Холодный стакан коснулся моих губ, и в рот мне потекла сладкая чистая жидкость. Поперхнувшись первым глотком, я едва не захлебнулась по вине Эмили, но леди Клара одернула ее и велела дать мне отдышаться. Но после сладкая, ясная легкость разжала мне горло, и я выпила три стакана, прежде чем Эмили снова опустила меня на подушку, прошептав:
– Простите, мэм.
Леди Клара приказала ей сесть у моей постели и подавать мне лимонад, когда я попрошу. Эмили замешкалась, но потом опустилась в кресло, когда ее милость нахмурилась.
– Прошу прощения, мэм, – сказала она.
Леди Клара внимательно осмотрела комнату, потом взглянула на меня. Мне дышалось чуть легче, поскольку меня положили повыше, но пугающий скрежещущий звук все так же слышался всякий раз, как я делала вдох. Я заметила, как по лицу леди Клары пробежала тень, и поняла: она думает, что я умру, и ей придется искать в жены сыну другую покорную наследницу, и побыстрее, прежде чем он разорит семью карточными долгами.
– Я скоро вернусь, – коротко сказала она и вышла из комнаты.
Мы с Эмили остались в тишине, слушать отвратительный хрип моего дыхания. Я вскоре снова задремала – я слишком устала для чего-то другого.
То были последние мгновения, которые я через несколько дней смогла вспомнить ясно.
Я то горела, то тряслась от холода. Время от времени приходил человек, бережно прикасавшийся ко мне – я приняла его за Роберта Гауера и решила, что я снова в гостиной, отлеживаюсь после падения с трапеции. Была еще женщина, наверное, сиделка, от которой пахло спиртным. Она перекатывала меня с боку на бок, когда перестилала простыни. От прикосновений ее грязных рук у меня дергалась кожа, и она смеялась громким пивным смехом, когда я вздрагивала.
Иногда появлялась леди Клара, постоянно спрашивавшая меня, чувствую ли я себя достаточно хорошо, чтобы что-то подписать. Однажды она даже вложила мне в руку перо и поднесла лист бумаги. Я помню, мне показалось, что она хочет отнять у меня Море – давний мой лихорадочный бред, – и я уронила перо на белые простыни и закрыла глаза, чтобы не видеть леди Клару.
Помню, волосы у меня потускнели от пота и свалялись, и сиделка насильно их остригла. После этого я слегка повредилась в уме; с короткими клочковатыми волосами я снова казалась себе Меридон.
Часто, очень часто заходил Перри. То пьяный, то трезвый. Всегда ласковый и заботливый. Он приносил мне букетики цветов и однажды заплатил певцу баллад, чтобы тот спел у меня под окном. Он приносил мне виноград и ананасы из оранжереи и резал их меленькими кусочками, чтобы я могла проглотить. Даже в лихорадочном бреду я всегда узнавала Перри, его ладонь на моей щеке всегда была прохладной, я отчетливо чуяла запах джина и любимого мыла Перри. Однажды, когда сиделка вышла из комнаты, Перри склонился ко мне и спросил, можно ли ему взять пару гиней из моего кошелька.
– Я отчаянно нищ, Сара, – сказал он.
Я знала, что не должна разрешать. Знала, что он мне поклялся – казалось, в другой жизни, сотни лет назад, – что больше не будет играть. Но у меня не было воли противиться умоляющему взгляду его голубых глаз.
– Пожалуйста, Сара, – сказал он.
Я опустила веки, он принял это как согласие, и я услышала сперва звон золотых монет, а потом мягкий щелчок двери, когда Перри вышел прочь, оставив меня.
Врач приходил снова и снова.
Однажды, когда я была так измучена и так плоха, что хотела, чтобы все оставили меня, ушли и дали мне умереть спокойно, я увидела, как он кивнул леди Кларе и сказал, что ничего не может сделать. Что нужно ждать, а там будет видно.
