– Эти стихи. Они ведь твои.
Но Мик, в мятых, мешковатых клетчатых брюках, вертел ее туда-сюда, откидывал и ловил снова, а Леонарда все не было. Нигде. Время потрачено впустую. В своем безрассудном преследовании она транжирит часы, словно сыплет крупицы соли в соленое море. Подчинив все одной-единственной цели.
Лицо Хэмиша возникло перед ней, как свеча в кольце проносящихся лиц с чертами расплывчатыми и смазанными, словно растопленный воск. Хэмиш, бдительный ангел-хранитель, следил за ней издали, не приближаясь. Но мужчина в черном свитере подходил все ближе. Его сутулые плечи постепенно заслонили всю комнату. Розовое, ясное и ненужное лицо Хэмиша скрылось за черным, поношенным, порванным свитером.
– Привет. – Его квадратная челюсть была зеленой и грубой. – Я не при параде. – На подбородке у него борода из мха.
Голоса в комнате стихли при первом слабом порыве зарождавшегося ветра. Стало темно, приближалась гроза. Было трудно дышать. В призрачном зеленоватом свете листья повернулись своей белесой стороной. Флаги опустошения. Как в его стихотворении.
– Остановите хаос. – Но из каменной пещеры вращающегося мира вырвались четыре ветра. «Иди сюда, Северный. Иди сюда, Южный. Восточный. Западный. Дуйте».
– Никто не сможет остановить хаос.
– Тебе это нравится?
Ветер ревел и завывал в стальных перекладинах этого дома-мира. Здесь опасно. Нужно идти осторожнее. Колени у нее ослабли. Комната, где собралась компания, казалась картиной смерти. Мик снова пошел танцевать, теперь с девушкой в зеленом; улыбка Ларсона ширилась, как на голове Шалтая-Болтая. Клубок обстоятельств разматывался. Она двинулась с места. И оказалась в другой небольшой комнате.
Дверь с шумом захлопнулась. На столах свалены горой пальто гостей, ножны и щиты. Призраки пустились в разгул. «Я выбрала эту ветку, эту комнату».
– Леонард.
– Бренди? – Леонард вытащил из пожелтевшей раковины мутный стакан. Плеснул туда из бутылки неразбавленную красноватую жидкость.
Доди протянула руку, но промахнулась, лишь намочила руку. В руке была пустота.
– Попробуй еще раз.
Еще раз. Стакан взмыл в воздух и поплыл, прочертив безупречную дугу, изысканный смертельный прыжок на фоне плоской стены, уродливо выкрашенной в коричневый цвет. Цветок из мерцающих искр внезапно издал мелодичный звук, лепестки осыпались хрустальными глиссе. Левым плечом Леонард отодвинул стену, и Доди оказалась между его левым плечом и лицом. Она пыталась перекричать шум расходившихся ветров, но они гремели у нее в ушах. Тогда она топнула, чтобы преодолеть разрыв. «Спрячьте эти четыре ветра в сумки из козлиной кожи». Топнула еще раз. Доски пола отозвались.
– С тобой ведь все хорошо? – спросил Леонард. – Да?
– Послушай, у меня есть статуя. – Глаза с каменными зрачками и улыбка под ними. Эта улыбка вдруг камнем повисла у нее на шее. – Я должна разбить эту статую.
– Почему?
– Потому что это каменный ангел. Хотя я не уверена, что ангел. Может, каменная горгулья. Отвратительная, с высунутым языком. – Под полом грохотали и глухо отзывались торнадо. – Возможно, я сумасшедшая. – Они затихли, желая послушать. – Ты мог бы это сделать?
Вместо ответа Леонард топнул. Топнул по доскам. Топнул, и стены исчезли. Топнул, и потолок полетел в небеса. Сорвав с нее красную ленту, он положил ее в карман. Зеленая тень, зеленый мох сгребли ее губы. А в самом центре лабиринта, в уединенном убежище сада каменный мальчик треснул и раскололся на миллионы кусков.
– Когда я снова тебя увижу? – Исцеленная от лихорадки, она стояла, победно водрузив ногу на каменное плечо с ямочкой. «Помни об этом, моя падшая горгулья, мой принц из мелкого щебня».
– Я работаю в Лондоне.
– Когда?
– У меня есть обязательства. – Стены сомкнулись, кусочки дерева, осколки стекла – все оказалось на месте. – В соседней комнате. – Четыре ветра отступили, побежденные, улетев сквозь тоннель в окруженное морем убежище. О, пустота, пустота. Пустота в этом камне-камере.
Леонард приступил к своей последней трапезе. Доди застыла в ожидании. Она ждала, разглядывая его белую щеку с коричневатым пятном-медянкой, двигавшимся у ее рта.
Зубы впились и не отпускали. Соль, теплая соль ласкала язык. Зубы впились в плоть. Она почувствовала боль, далеко, у самых корней. «Запомни это, запомни». Но он встряхнул… встряхнул ее так, что она ударилась о твердое мелкозернистое вещество, из которого состоит стена. Зубы лязгнули в воздухе. Ни слова, только черная спина повернулась к ней и уменьшалась, уменьшалась, пока не скрылась в проеме двери. Частички дерева скрепились между собой, доски пола выровнялись, мир обрел прежний вид. Но этот мир неправильный. Воздух плыл, заполняя оставленную им пустоту. Но ничто не заполнит пустоту в ее глазах.
За полуоткрытой дверью послышалось хихиканье и шепот. Принеся с собой тяжелый табачный дух, в комнату вошел Хэмиш, под его сияющей розовой резиновой маской ощущается решимость.
