ках в Пикфэре, вроде Дня Благодарения, и Ронни всегда держался холодно и отчужденно». Но иногда сквозь его таинственную ауру прорывался гнев. По крайней мере, один раз он ударил мать. Бойд, который видел это, вспоминал, что они поссорились на лестнице в нью-йоркском отеле, и Мэри, до этого прилично выпившая, упала на ступеньки.
Ронни не научился любить приемную мать, но полагал, что сможет полюбить юную Ленор, свою невесту, на которой он женился осенью 1954 года. Ему исполнилось всего восемнадцать, когда он предстал перед алтарем. Вскоре после свадьбы у него родилась дочь Джеми. По всей вероятности, жизнь с женой у Ронни не заладилась. Он изо всех сил старался обеспечивать семью, с утра до ночи работая помощником механика на авиационном заводе в Хоторне, штат Калифорния. У него по-прежнему случались приступы ярости, и соседи порой слышали крики, доносившиеся из их квартиры. Летом 1955 года Ленор родила сына Томми. Появление второго ребенка крайне подорвало семейный бюджет. Дважды Ленор собирала вещи и уходила из дома. Дважды она возвращалась, и их нелегкая семейная жизнь продолжалась.
Через некоторое время Ронни попытался покончить с собой. В конце марта 1956 года полиция обнаружила его в квартире в бессознательном состоянии и с фотографией Ленор в руке. Он отвел детей к соседям и написал жене, которая снова ушла от него и на этот раз не вернулась, прощальное письмо.
Вот содержание этого письма: «Моя дорогая, моя любимая. Мне очень трудно сделать то, что я намерен сделать, но другого выхода нет. Это не скоропалительное решение, так как я давно думал об этом. Я пытался любить тебя, дорогая, но ты не воспринимала меня. Я любил тебя с каждым днем все сильнее до тех пор, пока моя любовь не стала такой глубокой, что я уже не мог потерять ее. Я счастлив, потому что моя любовь со мной».
Ронни также заверял жену, что написал письмо Пикфорд: «Я уверен, что она даст тебе достаточно денег для новой, счастливой жизни» (Мэри никогда никому не говорила, получила ли она это письмо).
В больнице врачи промыли Ронни желудок. Фентон, лакей Мэри, привез к нему Ленор, и она нежно поговорила с ним, растрогав его до слез. Пикфорд распорядилась перевести сына из больницы в частную клинику в Санта-Монике и прибыла туда в шоковом состоянии. «Это ужасно, — сказала она. — Я отдыхала в Палм-Спрингс. Я нуждалась в этом отдыхе». — «Мадам, — ответил доктор, — ваш сын пытался покончить жизнь самоубийством, и это ему почти удалось».
После этого случая дети исчезли — из газет, из памяти друзей Пикфорд. Странно, но Дуглас Фэрбенкс как будто продолжал жить. Его бывшая жена по-прежнему восторгалась им. «Неважно, сколько людей находилось в комнате, но после его ухода она пустела», — говорила Пикфорд. Нередко она называла своего нового мужа Дугласом. Это показалось бы пустяком, если бы не повторялось раз за разом. Она называла Бадди Дугласом пьяная и трезвая, за его спиной или глядя прямо в глаза. Однажды на улице она услышала: «О, миссис Фэрбенкс!» и инстинктивно обернулась. Но окликали жену Джей Ара, вместе с которой они делали покупки на Манхэттене. В Пикфэре Мери частенько к месту и не к месту заговаривала о Фэрбенксе. В такие моменты гости боялись смотреть Роджерсу в глаза. «Она постоянно говорила о Дугласе, — вспоминал один из гостей, — словно он находился рядом». Лицо Пикфорд менялось, голос звучал по-другому. Она пылко предавалась воспоминаниям о Фэрбенксе. Канадский кинокритик Джеральд Прэтли, посетив Пикфэр, очень удивился, когда Мэри встретила его с коктейлем в руке и с восторгом заговорила о легендарном Фэрбенксе, а потом открыла шкаф и показала ему висящие в ряд костюмы актера.
