Мама повела Уоррена наверх, чтобы уложить спать. Алиса видела ее удаляющуюся спину, потом слышала постукивание на лестнице каблучков и отзвук шагов на втором этаже. Раздался звук льющейся воды. Уоррен будет принимать ванну, а мама рассказывать ему сказку. Она каждый вечер что-нибудь ему рассказывала, укладывая в постель: ведь он всегда вел себя как ангел.
– Можно, я посмотрю сегодня, как ты исправляешь ошибки? – спросила Алиса отца.
– Можно, – ответил он. – Можно, если будешь сидеть тихо. – Вытерев губы салфеткой, он сложил ее, бросил на стол и отодвинул стул.
Алиса пошла за отцом в рабочий кабинет и села в одно из больших скользких кожаных кресел у стола. Ей нравилось смотреть, как отец правит работы, которые приносит из города в портфеле. Он исправлял ошибки, сделанные в тот день разными людьми. Какое-то время он просто читал, а потом вдруг резко останавливался, брал цветной карандаш и делал небольшие пометки красным там, где были написаны не те слова.
– Знаешь ли ты, – спросил ее однажды отец, оторвавшись от работы, – что случится завтра, когда я раздам эти тетради?
– Нет, – сказала Алиса, поежившись. – А что?
– Там будет, – отец нахмурил брови и произнес с шутливой серьезностью: – плач и скрежет зубов[37].
Алиса представила себе огромный зал в колледже, где высоко на трибуне стоит отец. Однажды она заглянула туда с матерью – там были сотни людей, которые пришли специально, чтобы послушать ее отца, рассказывавшего удивительные вещи о том, как устроен мир.
Она и сейчас мысленно видела, как он стоит на возвышении и раздает работы людям, поочередно вызывая их по фамилии. Вид у него строгий и надменный, какой бывает, когда он за что-то отчитывает мать, а голос суровый, с резкой интонацией. Находясь на высоте, он, как король с трона, выкрикивает громовым голосом имена, и люди, испуганные и дрожащие, подходят за работами. И вот тогда воцаряется скорбь, а с нею плач и скрежет зубов. Алиса надеялась, что когда-нибудь окажется там, когда начнется зубовный скрежет, она не сомневалась, что эти ужасные звуки будут внушать благоговейный трепет.
В тот вечер Алиса сидела и следила, как отец правит написанное, пока не пришло время и ей ложиться спать. Свет настольной лампы яркой короной ложился на голову отца, а резкие красные пометки на бумаге были цвета крови, что тонкой струйкой сочилась из ее пальца, когда она порезала его ножом для хлеба.
В тот год отец каждый вечер, возвращаясь домой, приносил ей из города в своем портфеле разные сюрпризы. Он входил через переднюю дверь, снимал шляпу и теплое пальто из грубой шерсти на шелковой подкладке и ставил портфель на стул. Потом расстегивал ремни на портфеле, вытаскивал сложенную в несколько раз, пахнущую чернилами газету, за ней стопку работ, которые ему предстояло проверить вечером. А на самом дне портфеля всегда лежало что-нибудь специально для нее, Алисы.
Это могли быть яблоки, желтые и красные, или грецкие орехи, завернутые в цветной целлофан. Или мандарины, и тогда отец очищал их для нее от оранжевой кожуры и белого рыхлого губчатого слоя под ней. Алиса ела дольку за долькой, ощущая, как брызжет и растворяется во рту сладкий острый сок.
Летом, когда стояла хорошая погода, отец вообще не ездил в город. Он брал с собой на пляж только Алису: маме приходилось оставаться дома из-за Уоррена, который постоянно кашлял и нервничал и мог нормально дышать только над паром из чайника, который всегда стоял у его кровати.
Сначала отец входил в воду один, а она оставалась на берегу, мелкие волны разбивались о ее ноги, и мокрый песок скользил меж пальцами. Алиса стояла по щиколотку в воде и с восхищением следила за отцом, прикрывая глаза от слепящих лучей летнего солнца, блестящими стрелами пронзавших поверхность воды.
Через какое-то время Алиса начинала звать отца, и тогда он разворачивался и плыл к берегу; от ударов его ног поднимались волны, а от мощных взмахов рук расступалась вода. Отец подплывал к ней и закидывал себе на спину, она крепко прижималась к нему, обхватывала за шею, и они отплывали вместе. Переживая восторг и ужас, Алиса льнула к отцу, нежная кожа щек кололась о щетину его затылка, ноги и гибкое тело не сопротивлялись воде, а безвольно уступали ей, держась на плаву безо всяких усилий благодаря энергичным движениям отца.
Когда Алиса находилась рядом с отцом, чувство страха покидало ее, и вода, черная и глубокая, начинала казаться спокойной и дружелюбной и, подчиняясь мастерству ритмичных движений отца, легко удерживала их на волнах. А солнце тепло и приветливо согревало ее покрытую гусиной кожей спину. Алиса обычно не обгорала на солнце докрасна, как Уоррен, а покрывалась ровным коричневым загаром цвета тоста с корицей.
После плавания они с отцом носились по берегу, чтобы поскорее обсохнуть, и когда Алиса бежала за отцом по ровному, плотному песку у края воды, она старалась приноровиться к стремительному темпу его легких шагов. Чувствуя, как силы у нее прибывают и растет уверенность в собственном теле, Алиса надеялась, что настанет день, когда она сама сможет покорять волны, и солнце всегда будет к ней благосклонно, щедро делясь с ней своим уникальным теплом.
