– Сделай что-нибудь. – Сэди свернулась калачиком под одеялом. – Отгони его.
Голос жены бросал ему вызов, но тело отяжелело от сна. Было слышно, как медведь мягко ступает, шаркая лапами, у самой палатки. Брезент ходил ходуном. Нортон осторожно, превозмогая желание остаться в тепле, выбрался из спальника и прильнул щекой к москитной сетке. Призрачный лунный свет высветил зверя, который ссутулился у левого заднего окна автомобиля, протискиваясь в дыру, где раньше было стекло. С хрустом, словно комкая лист бумаги, медведь вытащил из машины то, что раньше было соломенной шляпкой с лентами.
Нортон чуть не задохнулся от ярости. Какое право имеет проклятый зверь портить шляпу его жены! Это соломенное чудо – чуть ли не часть ее тела, а чудовище погубило его, разорвало на части самым безжалостным образом.
– Оставайся здесь, – велел жене Нортон. – Пойду прогоню эту тварь.
– Возьми фонарь. Он его испугает.
Нортон нащупал на полу холодный цилиндрический предмет, расстегнул молнию на брезенте и ступил на залитую холодным лунным светом землю. Медведь тем временем добрался до жареной рыбы и теперь, стоя на задних лапах, возился с вощеной бумагой. Внизу валялась изуродованная шляпка Сэди – жалкий пучок соломы.
Нортон направил луч света прямо в глаза медведю.
– Эй, ты, убирайся отсюда, – приказал он.
Зверь не пошевелился. Нортон сделал шаг вперед. Тень медведя возвышалась над машиной. В свете фонаря Нортон разглядел острые зубья стекла, торчащие в окне.
– Убирайся… – Твердо держа в руке фонарь, Нортон продвигался вперед: сила воли человека требовала бегства зверя, и медведь должен был покориться и отступить. – Убирайся…
Но тут в поединок вступила другая воля, и она оказалась даже сильнее человеческой.
Тьма сжала кулаки и ударила. Свет погас. Луна скрылась за облаком. Горячая тошнота пронзила его сердце и живот. Он боролся, ощущая в горле и ноздрях густой сладкий вкус меда. Откуда-то издалека, словно с другой планеты, до него донесся пронзительный крик – ужаса или триумфа, он так и не понял.
То был последний медведь, ее медведь, пятьдесят девятый.
Матери
Эстер еще не успела спуститься вниз, когда Роза заглянула в дом через заднюю дверь:
– Эй, Эстер, ты готова?
Роза жила с мужем-пенсионером Сесилом в дальнем из двух коттеджей, стоящих на дороге, которая вела к жилищу Эстер – крытому соломой фермерскому дому с собственным мощеным двором. Мостили двор не простым булыжником, как улицы, а брусчаткой, и вытянутые узкие прямоугольники образовали мозаику, за несколько веков отполированную ногами людей и копытами скота почти до идеальной гладкости. Брусчаткой был вымощен и темный коридор за прочной, дубовой, обитой гвоздями дверью, где располагались кухня и подсобное помещение. При старой леди Бромхед брусчатка и там служила полом, но после того, как девяностолетняя дама сломала бедро и переехала в дом престарелых, жильцы, не имевшие слуг, убедили ее сына постелить там линолеум.
Дубовая дверь была задней, ею пользовались все, кроме случайно забредших сюда людей. Выкрашенная желтой краской передняя дверь, по бокам которой росли два остроконечных куста самшита, выходила на поле размером в акр, заросшее колючей крапивой, позади которой в серое небо взмывала церковь над зубцами окружавших ее надгробий. Главные ворота фермы открывались как раз у угла кладбища.
Эстер натянула красный тюрбан на уши и расправила фалды кашемирового пальто так, чтобы случайный прохожий увидел в ней высокую, статную, чуть полноватую женщину, а не беременную на восьмом месяце. Соседка вошла в дом без звонка. Эстер так и видела, как Роза, любопытная, жадная Роза, производит осмотр голых досок коридора и пялится на разбросанные в комнате и кухне детские игрушки. Эстер никак не могла привыкнуть к бесцеремонному, без звонка вторжению в дом посторонних. Так поступал почтальон, потом булочник, еще посыльный бакалейщика, и вот теперь Роза. Но она-то жила в Лондоне и должна была знать правила приличия.
Однажды, когда Эстер громко, не выбирая выражений, переругивалась за завтраком с Томом, задняя дверь распахнулась и на брусчатку коридора посыпались письма и журналы. «Утренняя почта!» – послышался затихающий крик удалявшегося почтальона. Словно подглядывают, подумала Эстер. После этого случая она некоторое время закрывала дверь на засов, но потом ее стал раздражать настойчивый стук в дверь торговцев, не понимавших, почему дверь днем заперта, а потому звонивших и ждущих, когда хозяйка спустится и с шумом отодвинет засов. Тогда она перестала запирать дверь, стараясь пореже спорить с мужем или хотя бы делать это не так громко.
Когда Эстер спустилась, Роза ждала ее у дверей, нарядно одетая в полосатое твидовое пальто и атласную шляпку цвета лаванды. Рядом с ней стояла белокурая женщина с худым лицом, ярко-синими веками и полным отсутствием бровей. Это была миссис Нолан, жена владельца паба «Белый олень». По словам Розы, миссис Нолан никогда не бывала на собраниях Союза матерей – у нее не было компаньонки, и потому Роза пригласила ее присоединиться к ним.
– Можешь подождать еще минутку, Роза? Я только скажу Тому, что ненадолго отлучусь. – Эстер повернулась и бодро зашагала по брусчатке на задний дворик, почти физически ощущая, как Роза оценивает ее шляпу, перчатки и лакированные туфли на каблуках.