Существовал также Джей Ар, ее блестящий пасынок, ставший теперь сэром Дугласом Фэрбенксом. Казалось очень уместным, что Фэрбенксу-младшему присвоили дворянский титул, ведь в свое время его отец поднялся до почти королевских высот. Джей Ар удостоился этой высокой чести за свою благотворительную работу, особенно в организации «Забота», которая поставляла продукты в послевоенную Европу. В 1948 году, когда Фэрбенксу присвоили титул, его пригласили на трехминутную аудиенцию к королю Георгу. Но они беседовали почти час, курили и пили херес. Кое-кто в Великобритании считал, что Фэрбенкс слишком любит вмешиваться в чужие дела. Некоторые американцы ошибочно считали его англичанином.
Чем занимался Бадди? «Он играл в гольф, — говорил о нем Бойд, — и это у него прекрасно получалось». Весь его образ жизни строился вокруг гольфа. В 1950 году он вел телевизионное шоу «Кавалькада». «Не беспокойся, дорогой, — сказала мужу Пикфорд, когда он забыл имя одного комика. — В конце концов, тебе незачем где-то работать». Эти слова поразили Роджерса как откровение: «Вот оно что. Я не лентяй, но мне не нужно работать». Супруги развлекали себя тем, что занимались разными интересными вещами и путешествовали. Несколько раз они навещали Гвин и Роксану в Испании. За эти десять лет они нередко бывали в Европе. Едва ли Мэри так уж любила путешествовать; она упиралась, когда Фэрбенкс таскал ее за собой по всему миру. Однако активный, целенаправленный отдых заполнял внутреннюю пустоту. Кроме того, соглашаясь отправиться в очередной тур, она как бы шла навстречу Бадди, который был моложе и менее искушен. К тому же порой ему приходилось с ней нелегко.
«Я не всегда понимаю его, — признается она в своих мемуарах. — Иногда он становится очень отчужденным. Я же, напротив, люблю общаться с людьми». Подобные утверждения звучат несколько странно; большинство их друзей сказали бы, что правильнее назвать общительным Бадди, но никак не Мэри. Возможно, иногда Пикфорд чувствовала, что ее многострадальный муж отстраняется от нее или отказывается заглатывать наживку, когда она дает выход своему гневу. Действительно, «нередко она обращалась с ним довольно грубо, — признает Мэнтли. — Однажды вечером в Пикфэре, когда я говорил о чем-то, Бадди перебил меня, но тут голос подала Мэри: «О, перестань, Бадди! У него в одном мизинце больше ума, чем во всем твоем теле!» В такие моменты в комнате воцарялась мертвая тишина. Все замирали. Впоследствии Бадди со смехом вспоминал эти случаи и говорил: «О, эта маленькая чертовка».
Роджерс отличался добротой. Он любил свою жену. Если он и страдал, то почти никто не подозревал об этом. «Он был галантным и милосердным», — говорил Мэнтли. Бойд соглашался: «Они заботились друг о друге». Но существовали и опасные подводные течения. По словам Бойда, «случались дни, когда каждый из них хотел обидеть другого, и каждый знал, куда нанести удар. Во время обеда за столом нередко вспыхивали перебранки». И даже хуже того. Бойд видел, как они дерутся. «Мысленно я вставал на сторону Бадди. Я никогда не стал бы осуждать его. Очень нелегко жить с алкоголичкой».
Еще труднее было на протяжении пятидесяти лет уверять журналистов, что Мэри не пьет.
Пикфорд еще могла вернуться на экран и безупречно сыграть роль богини немого кино. Она могла быть бесконечно доброй и забавной на церемонии вручения наград за немые фильмы в офисе Джорджа Истмена. Толчком к созданию этого проекта послужила смерть Клайда Бракмана, сценариста и режиссера немого кино, который сделал несколько отличных комедий с Бастером Китоном. В 1955 году он уже двадцать лет как не занимался режиссурой. Однажды вечером, поужинав в одном ресторане на Западном побережье, он увидел счет, понял, что не сможет оплатить его, пошел в туалет и застрелился.
