Короче, здесь не было ничего, только он, непостижимая пропасть и они. И это ВСЕ, ВСЕ, ВСЕ.
С тяжелым сердцем выступил он поэтому в свой второй обход. Первая камера, которую ему надлежало навестить, находилась в углу, в самой юго-западной точке нефа и заключала в себе мистера Эндона, признанного всеми до одного самым послушным маленьким психом во всем их заведении, невзирая на его одержимость апноэ. Мерфи включил тысячу свечей, откинул шторку глазка и заглянул внутрь. Странное зрелище предстало его глазам.
Мистер Эндон, блестящая и безукоризненная статуэтка в своем алом халате, со своим гребнем — ослепительно белой полоской на черной лохматой гриве, сидел по-портновски в головах кровати, держа левую ногу в правой руке, а правую — в левой. На ногах — его остроносые пурпурные туфли, на пальцах — его кольца. Свет струился от мистера Эндона на север, на юг, запад и восток и в пятидесяти шести других направлениях. Перед ним расстилалась простыня, гладкая и туго натянутая, как живот стенающей жены, и на ней была расставлена шахматная партия. Сине-оливковое личико с выражением обезоруживающего согласия было поднято и повернуто в сторону глазка.
В немалой степени обрадованный продолжал Мерфи свой обход. Мистер Эндон узнал ощущение остановившегося на нем взгляда своего друга и соответственно подготовился. Взгляда друга? Лучше сказать, взгляда Мерфи. Мистер Эндон почувствовал на себе взгляд Мерфи. Мистер Эндон не был бы мистером Эндоном, если бы знал, что значит иметь друга, Мерфи был бы более чем Мерфи, если бы, вопреки здравому смыслу, не надеялся, что его чувство к мистеру Эндону было в какой-то малой своей доле чувством взаимным. Между тем правда, как ни прискорбно, состояла в том, что тогда как мистер Эндон для Мерфи был не менее чем блаженством, Мерфи для мистера Эндона был не более чем шахматами. Взгляд Мерфи? Лучше сказать, шахматный взгляд. Мистер Эндон взыграл под остановившимся на нем шахматным взглядом и соответственно подготовился.
Мерфи завершил обход, он был девственным по-ирландски (обход, законченный вовремя, назывался «девственным», досрочно — «девственным по-ирландски»). Правда, гипоманьяк, с утра посаженный в «тюфяк» ввиду сильного приступа, пытался добраться через глазок до своего мучителя. Это удручило Мерфи, хотя он сильно недолюбливал гипоманьяка. Но это не задержало его. Совсем наоборот.
Он поспешил по нефу назад, в западный угол, держа наготове свой ключ, подходивший ко всем замкам. Он остановился, не доходя до «развалин», включил свет у мистера Эндона и в своем телесном облике вошел в его камеру. Мистер Эндон пребывал в том же положении, кроме головы, которая сейчас была опущена, над доской или просто на грудь, сказать трудно. Мерфи уперся локтем в ногах кровати, и игра началась.
Это нарушение традиции ночного дежурства едва ли повлияло на исполнение Мерфи его обязанностей. Оно означало лишь то, что он проводил перерыв не в «развалинах», а с мистером Эндоном. Каждые десять минут он выходил из камеры, с искренней убежденностью нажимал кнопку индикатора и совершал обход. Каждые десять минут, а иногда и раньше — никогда в истории ППММ не случалось подряд такой серии «девственных» и «девственных по-ирландски» обходов, как в первую ночь Мерфи, — он возвращался в камеру, и игра возобновлялась. Иногда за целый перерыв положение на доске не менялось, а то вдруг на нее обрушивалась буря, целый шквал ходов.
Эта партия, «отпадение Эндона», или Zweispringerspott[87], проходила следующим образом:
Белые сдаются.
а) Мистер Эндон всегда играл черными. Если ему предоставляли играть белыми, он без малейшего признака раздражения погружался в легкое оцепенение.
б) Первоначальная причина всех последующих трудностей белых.
в) Как этот ход ни плох, очевидно, ничего лучшего не было.
г) Изобретательный и красивый дебют, иногда называемый «откупоркой».
д) Плохое решение.
е) Никогда не видели в кафе «Режанс»[88], редко в клубе «Диван[89] Симпсона».
ж) Поднят флаг бедствия.
з) Изысканно сыграно.
и) Трудно представить более плачевную позицию, чем в данный момент у бедных белых.
к) Изобретательность отчаяния.
л) У черных теперь неотразимая игра.
м) Белые заслуживают высокой похвалы за упорство, проявленное в борьбе за то, чтобы лишиться фигуры.
н) В этот момент мистер Эндон, не сказав даже j’adoube[90], перевернул короля и ладью (со стороны ферзя) вверх ногами, в каковом положении они оставались до окончания партии.
о) Давно необходимая coup de repos[91].
