Женщина суетливо распорядилась, чтобы местные мальчишки уложили багаж на ручные тележки, и мы направились к ее дому. Она семенила впереди и, болтая на своем диковинном французском языке, рассказывала о доме, о том, что одинока и потому хочет сдавать жилье, и как она сразу поняла, что мы gentil[61]. Узнав, что мы писатели и нуждаемся в тихом местечке у моря, чтобы работать, она сразу заявила, что прекрасно нас понимает: «Я сама пишу – любовные истории и стихи».
Ее дом с видом на сияющий синевой залив превзошел наши самые смелые мечтания, мы сразу влюбились в крошечную комнату, стеклянная дверь которой распахивалась на веранду, удобную для работы: виноградные лозы оплетали перила, одну сторону затеняли пальма и сосна; кроме того, на ней можно было при необходимости установить решетчатый бамбуковый тент – заслон от прямых солнечных лучей. Сбив первоначальную цену до ста песет за ночь, мы решили, что сможем также основательно сэкономить, если будем сами покупать продукты и готовить. Из французского щебетания вдовы, искалеченного сильным испанским акцентом, мы уяснили, что она готова давать уроки испанского языка в обмен на уроки английского и еще что она учительница и три года прожила во Франции.
Стоило нам поселиться в доме, как сразу стало ясно, что хозяйка никогда не держала жильцов. На втором этаже оставались три свободные комнаты, которые она надеялась сдать, и она постоянно говорила, что нам придется приспособиться к les autres[62], когда те появятся. В столовой у нее было множество белых фарфоровых тарелок, чашек и блюдец, в кухне – не меньшее количество алюминиевых кастрюль и сковородок, подвешенных на настенных крючках, а вот столового серебра не было совсем. Вдова, похоже, была изумлена, узнав, что мы путешествуем без ножей, вилок и ложек, но в конце концов принесла три комплекта из своего лучшего серебра, прибавив, что дает их только на время. Вскоре она поедет в Аликанте, откуда привезет обычные столовые приборы, а эти, дорогие, уберет. Существовала еще проблема маленькой ванной комнаты – достаточной для двух человек, но мало подходящей для восьми, а также трудности приготовления еды разными семействами на одной плите, но хозяйка, похоже, об этом не задумывалась.
Мы затаили дыхание и в душе молились, чтобы никто не откликнулся на объявление, которое она вывесила на балконе: «Сдаются комнаты», – но на всякий случай поспешили договориться об исключительном праве на веранду, на которую выходила еще одна комната, больше нашей, объяснив, что это единственное место, где мы можем спокойно заниматься: в маленькой комнате стол не помещался, а сад и пляж были хороши для отдыха, но не для творческой работы. Иногда с нашей веранды (там мы вскоре устроили и столовую: утром – горячий café con lèche; в полдень – холодные закуски – хлеб, сыр, помидоры и лук, фрукты, молоко; позже горячий обед – с мясом или рыбой и овощами, а ближе к полночи – вино под луной и звездами) было слышно, как хозяйка водит по дому потенциальных постояльцев, расхваливая все вокруг на своем быстром, отрывистом французском. Однако прошла неделя, и, хотя такие обходы несколько раз повторялись, никто так и не заселился. Мы развлекались, строя догадки, что именно могло не устраивать людей: отсутствие горячей воды, крохотная ванная, одна-единственная древняя керосиновая плита или цена, которая, учитывая наличие в городе современных гостиниц, была достаточно высокой? Разве захотят богатые ходить на рынок и сами готовить? Нет, на это способны только такие бедные студенты и писатели, как мы. Разве что жильцы решат питаться в дорогих ресторанах – такое было вполне возможно. Мы также выяснили, что хотя вдова, знакомя нас с домом, делала широкие жесты, показывая то холодильник (который, как выяснилось, не работал), то некий электрический прибор, превращающий ледяную воду в горячую, – ничем из этих удобств мы так и не сможем воспользоваться. Оказалось также, что текущая из кранов странная на вкус вода не пригодна для питья. А ведь для первого обеда сеньора поставила на стол стеклянный кувшин с изумительной водой, и мы недоверчиво поинтересовались, действительно ли у них в городе такая вода. Хозяйка что-то уклончиво пробормотала о живительных свойствах этой воды, но через день я увидела, как она отодвигает ведро от цистерны, глубоко утопленной в кухонный пол и накрытой синей доской. Оказалось, что вода из-под крана non potable[63].
Сеньора очень трепетно относилась к чистоте в доме, чтобы он всегда был propre[64] к приему возможных гостей: нам вменялось в обязанность мыть посуду после еды, ставить ее на место, содержать в порядке ванную комнату. Она выдала нам два кухонных полотенца, которые болтались за дверью, и повесила еще несколько чистых, как приманку для les autres. Нам также передали в пользование маленькую плиту, обязав покупать для нее керосин и спички – еще одна брешь в нашем по швам трещавшем продовольственном бюджете в сорок песет. Несмотря на фанатическую заботу о propre жилища, сама сеньора мыла жирную посуду в несвежей холодной воде, которая часто была грязнее самих тарелок, и оттирала ее потрепанными комками соломы.