Том сажал ягоды на свежевскопанной грядке за пустой конюшней. Дочка сидела на куче краснозема и складывала его сломанной ложкой себе на колени.
Легкое раздражение Эстер, вызванное тем, что Том не побрился и позволяет дочери копаться в грязи, улеглось при виде того, как эти двое хорошо ладят друг с другом.
– Том! – Она машинально дотронулась белой перчаткой до грязных от земли ворот. – Я ухожу. Если задержусь, сваришь малышке яйцо?
Том выпрямился и прокричал в ответ что-то обнадеживающее, но слова потерялись в плотном ноябрьском воздухе. Дочка тоже повернулась на голос Эстер, рот у нее был черный, словно она ела землю. Эстер поспешила улизнуть еще до того, как малышка поднялась и заковыляла за ней: Роза и миссис Нолан уже ждали ее во дворе.
Эстер пропустила женщин через двухметровый, похожий на частокол забор и задвинула за ними засов. Роза выставила вперед оба локтя, Эстер и миссис Нолан взяли ее под руки – каждая со своей стороны, – и все трое пошли, слегка покачиваясь, в своих лучших туфлях по каменной брусчатке мимо коттеджа Розы, коттеджа слепого старика и его сестры, старой девы, пока не вышли на дорогу.
– Сегодня собрание проходит в церкви. – Роза засунула за щеку мятный леденец и протянула пакетик из фольги остальным. Но Эстер и миссис Нолан вежливо отказались. – Хотя мы не всегда встречаемся в церкви. Только когда к нам присоединяются новые члены.
Миссис Нолан возвела блеклые глаза к небу – то ли от волнения, то ли из почтения к церкви. Эстер этого так и не поняла.
– Вы тоже недавно здесь живете? – спросила она миссис Нолан, слегка подавшись вперед, чтобы не разговаривать через Розу.
Миссис Нолан издала короткий невеселый смешок.
– Нет, я уж шесть лет здесь живу.
– Тогда вы, наверно, всех знаете.
– По сути, никого, – произнесла нараспев миссис Нолан, и в сердце Эстер, словно стайка зябнущих птиц, затрепетали дурные предчувствия. Если уж миссис Нолан – англичанка по виду и акценту и к тому же жена владельца паба – чувствует себя чужой после шести лет жизни в Девоне, то разве что-то светит американке Эстер? Как ей прижиться в этом закрытом обществе?
Три женщины продолжили путь, рука об руку, вдоль высокой живой изгороди из остролиста, огораживающей акр Эстер, миновали передние ворота и красную глинобитную стену кладбища. Плоские, изъеденные лишайником надгробия кренились к их головам. Дорога, глубоко протоптанная задолго до того, как придумали мостовые, извивалась подобно высохшему руслу реки между наклонными берегами.
Эстер видела, как за витриной мясника с выставленными в ней свиными окороками и коробками с салом и дальше по улице – мимо полицейского участка и общественных туалетов – другие женщины поодиночке и группами стекались к церковным воротам. В мешковатых шерстяных пальто и тускло-коричневых шляпах все они, без исключения, казались старыми и некрасивыми.
Когда Эстер и миссис Нолан задержались у ворот, пропуская вперед Розу, к ним, улыбаясь и кивая, подошла очень некрасивая женщина. Эстер узнала ее: на Празднике урожая она продала ей огромную брюкву за шиллинг и шесть пенсов. Брюква выпирала из корзины, занимая ее полностью, как некий сказочный овощ, но, когда Эстер ее разрезала, оказалась внутри губчатой и жесткой, как пробка. После двух минут пребывания в скороварке она превратилась в бледно-оранжевое месиво, а дно и стенки скороварки почернели от скользкой, дурно пахнущей жидкости. Нужно было просто сварить ее в кастрюле, думала теперь Эстер, следуя за Розой и миссис Нолан к церковным дверям вдоль обрезанных лип.
Внутри церковь оказалась очень светлой. Только потом Эстер сообразила, что раньше бывала в храме только на вечерней службе. Задние скамьи уже были заполнены женщинами: шурша юбками, они рассаживались, преклоняли колени и слали во все стороны доброжелательные улыбки.
Роза подвела Эстер и миссис Нолан к пустой скамье у середины прохода, пропустила вперед миссис Нолан, затем прошла сама, ведя за собой Эстер. Преклонила колени одна Роза. Эстер просто опустила голову и закрыла глаза, но голова ее оставалась пустой, и она почувствовала себя лицемеркой. Открыв глаза, она огляделась.
Только на миссис Нолан здесь не было шляпы. Эстер поймала ее взгляд, и женщина вздернула брови или, скорее, кожу, где должны были быть брови. Подавшись вперед, она доверительно сообщила:
– Я не часто сюда хожу.
Эстер понимающе кивнула и шепнула одними губами:
– И я тоже.
Но это было не совсем так. Через месяц после приезда в город она стала посещать все без исключения вечерние службы. Пропущенный месяц дался ей нелегко. По воскресеньям дважды в день – утром и вечером – мелодичный перезвон колоколов разносился по окрестностям. Этот звон словно испытывал ее. Он вторгался в воздух и сотрясал его с собачьим рвением. Звон заставлял Эстер чувствовать себя отверженной, лишенной возможности участвовать в каком-то прекрасном местном празднике. Через несколько дней, проведенных в новом доме, Том пригласил Эстер спуститься к пришедшему к ним гостю. В гостиной среди коробок с неразобранными книгами сидел местный священник. Плюгавый седой человечек с оттопыренными ушами, ирландским акцентом и профессиональной всепрощающей улыбкой на лице рассказывал о своей жизни в Кении, где он познакомился с Джомо Кениатой