– С тобой все в порядке?
– Конечно. Все хорошо.
– Пойду за твоим пальто. Мы уходим. – Хэмиш снова вышел.
Невысокий юноша в очках и неприглядном серо-коричневом костюме выскочил из соседней комнаты, направляясь в туалет. Он уставился на Доди, которая стояла, прислонившись к стене и чувствуя, как ее прижатая ко рту рука задергалась, словно у паралитика.
– Могу я чем-то помочь? – В его глазах зажглось любопытство, какое испытывают люди, когда становятся свидетелями уличной аварии с растекшейся по мостовой кровью. Сколько их приходит поглазеть! Собираются целые арены любопытных глаз.
– Принеси мою сумку, – твердо сказала Доди. – Я оставила ее за шторой на первом подоконнике.
Юноша скрылся. В это время появился Хэмиш с красным пальто и черной, болтавшейся, как тряпка, мантией. Доди послушно оделась. Но лицо ее пылало, словно с него была содрана кожа.
– Здесь есть зеркало?
Хэмиш указал направление. Мутное, потрескавшееся удлиненное зеркало висело над когда-то белой раковиной, которая уже лет сто как пожелтела от винных пятен и рвотных масс. Доди придвинулась ближе, и сквозь дымку в зеркале показалось усталое знакомое лицо с пустыми карими глазами и коричневым шрамом на левой щеке. На лице отсутствовал рот: то место, где ему положено находиться, было того же желтовато-землистого цвета, как и остальная кожа, и он, как на плохой скульптуре, обозначался лишь тенями под выпуклыми и приподнятыми частями.
Юноша стоял рядом с ней, держа в руках сумочку из потертой коричневой кожи. Доди взяла ее. Красной помадой накрасила губы, вернув им прежний цвет. Спасибо, улыбнулась она юноше красивым новым красным ртом.
– Присматривай за мной, – сказала она Хэмишу. – Я вела себя отвратительно.
– С тобой все в порядке.
Но так думали далеко не все. Хэмиш открыл дверь. В ту прежнюю комнату. Никто не взглянул в ее сторону: все отвернулись, отвели взгляды. Тихие звуки рояля не мешали разговору. Теперь все много смеялись. Рядом с роялем сгорбившийся Леонард приложил к левой щеке белый платок. Высокая бледная Долорес-Шерил-Айрис с веснушками, как у тигровой лилии, наклонилась, чтобы помочь ему вытереть кровь. «Это сделала я», – сказала Доди в глухое пространство. Но обязательство встало на пути, ухмыляясь. Обязательства. И за неделю не смыть это. Доди Вентура. Запомни меня, запомни это.
Благодаря Хэмишу, охранявшему ее и нисколько не злившемуся, она дошла до двери, и никто не бросил в нее камень. Уходить не хотелось, но она вышла. Спускаясь вниз по узкой, угловатой лестнице, увидела лицо Адель в сиянии белокурых волос: та поднималась навстречу, открытая, искренняя и недосягаемая, как водяная лилия, ослепляющая своей белизной; для чистого – все чисто. Всегда в окружении мужчин, она тем не менее хранила девственность, и даже вид ее вызывал чувство вины, какое может вызвать разве что тихое присутствие монахини. Ее поддерживал Освальд, а следом тащился высокий, неуклюжий и мрачный Атертон. Освальд, с низким покатым лбом неандертальца и лоснящимися волосами, зачесанными на одну сторону, чтобы скрыть этот изъян, пристально смотрел на Доди сквозь очки в черепаховой оправе.
– Доди, расскажи нам вкратце, что произошло.
Она ясно представила себе, как через несколько минут эти трое войдут в комнату, где все обсуждают произошедшее, излагая разные версии и варианты ее поступка, который уже завтра будет выделять ее среди сокурсников и местных жителей, как коричневый шрам на щеке. Матери будут останавливаться на Маркет-Хилл и говорить детям: «Вон та девушка, которая укусила молодого человека. Он умер на следующий день». Собаки лают, ветер носит.
– То же, что и на прошлой неделе. – Голос Доди звучал глухо, словно со дна заросшего травой колодца.
Адель продолжала улыбаться своей возвышенной, доброй улыбкой. Ведь за дверями комнаты ее не ждали неожиданности, посланные звездами, там были только ее близкие друзья – и особенно близкий друг Ларсон. Он ей все и расскажет, а потом не позволит забыть, сообщая все новые подробности, так что эта история будет менять краски, как хамелеон на грязной, мрачной территории.
Прислонившись к стене, Доди пропустила Адель, Освальда и Атертона; они прошли мимо нее в комнату, которую она только что покинула, туда, где остались красная отметина от ее зубов и обязательства Леонарда.
Холодный воздух охватил ее, обжег ноги ниже колен. Но никто на улице не узнавал Доди, не показывал на нее укоризненно пальцем. Закрытые витрины и слепые стены улиц говорили: успокойся, успокойся. Темное небо рассказывало о безмерности и равнодушии вселенной. Зеленые мерцающие звездочки уверяли, что им нет до всего этого никакого дела.
Каждый раз, когда Доди хотела назвать фонарный столб именем Леонарда, ей приходилось произносить имя Хэмиша: ведь это он шел впереди и вел ее, уцелевшую, хоть и пострадавшую, с глубокими внутренними ранами, по безымянным улицам в безопасное место. Откуда-то из темного святилища церкви Святой Марии или еще из какого-то дальнего места в глубине города раздался низкий звук колокола. Бом-м-м.