– Не пойму, как Лукас мог так поступить, – со вздохом проговорила Дора Сатклифф. – Как не могу понять и своего деверя Джеральда.
– Джеральд был видным мужчиной, – с сочувствием произнесла Нелли Михан. – Крепкий, со здоровым румянцем, богатырь, одним словом. Что будет Майра после его смерти делать с фермой?
– Бог знает! – отозвалась Дора Сатклифф. – Почти всю прошлую зиму Джеральд провалялся в больнице. Больные почки. По словам Майры, доктор сказал, что ему опять придется лечь в больницу: с почками шутки плохи. И вот теперь Майра осталась одна. Ее дочь Беатрис с мужем в Южной Африке, он там разводит каких-то особенных коров.
– Интересно, Нелли, не утратил ли твой брат Джейк за эти тридцать лет своей природной бодрости? – вдруг задумчиво проговорил Клиффорд Михан, подхватывая фугу семейных воспоминаний; голос его при этом звучал меланхолично, как у человека, которого в преклонном возрасте оставили двое взрослых сыновей: один уехал в Австралию и занялся овцеводством, а другой – в Канаду, прихватив с собой легкомысленную секретаршу по имени Джанин. – Жить с такой ведьмой, как Эстер, и единственной оставшейся в живых двадцативосьмилетней дочерью Корой, которая, как говорится, без царя в голове, несладко. Помнится, Джейк приезжал к нам перед женитьбой на Эстер…
– Какие веселые и занимательные беседы вели мы в те дни, – перебила мужа Нелли Михан, и улыбка на ее лице была грустной и словно застывшей, как на старых семейных фотографиях.
– …Приезжал к нам, бросался на диван и говорил: «Даже не знаю, жениться ли мне на Эстер, у нее такое слабое здоровье, она только и говорит что о болезнях и больницах». И точно, через неделю после свадьбы Эстер сделали операцию, которая обошлась Джейку в сотню фунтов; до свадьбы она молчала о необходимости операции, и ему пришлось за все платить.
– Мой брат Джейк, он трудился как ишак на своей суконной фабрике. – Нелли помешала в чашке остатки холодного чая. – И сейчас он богат и мог бы повидать мир, но Эстер из дома ни ногой: только сидит и ноет рядом с бедной глупенькой Корой и не хочет, чтобы дочь поместили в лечебницу, где держат таких, как она. Эстер всегда лечится травами и всякими ядовитыми отварами. Когда она ждала Габриэла, единственного нормального из всех – у него все было в порядке, – после Альберта, который родился с языком не на месте, Джейк ей так прямо и сказал: «Если и этого погубишь, я тебя убью». Но не прошло и семи лет, как пневмония унесла обоих мальчиков – и здорового, и больного.
Нелли Михан перевела кроткий взгляд на тлеющие угли в камине, словно сердца дорогих усопших сияли там.
– Но они ждут. – Голос ее звучал тихо и убаюкивающе, как колыбельная. – Они вернутся.
Клиффорд Михан неторопливо попыхивал трубкой. Кузен Герберт сидел как истукан; догорающий огонь четко рассек его неподвижное, как каменное изваяние, лицо на две половины – светлую и темную.
– Я знаю, – еле слышно прошептала Нелли Михан. – Я их видела.
– Ты хочешь сказать, что видела призраков, Нелли? – Дора Сатклифф поежилась: от окна за ее спиной вдруг потянуло холодом. Вопрос был чисто риторический: Дора Сатклифф всегда живо интересовалась периодическим общением Нелли Михан с потусторонним миром.
– Не то чтобы призраков, Дора, – проговорила Нелли Михан тихо, скромно и сдержанно – как всегда, когда речь заходила о ее странном даре, – скорее это было ощущение присутствия. Я вошла в комнату и сразу ощутила, что там кто-то есть. Я часто говорю себе: «Если б ты, Нелли Михан, обладала зрением поострее, то могла бы их видеть, как живых».
– Чушь! – грубо прохрипел кузен Герберт. – Бред собачий!
Остальные трое продолжали вести себя так, словно кузена Герберта не было в комнате или словно они внезапно оглохли. Дора Сатклифф поднялась, чтобы уходить.
– Клиффорд тебя проводит, – сказала Нелли Михан.
Не говоря ни слова, кузен Герберт встал со своего места, его плечи ссутулились, словно от огромной, тайной, невыразимой боли. Повернувшись спиной к группе у камина, он зашагал к лестнице, отправляясь на ночлег, и его шаги гулко и тяжело разносились по комнате.
Нелли Михан проводила мужа и Дору Сатклифф до дверей и помахала им вслед – туда, где этих двоих встретили порывы ветра и окутала лунная дымка. Она еще немного постояла на пороге, всматриваясь в исчезающие в темноте фигуры, и, почувствовав пробирающий до костей озноб, закрыла дверь и пошла в гостиную, чтобы убрать со стола чайную посуду. Но, войдя в комнату, в смятении замерла на месте. Перед обитым цветастой тканью диваном в нескольких дюймах от пола парило что-то яркое. Не то чтобы это был свет, скорее размытое пятно, затенявшее находившиеся за ним знакомые предметы – диван, шкаф из красного дерева и обои с веточками роз и незабудками. Постепенно яркое пятно принимало смутно знакомую форму, бледные черты затвердевали, словно из пара образовывался лед, пока не обрели такую же реальную плотность, как сама Нелли Михан, которая стояла, не сводя немигающего взгляда со ставшего четким видения.