п) Поскольку мистер Эндон не воскликнул: «Шах!» — и не дал никаким иным способом понять, что догадывается об атаке на короля своего соперника, или скорее визави, Мерфи, в соответствии с параграфом 18 Правил, освобождался от обязанности отвечать на него. Но это было равнозначно признанию подобного приветствия случайным.
р) Никакие слова не могут выразить муки разума, толкнувшего белых на эту жалкую атаку.
с) Окончание этого пасьянса очень красиво сыграно мистером Эндоном.
т) Дальнейшие попытки были бы фривольностью и огорчительной неприятностью, и Мерфи в душе опасавшийся мата с начала игры, сдается.
После сорок третьего хода мистера Эндона Мерфи долго сидел, уставившись на доску, прежде чем положить своего Шаха на бок, и потом еще долгое время после этого акта капитуляции. Но понемногу его взгляд приковала к себе превосходная бабочка-парусник, сложенная из рук и ног мистера Эндона, пурпурная, алая, черная и сверкающая, так что он уже ничего больше не различал, да и та в скором времени расплылась, представ лишь ярким пятном, превеликой, треклятой, трескучей сумятицей Нири, или фоном, на котором, по счастью, отсутствовали фигуры. Вскоре, утомившись от этого, он уронил голову на руки посреди шахматных фигур, со страшным шумом разлетевшихся во все стороны. Пышное убранство мистера Эндона некоторое время продержалось еще в виде образа, сохранившегося после исчезновения самого объекта и едва ли уступавшего оригиналу. Затем и оно померкло, и Мерфи уже начал видеть ничто, ту бесцветность, что представляет собой редчайший постнатальный подарок, поскольку является отсутствием (если злоупотребить тонким различием) не percipere[92], а percipi[93]. Другие его чувства тоже нашли успокоение, нечаянная радость. Не тупое успокоение, проистекающее из их собственного бездействия, а положительный покой, который приходит, когда множество разных нечто уступают место или, пожалуй, просто складываются в Ничто, и реальнее его нет ничего, если переложить это на язык абдеритов[94]. Время не прекратило своего существования, нельзя хотеть слишком уж многого, но вращение колеса обходов и перерывов остановилось в то время, как Мерфи, поникнув головой среди поверженных ратей, продолжал всеми порами своей увядшей души вдыхать Одно-и-Единственное, удачно поименованное Ничто. Затем и оно исчезло или, наверное, просто распалось, обратившись в знакомый набор различного рода смрада, грубостей, оглушительных звуков и мерзостей, от которых уши вянут и глаза лезут на лоб, и Мерфи увидел, что мистера Эндона нет на месте.
Ибо вот уже изрядное время, как мистер Эндон расхаживал по коридорам, нажимая тут выключатель, там кнопку индикатора, самым, казалось, случайным образом, хотя на самом деле это определялось бессознательным процессом, таким же точным, как любой из направлявших его игру в шахматы. Мерфи нашел его в южном трансепте, где он грациозно расположился перед «тюфяком» гипоманьяка, опробуя различные вариации в том порядке, каким можно было нажимать на кнопку индикатора и выключатель. Начиная с положения, когда свет изначально выключен, он получил: свет включен, индикатор, свет выключен; свет включен, выключен, индикатор; индикатор, свет включен, выключен. Продолжая затем то же при изначально включенном свете, он получил: свет выключен, включен, индикатор; свет выключен, индикатор, включен; индикатор, свет выключен, — и он серьезно подумывал о том, чтобы его включить, когда Мерфи остановил его руку.
Гипоманьяк метался по стенам, как муха в стеклянной банке.
Панель управления сообщила на следующее утро Бому, что посещения гипоманьяка происходили с регулярными перерывами в десять минут с восьми вечера до четырех с небольшим хвостиком утра, затем не производились почти в течение часа, затем шесть за одну минуту, затем прекратились вовсе. Эта беспрецедентная картина посещений оказала длительное воздействие на Бома, подкосив прыть его ума, и так продолжалось вплоть до дня его смерти включительно. Он объявил, что Мерфи сошел с ума, и даже пошел еще дальше, сказав, что он нисколько не удивлен. Это в какой-то мере помогло спасти доброе имя его отделения, но совсем нисколько — в том, что касалось спокойствия его души. И Магдалинов приют милосердия по сей день вспоминает Мерфи с жалостью, насмешками, презрением и налетом благоговейного ужаса, как медбрата, который сошел с ума на боевом посту под развевающимся флагом. Это лишает Бома утешения. Утешения ему и не нужно.
Мистер Эндон спокойно отправился к себе в камеру. Для мистера Эндона не имело никаких последствий то, что его рука была остановлена и он не смог поставить своего Шаха на его клетку или нажать на выключатель, чтобы включить свет у гипоманьяка. Частью счастливой судьбы мистера Эндона была его независимость от милостей чьей-либо руки, чужой или своей собственной.