Отец Алисы ничего не боялся. Сила – это хорошо, потому что это сила, и, когда наступал период летних гроз с разрядами огненных молний и разрывающим уши грохотом грома, словно дом за домом рушился город, отец покатывался со смеху при виде Уоррена с белым от ужаса лицом, прячущегося в кладовке и затыкающего уши пальцами. А в это время Алиса распевала с отцом песню грома: «Тор в ярости! Тор в ярости! Бум, бум, бум! Бум, бум, бум! А нам наплевать. А нам наплевать. Бум, бум, бум!» В сравнении со звучным баритоном отца удары грома казались безобидными, как рык прирученного льва.
Сидя в кабинете на коленях отца и глядя на волны в конце улицы, с шумом разбивающиеся о дамбу и взрывающиеся клочьями пены, струями и брызгами, Алиса научилась посмеиваться над разрушительным величием стихий. Набухшие лилово-черные облака разрываются слепящими огненными вспышками, удары грома сотрясают дом до основания. Но когда тебя обнимают сильные руки отца и ты слышишь ровные удары его сердца, ты веришь, что он причастен к этому чудесному всплеску ярости за окном, так что можно без всякой опаски наблюдать за светопреставлением.
Когда наступало соответствующее время года, отец выводил Алису в сад и показывал, как ловит шмелей. Такого не мог сделать ни один другой отец. Он ловил определенного шмеля, распознавая его по форме, и, зажав в кулаке, подносил к ее уху. Алисе нравилось слушать сердитое приглушенное жужжание шмеля, он сидел, как узник в темнице отцовой руки, но не жалил, не осмеливался жалить. Затем отец со смехом раскрывал ладонь, и шмель, освободившись, взмывал ввысь и улетал.
Но в то лето отец не звал Алису ловить шмелей. Он лежал в доме на диване, а мама приносила ему подносы с апельсиновым соком в высоких стаканах, виноград и сливы. Отец пил много воды, ему постоянно хотелось пить. По его просьбе Алиса часто ходила на кухню, брала кувшин с водой, в котором лежали кубики льда, наливала в стакан и приносила его, запотевший, отцу.
Это продолжалось долго, и отец почти ни с кем, кто его навещал, не разговаривал. Вечером, когда Алиса уже лежала в постели, она слышала, как мама переговаривается с отцом в соседней комнате: мамин голос звучал мягко и тихо, потом отец начинал сердиться и повышать голос – иногда даже до крика, это будило Уоррена, и он начинал плакать.
Однажды после подобной ночи к отцу пришел доктор. Он принес в черном портфеле серебряные инструменты, и после его ухода отец перестал вставать с кровати. Так велел доктор. Теперь наверху уже не разговаривали, а шептались, а жалюзи в комнате отца постоянно держали опущенными: доктор считал, что яркий солнечный свет вреден для его глаз.
Теперь Алиса редко видела отца: большую часть дня дверь в его комнату была закрыта. Однажды, когда она сидела на стуле у его кровати, рассказывая, что семена фиалок уже созрели в саду и можно собирать и сушить коробочки, пришел доктор. Алиса слышала, как открыли переднюю дверь и мама пригласила доктора войти. Некоторое время они стояли внизу в холле, их голоса звучали тихо, серьезно и неразборчиво.
Потом доктор поднялся с матерью наверх, с ним, как обычно, был черный портфель, и он глупо и неестественно улыбался. Войдя в комнату, доктор игриво потянул Алису за косичку, но она отдернула голову и надула губы. Отец подмигнул ей, а мама покачала головой.
– Будь умницей, Алиса, – попросила она. – Доктор пришел помочь папе.
Это было неправдой. Отцу не требовалась ничья помощь. Доктор заставлял его оставаться в кровати, лишил солнца – все это делало отца несчастным. Отец мог бы выгнать толстого глупого доктора из дома, если б захотел. Захлопнуть за ним дверь и запретить приходить. Но вместо этого отец позволил доктору извлечь из черного портфеля большой серебряный шприц, протереть тампоном кожу на руке и всадить туда иглу.
– Не смотри, – тихо сказала мама.
Но Алиса не отвела взгляд. Отец даже не поморщился. После укола он уверенно поднял на дочь голубые глаза, как бы говоря, что ему нет дела до этих манипуляций – он просто потакает матери и толстому глупому доктору, двум безвредным заговорщикам. Глаза Алисы наполнились слезами гордости за него, но она сдержалась и не заплакала. Отец не выносил вида слез.
На следующий день Алиса снова пошла навестить отца. Из коридора ей было видно, как он лежит на кровати в затененной комнате, головой на подушке, а сквозь опущенные жалюзи пробивается бледный, серо-оранжевый свет.
Алиса на цыпочках вошла в комнату, непривычно сладко пахнувшую спиртом. Отец спал, неподвижно лежа на кровати, только ритмично поднималось и опускалось одеяло и слышалось его дыхание. При слабом свете лицо отца было желтым, цвета восковой свечи, он осунулся, кожа возле губ истончилась и натянулась.
Алиса стояла, глядя на родное исхудавшее лицо, сжимая и разжимая маленькие кулачки, и прислушивалась к слабому, прерывистому дыханию. Потом, склонившись над кроватью, положила голову на то место, где под одеялом была его грудь. И откуда-то издалека до нее донеслось еле слышное биение его сердца – затихающая дробь далекого барабана.