– Я узнаю тебя, Мейзи Эдвардс, – произнесла Нелли Михан тихим, успокаивающим тоном. – Ты ищешь Кэтрин. Ее здесь больше нет. Теперь она живет в Тодмордене. – И с почти извиняющимся видом Нелли Михан повернулась спиной к мерцающему призраку, по-прежнему висящему в воздухе, с одним желанием – собрать и помыть посуду перед приходом Клиффорда.
Но с какой-то новой, странной легкостью в голове она все еще видела пухлую маленькую женщину с открытым ртом и выпученными глазами, неподвижно застывшую рядом со столом в кресле-качалке. Разинув рот, Нелли Михан почувствовала, как нарастающий холод проник в самые отдаленные уголки ее сердца, и со вздохом, ставшим медленно исходящим дыханием, ясно увидела сквозь свои прозрачные руки нежный узор голубой ивы на блюдце и услышала голос, как эхо разносившийся под сводами коридора, наводненного нетерпеливыми, переговаривающимися между собой тенями. И голос за спиной поприветствовал ее, как гостеприимная хозяйка приветствует припозднившегося гостя.
– Ну что ж, – сказала Мейзи Эдвардс, – пора собираться, Нелли.
Удачный день
Эллен направлялась в спальню с кипой аккуратно сложенных подгузников, когда, разорвав тишину бодрящего осеннего утра, зазвонил телефон. На мгновение она застыла на пороге, впитывая в себя, словно могла больше никогда ее не увидеть, мирную картину: нежные, с розочками, обои, шторы оливкового цвета, подшитые ею самой во время беременности, старомодную кровать с балдахином, унаследованную от любящей, но бедной тетки, и нежно-розовую колыбель в углу с самым дорогим на свете – крепко спящей шестимесячной Джил.
«Пожалуйста, пусть это никогда не изменится, – взмолилась она всем богам, какие только могли ее слышать. – Пусть мы трое всегда будем жить так же счастливо, как сейчас».
Но резкий, требовательный звонок вывел ее из оцепенения. Положив стопку чистых подгузников на большую кровать, она неохотно подняла телефонную трубку, слово та была черным орудием рока.
– Это Джейкоб Росс? – властно осведомился холодный женский голос. – Говорит Дениз Кей.
Сердце Эллен екнуло, когда она представила на другом конце провода элегантную, ухоженную рыжеволосую женщину. Всего месяц назад они с Джейкобом обедали с шикарной молодой телевизионной продюсершей, и муж рассказывал ей, как идет работа над его первой пьесой. Уже тогда Эллен втайне пожелала, чтобы Дениз поразила молния или чтобы она каким-то чудесным образом перенеслась в Австралию вместо того, чтобы проводить дни в интимной обстановке репетиций, когда автор и продюсер вместе работают над созданием чего-то прекрасного, что принадлежит только им двоим.
– Нет, Джейкоба сейчас нет дома. – Эллен виновато подумала, что для такого важного звонка можно было бы позвать мужа спуститься из квартиры миссис Фрэнкфорт. Законченный сценарий пьесы уже почти две недели лежал в офисе Дениз Кей, и по тому, как муж каждое утро преодолевал три лестничных пролета, чтобы встретить почтальона, Эллен знала, с каким нетерпением он ждет окончательного вердикта. С другой стороны, она обещала быть образцовой секретаршей и никогда не мешать ему в часы работы. – Это его жена, мисс Кей, – прибавила она, возможно, излишне подчеркнуто. – Могу я что-то передать Джейкобу, или просто попросить его перезвонить вам?
– У нас хорошие новости, – оживленно произнесла Дениз. – Боссу понравилась пьеса. Несколько странновата, по его мнению, но зато оригинальна. Словом, мы ее покупаем. Я рада быть продюсером.
«Вот оно, – тоскливо подумала Эллен, тут же представив себе гладкую, отливающую золотом головку, склонившуюся рядом с темноволосым Джейкобом над толстой рукописью. – Начало конца».
– Это замечательно, мисс Кей. Я… я уверена, Джейкоб будет в восторге.
– Отлично. Я хотела бы встретиться с ним сегодня за ланчем, поговорить о кастинге. Есть желание привлечь некоторых известных актеров. Могли бы вы попросить его подъехать ко мне в офис около двенадцати?
– Конечно…
– Вот и хорошо. Тогда всего хорошего. – И трубка опустилась, по-деловому щелкнув.
Смущенная непонятным сильным чувством, Эллен стояла у окна, а в ее ушах все еще звучал уверенный мелодичный голос, который мог подарить успех так же легко, как гроздь тепличного винограда. В то время, как взгляд ее блуждал по зеленому скверу, где платаны с пятнистой корой пронзали светящееся голубое небо над обшарпанными фасадами домов, один лист, темно-золотой, как трехпенсовая монета, оторвался и, медленно кружась, опустился на тротуар. Днем сквер наполнится ревом мотоциклов и криками детей. Одним летним днем Эллен, сидя, как обычно, на скамейке под платаном, насчитала в поле зрения двадцать пять юнцов. Неопрятные, шумные, громко гогочущие – ООН в миниатюре, – они расположились на засаженном геранью зеленом участке и на отходящей от сквера узкой улочке, полюбившейся кошкам.
Как часто они с Джейкобом мечтали о сказочном домике у моря, вдали от городских выхлопных газов и задымленных депо, с садом, холмом и небольшой бухточкой, которые могла бы исследовать Джил, о неспешной, мирной жизни!