Мэри спокойно кивнула, словно ей, как, очевидно, и Чарли, было безразлично, нагонит ли она Уилла, но сердце у нее упало, и она уже не чувствовала прилива энергии, которая совсем недавно поддерживала ее. Силы покинули ее; ей было холодно и, она дрожала, хотя полуденное солнце изрядно пекло, а там, где она стояла, не было ни клочка тени.
– Вот идет Том Боурн! – воскликнул Чарли и, оставив покровительственный тон, каким он разговаривал с Мэри, обратился к обветренному морскому волку, который, засунув руки в карманы и жуя табак с таким видом, будто нет у него на свете другого занятия, как поглядывать по сторонам да поплевывать, шел враскачку по пристани, где они стояли. И вот, обратившись к старому моряку, Чарли рассказал ему, в чем дело, на языке, который был почти непонятен Мэри, да и вообще едва ли передаваем, и который я, будучи «сухопутной крысой», не берусь точно воспроизвести.
Мэри следила за их жестами и выражением их лиц со все возрастающим вниманием.
Она заметила, что моряк заинтересовался словами Чарли и, оглядев ее с головы до ног, кивнул в знак согласия (ибо жалкая, более чем скромная одежда Мэри в глазах старого опытного моряка была порукой ее порядочности), а затем увидела, как он неторопливо направился на корабль, стоявший у причала, и, взяв у кого-то подзорную трубу, с ловкостью обезьяны взобрался на мачту.
– Он упадет! – в ужасе воскликнула Мэри, вцепившись в руку Чарли: изборожденное морщинами лицо и покачивающаяся походка моряка внушили Мэри мысль, что он гораздо старше, чем на самом деле.
– Как бы не так! – заявил Чарли. – Он уже добрался до самой верхушки. Видите: он смотрит в трубу и за мачту не держится, точно он на суше. Да я сам не раз лазил на мачту, только маме не говорите. Она думает, что я буду сапожником, но я-то твердо решил, что буду моряком, только пока молчу: что толку спорить с женщиной. Так вы ей ничего не скажете, Мэри?
– Смотри, смотри! – вместо ответа воскликнула она (Чарли мог не опасаться за свою тайну, ибо Мэри дажене слышала ее). – Смотри! Он спускается, он уже спустился. Спроси же его, Чарли! – И, не в силах дольше ждать, она крикнула сама: – Вы видели «Джона Кроппера»? Он еще там?
– Да, да, – ответил моряк и, подойдя к ним, принялся их торопить: надо скорее найти лодку, так как вода уже покрыла отмель и через час корабль поставит паруса и уйдет. – Ветер будет у вас встречный, придется грести. Времени нельзя терять.
Они подбежали к ступенькам, которые вели к самой воде. Они принялись махать лодочникам, которые, сообразив, что дело спешное, не торопились, подплыли к ступенькам как бы нехотя, словно им было глубоко безразлично, наймут их или нет, и принялись тихо переговариваться, обсуждая, какую цену спросить.
– Прошу вас, поторопитесь, пожалуйста! – крикнула им Мэри. – Мне нужно нагнать «Джона Кроппера». Где находится корабль, Чарли? Скажи им – я ведь не очень разбираюсь во всем этом. Только, пожалуйста, побыстрее!
– Где же ему быть, как не в устье, мисс, – заметил один из лодочников, не обращая внимания на Чарли, который на его взгляд был слишком молод, чтобы с ним торговаться.
– Едва ли мы сможем поехать туда, Дик, – продолжал он, обращаясь к своему товарищу и подмигивая ему, – ведь нас ждет тот джентльмен в Нью-Брайтоне.
– Но, может, барышня хорошо нам заплатит за то, что мы отвезем ее взглянуть последний раз на милого дружка, – заметил другой.
– Да сколько же вы хотите? Только поторопитесь, пожалуйста. У меня достаточно денег, чтобы расплатиться с вами, но мне дорога каждая минута,- сказала Мэри.
– Вот это разговор. Мы меньше чем через час будем в устье, а корабль не уйдет оттуда раньше двух часов.
Однако представления бедняжки Мэри о том, что значит «хорошо заплатить», существенно отличались от представлений лодочников. У Мэри осталось лишь четырнадцать или пятнадцать шиллингов от соверена, который одолжила ей Маргарет, а лодочники, услышав, что у нее «достаточно денег», решили, что у нее в кошельке не меньше пяти-шести фунтов, и требовали соверен (кстати сказать, цену совершенно фантастическую, хотя и меньше полутора фунтов, которые они запросили вначале).
Чарли же, с мальчишеским нетерпением и презрением к деньгам, уговаривал Мэри:
– Да дайте им эти деньги, Мэри. Дешевле все равно никто не повезет. А выбора у вас нет. Вон уже часы на церкви святого Николая пробили час!
– У меня всего только четырнадцать шиллингов девять пенсов! – в отчаянии воскликнула она, пересчитав деньги. – Но я отдам вам платок – вы сможете выручить за него пять-шесть шиллингов. Неужели вам этого не хватит? – спросила она таким тоном, что лишь очень жестокосердые люди могли бы отказать столь отчаянной мольбе.
Они посадили ее в лодку.
И через каких-нибудь пять минут Мэри впервые в жизни уже плыла в подбрасываемой волнами лодке, – одна с двумя грубыми, суровыми лодочниками.
