Дети любили забираться на эту дружелюбную неровную скалу и играли там в разные волшебные игры. Иногда она была кораблем в бурном море, иногда – высокой горой. А вот сегодня стала замком.
– Ты рой ров, который никто не сможет преодолеть, – командовала Сьюзан, – а я уберусь в комнатах. – Она стала сметать со скалы песок, в то время как Дэвид рыл вокруг небольшую траншею. Из осколков цветного стекла они соорудили окошки, а прилипших к мокрой стороне скалы улиток смахнули с привычных уютных местечек прямо на острые камешки.
Дэвид и Сьюзан были великанами в мире маленьких чудес. Они использовали обломки ракушек вместо тарелок и воображали себя частью миниатюрной вселенной. От их зорких глаз не ускользало легкое движение ни пятнистого краба, ни серого морского червя. Но они могли видеть гораздо больше: ведь над ними вздымались золоченые башни самого замка.
Солнце уже садилось, когда они прекратили игру. Сьюзан отдыхала на скале, пока Дэвид искал цветные стекла. Ноги у Сьюзан замерзли, их саднило, и она накрыла их юбкой, ласково согревавшей кожу. Глядя в голубую даль, она задумалась, смогла ли бы кому-то объяснить те чувства, которые вызывало в ней море. Оно было ее частью, ей хотелось протянуть руки к горизонту и заключить его в свои объятия.
Когда Дэвид вернулся, Сьюзан поднялась ему навстречу. Она вновь ощутила под ногами вязкий ил, и одновременно с этим пришло неприятное сознание, что уже довольно поздно. Откинув назад липкие просоленные волосы, она сказала:
– Пойдем, Дэйви. Пора ужинать.
– Еще немножко, – взмолился брат, хотя знал, что спорить бесполезно, и потому поплелся за сестрой вверх по тропе, слегка прихрамывая: острые камни ранили нежную кожу.
Сьюзан представила себе две маленькие фигурки, постепенно скрывающиеся из поля зрения. Дэвид слегка подтолкнул ее локтем, с трудом возвращая в настоящее время.
– Мы почти приехали, – сказала она, и от волнения кровь, подобно пузырькам на имбирном пиве, быстрее побежала у нее по жилам.
Дэвид сидел рядом, выпрямившись, гордо сознавая, что на нем новые, блестящие коричневые ботинки. Глаза его сияли.
– Давай, как приедем, сразу пойдем на пляж, – предложил он. – Может, увидим наш старый дом.
У Сьюзан печально сжалось сердце. Как будет грустно увидеть знакомые лужайки и не поиграть на них, как раньше. Грустно вспоминать места, где им было так хорошо… и проходить мимо. Правда, оставался пляж. Там ничего не могло измениться. Можно снова представить себя маленькими детьми, и никто этого не увидит.
Сьюзан улыбнулась своему отражению в окне и поправила соломенную шляпу с широкими полями. Теперь она коротко стрижет волосы и выглядит гораздо взрослее. Ее даже можно принять за четырнадцатилетнюю… ну, почти.
Дэвид ткнул пальцем в окно:
– Вон крыша нашей старой школы! Смотри, между деревьями.
Сьюзан тоже успела ее заметить. Она узнавала некоторые дома и чувствовала, как теплее становится на душе. Знакомые улицы проносились мимо, а с ними и памятные места, которые навсегда остались в сердце.
– Вот здесь проводили карнавал.
– А по этой улице мы часто ходили.
– Помнишь, как мы залезали на этот дуб?
Они словно оседлали волну воспоминаний, которая мигом отбросила их в прошлое, в раннее детство. Неудивительно, если они вдруг уменьшатся и снова станут маленькими Дэвидом и Сьюзан.
– Быстрей! – тихо проговорила Сьюзан. – Нажми на кнопку.
Дэвид послушался, и автобус тотчас остановился. С чемоданом в руках Сьюзан резво выскочила из автобуса, позабыв о принятом решении держаться по-взрослому. Дэвид спрыгнул следом за сестрой. Некоторое время они просто стояли, вдыхая соленый воздух, и знакомые места болезненно отзывались в их сердцах. Наконец они двинулись дальше. Впереди им подмигивало море.
– Вот дом Джонсона, а этот Андерсена, – объявляла Сьюзан, когда они проходили мимо.
– Я вижу дом тети Джейн, – воскликнул Дэвид.
Они поднялись по скрипучим деревянным ступеням на затененное крыльцо, и Сьюзен вспомнила, как часто они с Дэвидом в дождливые дни играли на этом самом крыльце, когда мама навещала их старую тетю.
Дверь открылась мгновенно – их встретил сияющий взгляд тети Джейн. После первых объятий и приветствий, когда чемодан детей перенесли в старомодную, пахнущую лавандой гостевую комнату, тетя Джейн предложила:
– А почему бы вам не прогуляться перед обедом? Наверное, захотите взглянуть на старый дом. Его недавно покрасили, и он прекрасно смотрится.
Ободренные таким предложением, Сьюзан и Дэвид со всех ног побежали к концу улицы и свернули за угол, где в великолепии свежей покраски стоял их прежний дом. Сьюзан резко остановилась, а Дэвид сильнее сжал ее руку. Боль обиды нахлынула на них. Новые шторы на окнах, свежая краска, незнакомая, до блеска отполированная машина на подъездной аллее – все это было для них оскорблением.
– Без краски он мне нравился больше, – горько произнесла Сьюзен.