Деятели немого кино кончали с собой и раньше, но эта смерть особенно потрясла режиссера Джеймса Карда, работавшего на Истмена, и подтолкнула его к действиям. Полный решимости отдать должное деятелям немого кино, он разослал избирательные бюллетени с номинациями лучшего актера, актрисы, оператора и режиссера среди ветеранов кинематографа начала века. Пикфорд и Чаплин легко победили, завоевав львиную долю голосов в своей категории. Мэри, посетившая эту церемонию в ноябре, держала публику в напряжении, вспоминая о минувших временах (Чаплин, которому так и не разрешили въезд в США, отсутствовал). Мэри оставалась теперь ключевой фигурой. Она держалась как королева, гордая и недосягаемая. По прошествии сорока лет она все еще являлась хранительницей репутации немого кино.
Утром на Пасху 1956 года в Пикфэр пожаловали многочисленные гости: Мэри пригласила двести питомцев немого кино, чтобы предаться ностальгии по прошлому. «Вы могли есть ее ложками», — с гордостью заявила она. По зеленым лужайкам Пикфэра прогуливались люди, работавшие на студии «Байограф», снимавшиеся вместе с Пикфорд и Фэрбенксом. Эти гости сделали вечеринку особенно трогательной. Пикфорд надеялась, что приглашенные репортеры привлекут внимание общественности к этим актерам. «Многие из этих дорогих мне людей сильно нуждались», — говорила она в одном интервью. На празднике царила чрезвычайно раскованная и веселая атмосфера. Только актер Ирвинг Синдлер, снявшийся в фильме «Розита», почувствовал некий холодок; по иронии судьбы, он исходил от самой Пикфорд. Синдлер вспоминал, что Маленькая Мэри превратилась в старую леди, лицо которой отражало мучения.
На вечеринку не приехали ни Лилиан, ни Дороти Гиш; они были заняты на Восточном побережье. Мэри завидовала Лилиан. Однажды, рассматривая с историком кино Кемпом Нивером фотографию Гиш, она выпалила: «Я ненавижу ее!» Это признание шокировало Нивера. «Как вы можете говорить такое? — спросил он. — Она же ваша самая старая и любимая подруга».
Гиш еще на заре звукового кино почувствовала, что студия хочет отделаться от нее, и бесстрашно вернулась на сцену. В 1930 году она играла в бродвейской постановке пьесы «Дядя Ваня», а спустя шесть лет в «Гамлете» Джона Гилгуда. В течение нескольких десятилетий она продолжала выступать на сцене и снималась только в престижных картинах, таких, как «Дуэль на солнце» (1947), «Ночь охотника» (1955) и «Женитьба» Роберта Альтмана. В девяносто два года Гиш сыграла вместе с Бетт Дэвис в фильме «Киты в августе» (1987).
Она осторожно пыталась подтолкнуть Пикфорд к тому, чтобы та продолжила свою карьеру. Игру в театре Гиши всегда считали почетной работой. В 1939 году, увидев бродвейскую постановку «Жизнь с отцом», Лилиан окончательно вернулась на сцену и изъявила желание гастролировать вместе с Дороти. После этого сестры много ездили по стране с театром. Через несколько лет, когда Мэри предложили главную роль в пьесе «Жизнь с отцом», она отказалась из-за того, что на сцене стояла неудобная лестница и бегать по ней вверх-вниз было бы слишком утомительно. Неизвестно, что сказала по этому поводу Лилиан. Но позднее она вспоминала о героизме Дороти, которая, заболев раком в 1950 году, все же заставляла себя выходить на сцену. Вероятно, Мэри увидела в этом замаскированный упрек в свой адрес.