ГЛАВА XXVIII
Наполнил ветер паруса,
Корабль летит вперед,
О борт высокий бьет волна,
Поставлен фок и грот.
Поставлен фок и грот, друзья,
Корабль летит стрелой.
И берег Англии вдали
Остался за кормой.
Аллан Каннингем. [115]
Мэри не поняла, что Чарли не едет с ней. Собственно, она подумала об этом, лишь когда они отчалили; только тут она заметила его отсутствие и вспомнила, что не поблагодарила его за помощь, а потом почувствовала себя очень одинокой, хотя дружба их была лишь молоденьким грибком, существовавшим какой-нибудь час.
Лодка лавировала в лабиринте кораблей, стоявших у берега, – стукнулась об один, чуть было не задела другого (но лодочник успел оттолкнуться веслом), прошла у самого борта третьего и наконец выбралась на широкие просторы реки, далеко от обоих берегов, куда уже не долетали звуки суши.
И тут лодка пошла медленнее.
Лодочникам приходилось грести против ветра и прилива, и, как они ни налегали, толку было мало. Сгорая от нетерпения, Мэри в какую-то минуту вскочила было, чтобы посмотреть, насколько они продвинулись, но гребцы грубо прикрикнули на нее, велев немедленно сесть, и она, словно ребенок, которому сделали замечание, покорно опустилась на место, хотя нетерпение ее отнюдь не стало меньше.
Однако теперь она была уверена, что они свернули с прямого пути, которого до сих пор держались, плывя вдоль Чеширского берега, [116] где течение не было таким сильным. Через некоторое время Мэри, не выдержав, высказала свое предположение вслух: ею владел страх, и, как в кошмаре, ей казалось, что и люди и силы природы сговорились помешать ей достичь цели и догнать Уилла.
Лодочники пробурчали, что увидели знакомого моряка и решили уговорить его поехать с ними рулевым, – тогда они оба смогут сесть на весла и будут продвигаться быстрее. Они знают, что делают. Итак, Мэри сидела молча, стиснув руки, пока шли переговоры, давались объяснения, испрашивалось и было получено согласие. И все это время сердце ее леденил мучительный страх.
Они гребли долго-долго – Мэри казалось, что прошло уже полдня, – а Ливерпуль по-прежнему был рядом, и Мэри начала уже удивляться, что лодочники до сих пор не отчаялись, как вдруг ветер, который дотоле дул им навстречу, стих, небо затянуло облаками, солнце скрылось, все вокруг потемнело, и воздух стал заметно холоднее, чем раньше, когда дул теплый, хотя и сильный западный ветер.
Гребцы старались вовсю. С каждым взмахом весел лодка делала рывок вперед. Недвижная водная гладь блестела как зеркало, отражая все оттенки сине-черного неба. Мэри то и дело вздрагивала, и сердце у нее сжималось. Но теперь они заметно продвигались вперед. Внезапно рулевой указал на рябь, появившуюся неподалеку от них на реке, и гребцы, оторвав Мэри от созерцания далеких кораблей, стоявших, по ее мнению, уже в открытом море, попросили ее подвинуться, чтобы они могли достать паруса.
Слегка вздрогнув от неожиданности, Мэри поднялась. Ее долготерпение, горе, а может быть, и молчание постепенно произвели должное впечатление на моряков.
– Вон тот, второй – «Джон Кроппер». Задул попутный ветер, и на парусах мы живо до него доберемся.
Он забыл (а может быть, не хотел напоминать об этом Мэри), что этот же самый ветер, благодаря которому так быстро и легко скользило вперед их суденышко, благоприятствует и «Джону Кропперу».
Но пока они, напрягая зрение, вглядывались в даль, измеряя все сокращавшееся расстояние между ними и кораблем, паруса на нем развернулись, захлопали на ветру, потом надулись, и корабль закачался, содрогаясь, будто живое существо, которому не терпится поскорее двинуться в путь.
– Они поднимают якорь! – воскликнул один из лодочников, услышав протяжный крик матросов, пронесшийся над еще разделявшими их водами.
Увлеченные погоней, хотя они и не знали, почему так торопится Мэри, лодочники спешно принялись ставить второй парус. Больше лодка и не выдержала бы, ибо поднялся порывистый восточный ветер, и она, накренившись, зарываясь в воду носом и скрипя снастями, словно такое напряжение ей не под силу, стремительно понеслась вперед.
Они уже приближались к кораблю и уже отчетливо слышали крик матросов. Но вот он замер. Якорь подняли, и корабль тронулся в путь.
Мэри ухватилась за мачту, встала и простерла руки к уходящему судну, как бы умоляя его остановить свой бег; по щекам ее катились слезы. Гребцы подняли в воздух весла и, размахивая ими, принялись кричать, чтобы привлечь внимание команды.
Матросы заметили их, но они были слишком заняты и в суматохе, царящей на борту, когда судно выходит в море, не обратили внимания на их сигналы. На каждом шагу под ноги попадались бухты канатов и матросские сундучки; по палубе бродили растерянные животные, которых не успели еще привязать, и в дополнение к окружающему шуму жалобно мычали или блеяли; валялись неразрубленные туши, больше похожие на трупы овец и свиней, чем на баранину и свинину; всюду суетились матросы – они еще не вошли в привычную колею и мысленно были на суше, с оставшимися там близкими. Тем