кирилл Афанасьевич кивнул полковнику. — Уведите!
Пленного увели. В комнате стало тихо, слышно было, как на стене тикали часы. Сапёры нашли их где-то в сарае, починили, и они исправно ходили. Мерецков сказал:
— Мразь! Я бы сам всадил ему пулю, но таких прав у меня нет. — Он взглянул на безмолвно сидевшего генерала Штыкова. — А ты чего молчал? Перед нами сидел предатель, ярый враг, а тебя, Терентий Фомич, наверное, слеза прошибла?
— Не дури, Кирилл Афанасьевич, — хмуро отозвался член Военного совета. — Я верю в его раскаяние, а коль так, надо ли бить пленного по башке? Тем, кто по молодости и слабой политической зрелости оказался в стане врага, нужно помочь выкарабкаться. Он же русский!
— И поэтому ты молчал? — усмехнулся Мерецков.
— А что мне говорить? — пожал плечами Штыков. — Ты сказал ему всё, что надо.
В разгар учений в штаб позвонили из разведуправления и попросили к телефону командующего фронтом. Мерецков взял трубку.
— У нас ЧП, товарищ генерал армии, — сказал начальник разведки. — У моста, который на днях отремонтировали сапёры, нас атаковали пять «юнкерсов». Они неожиданно появились из-за леса. Мы даже не успели выскочить из машины…
— Что ты, Павел Григорьевич, тянешь резину? — выругался Кирилл Афанасьевич. — Говори, что случилось?
— Осколком бомбы пленного Костюка-Винтера убило наповал, в ногу ранило автоматчика, а я отделался лёгким ушибом. Что прикажете делать?
— Похороните его по-людски, всё-таки сам пришёл к нам. — Положив трубку, Кирилл Афанасьевич взглянул на генерала Штыкова. — Вот и разрешён наш спор, Терентий Фомич. — Он передал содержание телефонного разговора.
— Значит, такая выпала ему судьба, — грустно промолвил член Военного совета. — Да, история… Сын убежал за границу, а его отец спас жизнь будущему маршалу.
— Маршалу? — удивился Мерецков. — Ты кого имеешь в виду?
— Тебя, Кирилл Афанасьевич, — улыбнулся Штыков. Как только разобьём немчуру на Севере, ты станешь маршалом!
— Чудной ты, Терентий Фомич, — качнул головой Мерецков. — Что придумал, а? Ну и фантазёр! — Он встал, заходил по комнате, потом остановился у стола, бросив взгляд на карту. — Завтра с утра начнётся свинцовая метель, а у меня уже болит голова: удастся ли на практике осуществить наш план?
— Не волнуйся, Кирилл Афанасьевич, — успокоил его член Военного совета. — Мы же с тобой заверили Ставку, что враг будет разбит, так что кровь из носа, а этого надо добиться!
— Ты прав, дружище, нам нужна только победа!
14
Раннее утро 8 октября. Тундра ещё спала, укутанная толстым слоем снега. Над застывшими сопками курился сизо-молочный туман. Генерал армии Мерецков с наблюдательного пункта в бинокль разглядывал передовые позиции гитлеровцев. Там пока было тихо. Кирилл Афанасьевич, взглянув на свои часы, сказал стоявшему рядом начальнику артиллерии генералу Дегтярёву:
— Через десять минут начинайте артиллерийскую подготовку! У вас хватит снарядов часа на два стрельбы?
— Можем кромсать фашистские позиции и целых пять часов, — улыбнулся Дегтярёв. — Снарядов у меня избыток, тут уж экономить не будем!
Ровно в восемь, как и намечалось, заговорили сотни орудий. Казалось, небо раскололось на части от грохочущих залпов, а тундра вмиг ожила, стряхнув с себя сон, поднатужилась. В расположении противника Мерецков в бинокль уже ничего не мог увидеть, над окопами стоял густой дым. Вскоре повалил мокрый снег. Взглянув на тусклое небо, Мерецков чертыхнулся.
— Видимости совсем нет. Что будем делать, Иван Михайлович?