– И мне, – согласился Дэвид.
К пляжу они шли спокойно, иллюзии их оставили. Здесь, по крайней мере, можно не ждать перемен: океан, песок и зеленая скала будут на прежнем месте.
– Бежим! Скорей! – оживилась Сьюзен.
Она потянула Дэвида за собой к берегу. Ветер откинул назад ее волосы, на губах ощущался приятный вкус соли. Был отлив, и от солнца запах водорослей стал еще острее. Дети остановились в изумлении.
Пляж оказался меньше, чем им запомнился, и таил в себе нечто странное и чужое, скрывавшееся под гладким песком и невозмутимой ровной поверхностью воды. Их встретила пустота и непонятная тишина – лишь слабый плеск волн. Словно после долгого отсутствия входишь в знакомую комнату и видишь, что она пустая и чужая.
Сьюзан предприняла последнюю попытку.
– Пойдем к зеленой скале, – предложила она Дэвиду. Это должно сработать. Зеленая скала должна хранить магию.
Казалось, камень тоже уменьшился в размере. Тяжелый и неподвижный, он стоял, окруженный галькой; просто зеленая скала… и ничего больше. Куда делись замки, шлюпки, горы? Все исчезло, осталась только пустая, голая скала.
Некоторое время дети молча стояли, отказываясь принимать увиденное. Наконец Сьюзан устало проговорила:
– Пошли, Дэвид, назад.
Печально повернувшись, они медленно побрели в гору и скрылись за поворотом.
Прилив наступал, постепенно наползая на скользкие черные камни; ветер стих, лениво шурша в песке. Волны все катились и катились к берегу, пока зеленая скала полностью не исчезла под ними. Лишь узкая змейка пены теперь указывала на место, где она стояла – темная, молчаливая, спящая во мраке под прибывавшей водой.
Среди шмелей
Воспоминания Алисы Денуэй начинались с отца: он высоко ее подбрасывал, отчего у дочери перехватывало дыхание, а потом ловил в сильные медвежьи объятия. Прижимаясь ухом к отцовской груди, маленькая Алиса слышала, как стучит его сердце и пульсирует кровь в венах – словно мчится табун диких жеребцов.
Алисе отец казался великаном. В блеске его голубых глаз ей виделся весь небесный свод, а когда он смеялся, в звуке смеха был рев морских волн, обрушивающихся на берег. Алиса боготворила отца: ведь он был всемогущ, и все вокруг исполняли его приказания, он знал, что для всех лучше, и никогда не ошибался.
Алиса была отцовой любимицей. С малых лет все говорили ей, что она похожа на отца, и он очень гордился дочерью. Младший брат Уоррен походил на мать – белокурый, мягкий и постоянно болевший. Алиса любила дразнить Уоррена, потому что тогда он начинал ерзать и плакать, а она ощущала свою силу и превосходство. Уоррен часто плакал, но никогда не жаловался.
Как-то весенним вечером Алиса сидела за обеденным столом напротив Уоррена, который ел шоколадный пудинг. Это был любимый десерт Уоррена, и он ел его медленно и аккуратно маленькой серебряной ложечкой. Алиса в тот вечер была враждебно к нему настроена: он весь день был паинькой, и мама сказала об этом пришедшему с работы отцу. Волосы Уоррена были золотистыми и мягкими, как одуванчики, а кожа – нежной и светлой, как молоко в его стакане.
Алиса посмотрела на папино место во главе стола – не глядит ли он в ее сторону, но тот был увлечен едой, отправляя в рот ложку пудинга со стекающим с него кремом. Алиса немного подвинулась на стуле, с невинным видом глядя в тарелку, вытянула под столом ногу и изо всех сил пнула брата, больно ударив носком по нежной голени.
Из-под опущенных ресниц Алиса внимательно следила за Уорреном, с трудом пряча торжество. Не донесенная до рта ложка с пудингом выскользнула из его руки, стремительно прокатилась по нагруднику и упала на пол; глаза брата расширились от удивления. Его лицо скривилось от горя, и он захныкал. Уоррен ничего не сказал, просто тихо сидел, а из уголков его закрытых глаз лились слезы, капая в шоколадный пудинг.
– Бог мой, он что, только плакать умеет? – нахмурился отец и, подняв голову, презрительно посмотрел на сына. Алиса следила за Уорреном с таким же презрением.
– Он устал, – сказала мама, бросив на Алису полный упрека взгляд. Склонившись над столом, она погладила Уоррена по белокурой головке. – Он неважно себя сегодня чувствовал, бедный мальчик, ты же знаешь.
Мать, с лицом нежным и любящим, как у Мадонны в воскресной школе, поднялась и обняла Уоррена, и брат хлюпал носом в тепле и безопасности ее объятий, отвернувшись от отца и Алисы. Светлые волосы, пронизанные солнечным светом, казались нимбом, окружавшим его головку. Мать что-то ласково напевала, чтобы его успокоить, и приговаривала:
– Ну-ну, мой ангел. Все хорошо. Все уже хорошо.
Алиса почувствовала, что кусок пудинга не лезет ей в горло, и чуть не подавилась, но все же с трудом его проглотила. Лишь ощутив на себе ровный, ободряющий взгляд отца, Алиса воспряла духом. Глядя в его проницательные голубые глаза, она рассмеялась чистым, ликующим смехом.
– Кто моя девочка? – ласково спросил отец, дергая ее за косичку.
– Алиса! – воскликнула она, подпрыгнув на стуле.