Наше первое утро стало кошмаром. Я проснулась рано, чувствуя, что еще не пришла в себя после долгого путешествия. Кровать была неудобной, вода из крана не текла. На цыпочках я спустилась по каменным ступеням к необычному агрегату со странными, торчащими из нее синими раструбами и проволокой; про него сеньора днем раньше, повернув выключатель, сказала, что он «набирает воду», и действительно тогда внутри этого сложного механизма послышался убедительный шум, словно он заработал. Я включила агрегат, в нем что-то вспыхнуло и задымилось, наполнив воздух едким запахом. Быстро повернув выключатель, я подбежала к комнате хозяйки и забарабанила в дверь. Никакой реакции не последовало. Я взлетела по лестнице наверх и разбудила Теда, который накануне сильно обгорел на солнце.
Сонный Тед спустился вниз в спортивных трусах и повернул выключатель. Вновь синяя вспышка, и никаких звуков. Тед проверил, есть ли в доме свет. Электричества не было. Сколько мы ни колотили в дверь хозяйки, та не отзывалась.
– Она или ушла, или умерла, – сказала я, мечтая о кофе.
Молоко еще не развозили.
– Ну, если б она ушла, то включила бы воду. Она просто не хочет вставать.
Наконец, недовольно ворча, мы вернулись и снова забрались в постель. Около девяти часов мы услышали, как хлопнула входная дверь.
– Может, она прокралась через черный ход и, сделав вид, что утром ее не было, вошла через парадную дверь. – Босиком, на цыпочках спустилась вниз, где меня весело приветствовала свежая, как роза, в белом вязаном платье сеньора с аккуратно накрашенными бровями.
– Как спалось, мадам?
Но я еще не остыла от негодования.
– Воды нет, – сообщила я без всяких приветствий. – Ни умыться, ни кофе сварить.
Она рассмеялась своим особенным грудным смехом, к которому обычно прибегала, когда что-то ломалось, словно я или водопровод были глупыми детьми. Но ничего, сейчас она все исправит. Вдова попробовала включить свет.
– Нет света, – воскликнула она ликующим голосом, словно этот факт решал проблему. – Нет во всем городе.
– И так каждое утро? – спросила я холодно.
– Pas de tout, de tout, de tout[65], – затарахтела она и вздернула брови, вероятно, уловив в моем вопросе холодную иронию. – Не стоит так волноваться, мадам.
Вдова суетливо заторопилась на кухню, подняла с цистерны синюю крышку, опустила в нее ведро на веревке и вытащила его оттуда с плещущей через край чистой водой.
– Вода у нас не переводится, – захихикала она. Вот где, оказывается, хранился запас «живительной влаги».
Я мрачно кивнула и занялась кофе, хозяйка же выбежала посмотреть, как обстоят дела с агрегатом. Я была уверена, что из-за своей природной неспособности управляться с механизмами могла что-то «взорвать» и лишить весь город электро– и водоснабжения. Но, видимо, поломка была только у нас, потому что сеньора, повозившись с агрегатом, крикнула, что водопровод работает, а нас попросила никогда не прикасаться к машине, а в случае проблем с водой обращаться непосредственно к ней. Она все устроит.
С керосиновой плитой тоже возникли проблемы. На ужин в первый день я собиралась приготовить Теду его любимую еду: стручковую фасоль с жареными сардинами, которые мы в то утро купили на рыбном рынке по восемь песет за кило и хранили в самодельном холодильнике из наполненных водой кастрюль, накрытых мокрым полотенцем. Я поставила фасоль вариться, но по прошествии двадцати минут она осталась такой же жесткой, как была вначале, и я заметила, что вода даже не закипела. Тед усомнился, что плита вообще горит, и предположил, что в доме закончился керосин. Он попробовал прибавить огонь, но результатом стало жидкое зеленое пламя и обильный дым.
– Сеньора! – позвали мы.
Вдова с кудахтаньем прибежала из гостиной, поспешно сняла с плиты кастрюльку с фасолью, вынула конфорку и горелку, и нашим взорам предстало жуткое зрелище – потрепанный, более чем на дюйм сгоревший фитиль. Мы слишком высоко его выкрутили, и, не имея подпитки в виде керосина, он тлел сам по себе. Залив керосин и вытянув уцелевшую часть фитиля, сеньора снова зажгла горелку и попробовала фасоль. Результат ее не удовлетворил, она выбежала из комнаты и, вернувшись, высыпала в кастрюльку пригоршню какого-то порошка, из-за чего вода в ней зашипела и от нее пошел пар. Я спросил у нее, что это было, но в ответ она лишь захихикала и сказала, что занимается готовкой намного дольше меня и знает кое-какие «маленькие хитрости».
«Волшебный порошок, – подумала я. – Или яд».
– Сода, – успокоил меня Тед.
Мы стали догадываться, что наша хозяйка привыкла к гораздо более роскошной жизни, чем та, которую ей приходилось вести в ее настоящем положении. Каждый вечер она отправлялась в город на поиски