Вопрос адресовался командующему 7-й воздушной армией генералу Соколову, которая прикрывала с воздуха войска фронта. До этого Соколов командовал ВВС Карельского фронта, и Кирилл Афанасьевич был им доволен. Случалось, что в критические минуты и сам Иван Михайлович поднимал свою машину в небо и шёл в атаку на «юнкерсов».
— Пока самолёты будут стоять на приколе, Кирилл Афанасьевич, ничего придумать не могу, — небрежно бросил генерал. — У самого в душе кипяток. Но как только в небе появится хоть какой-то просвет, лётчики скажут своё слово.
— Хотелось бы, — обронил Мерецков.
В эту минуту до наблюдательного пункта донеслось громовое «ура».
— В атаку ринулась наша пехота! — При этих словах глаза у генерала Крутикова заблестели.
Мерецков не впервые руководил сражением и всё же волновался: не захлебнулась бы атака, когда бойцы подойдут к вражеским позициям. Пока огорчений комфронтом не испытывал. 131-й корпус в первый же день достиг реки Титовки. Правда, у 99-го стрелкового корпуса случилась заминка: с ходу ему не удалось смять опорные пункты врага в главной полосе обороны — бойцы попали под шквальный огонь и залегли. Мерецков тут же вышел на связь с командиром корпуса.
— Товарищ командующий, я уже кое-что придумал, так что фрицев одолеем! — бодро отозвался комкор.
Комфронтом не стал уточнять, что «придумал» генерал, а тот принял хотя и дерзкое, но верное решение — ночью атаковать врага. Ровно в ноль часов солдаты ринулись в атаку, и фашисты не выдержали. К утру весь передний край был очищен от них. Как только на КП получили донесение комкора об этом, Мерецков выехал на место сражения. Всюду были видны следы «работы» нашей артиллерии. Валялись подбитые миномёты и орудия, темнели развороченные огневые точки и укрытия. Среди множества трупов в грязно-зелёных шинелях с жестяными эдельвейсами на пилотках попадались и тела в комбинезонах. Рядом лежали перфораторы, в укрытии стоял компрессор. Немцы до самой последней минуты продолжали укреплять оборонительные сооружения.
На третий день боев Кирилл Афанасьевич вышел на прямую связь с адмиралом Головко, который находился на полуострове Средний, на выносном пункте управления флота.
— Пора вам, Арсений Григорьевич, наступать с полуострова, мои орлы прорвали оборону фрицев, — весело проговорил в трубку Кирилл Афанасьевич. — Так что давай, казак, команду своим морячкам. Сейчас я прикажу генералу Щербакову выдвинуть вперёд оперативную группу генерала Пигаревича, она завяжет бой восточнее реки Западная Лица, в том месте, где немцы глубоко вклинились в нашу территорию.
— Есть, товарищ комфронтом! — зычно ответил адмирал. — Отдаю приказ!
Поднялся сильный снегопад, но войска генерала Пигаревича, утопая по колено в снегу, решительно атаковали гитлеровцев. В ту же ночь моряки Северного флота высадили десант во фьорде Маттивуоно, перевалили через хребет Муста-Тунтури и, отрезав часть немецких войск, ринулись на Петсамо. Не сбавил темпов наступления и 126-й стрелковый корпус. Он достиг дороги Петсамо — Салмиярви и западнее Луостари перерезал её. Ещё удар, и бойцы перехватили вторую дорогу, Петсамо — Тарнет. Теперь северная группировка немцев лишилась своих наземных коммуникаций. Комкор 126-го, выйдя на радиосвязь с комфронтом, коротко донёс:
— Всё, товарищ командующий, капкан сработал, фрицы в ловушке!
«А вот комкор Жуков что-то молчит», — подумал Мерецков. Он подошёл к карте и посмотрел, где сейчас находится 127-й стрелковый корпус. Начальник штаба Крутиков, перехватив его взгляд, доложил, что корпус генерала Жукова ночью ворвался на аэродром в Луостари, а затем совместно с 114-й дивизией 99-го стрелкового корпуса очистил этот населённый пункт от врага.