Я смутно поняла, что они говорят о моей смерти.
– Ее мать умерла в родовой горячке, – сказала леди Клара.
Врач кивнул.
– Но она сильной породы, – ответил он. – Сквайры, хребет страны.
Леди Клара кивнула. Я знала, что она думает о том, что меня растили не как ребенка сквайров, который ест и пьет только лучшее.
– Она очень сильная, – с надеждой произнесла леди Клара. – Жилистая.
Доктор вопросительно поднял бровь:
– Что будет с поместьем, если ее не станет?
Леди Клара помрачнела:
– Отойдет обратно Лейси. Все контракты требуют брака между ней и Перри. Помолвки недостаточно.
Врач кивнул:
– Вам есть о чем волноваться.
Леди Клара издала тихий стон и отвернулась к окну, за которым серело в сумерках зимнее небо.
– Перри разорится, если не получит вскорости ее состояние, – сказала она. – А я рассчитывала на доходы от поместья Широкий Дол. Это золотая жила. Мое содержание зависит от благополучия поместья Хейверингов. А если Перри вовсе не женится…
Она умолкла, но ее безутешный голос эхом отдался у меня в голове. Она думала о разоренном вдовьем доме и о родне Хейверингов, которая займет ее место.
Доктор Плейер взглянул в сторону кровати, и его глаза блеснули. Я лежала, опустив веки, – и врач, и леди Клара считали, что я сплю. Я и в самом деле была в сознании лишь наполовину. Я то и дело уплывала, пока они говорили. То слышала все, то вовсе ничего.
– Особое разрешение… брак, – услышала я слова доктора Плейера.
Леди Клара затаила дыхание.
– Это будет законно? – спросила она.
– Ее опекун уже дал согласие, – рассудил доктор Плейер. – Если она сама этого желала…
Леди Клара поспешно подошла к кровати и, забыв о страхе перед горячкой, положила руку на мой горячий лоб.
– Она согласится? Она способна дать согласие? – спросила она. – Она едва говорит.
В городском голосе доктора Плейера искрилось веселье.
– Я с радостью засвидетельствую, что она была в состоянии, если возникнут какие-то сомнения, – тихо сказал он. – Из уважения к вам, леди Хейверинг. Я всегда был о вас столь высокого мнения… и всегда любил ту часть мира, где вы живете. Как я мечтал быть вашим соседом! Возможно, завести небольшой домик…
– В поместье Широкий Дол есть прелестный вдовий дом, – сказала леди Клара. – Если вы окажете мне честь… без всякой арендной платы, разумеется… снять его, скажем, на тридцать лет?
Я услышала, как хрустнули суставы доктора, когда он поклонился, и услышал улыбку в голосе леди Клары. Особую улыбку – так она улыбалась, когда получала желаемое.
– Доктор Плейер, вы так нам помогли, – сказала она. – Могу я предложить вам рюмку ратафии? В гостиной?
Он вынул из саквояжа пузырек с лекарством, и я услышала, как щелкнул медный замок.
– Я оставлю это для нее, пусть примет, когда проснется, – сказал он. – Скажу сиделке, когда буду уходить. А что до ее брака с вашим сыном – я не стал бы рисковать, откладывая его, леди Клара. Она и в самом деле очень больна.
Они вышли вместе, я слышала, как они тихо разговаривают, спускаясь по лестнице, а потом я осталась одна в тишине, лишь тикали тихонько часы и глухо потрескивал огонь в камине.
Я провалилась в горячечный сон, но через пару мгновений проснулась, похолодев до костей. Будь я способна издать хоть какой-то звук, кроме хрипящего дыхания, я бы засмеялась. Я подумала, что отец мой был изрядным негодяем, но и он бы не решился женить своего ребенка на умирающей девушке. Он был мошенником, но отдал мне нитку с золотой застежкой, потому что его попросила об этом умиравшая жена. В нашем мире к желаниям умирающих относились серьезно. В мире господ, где все выглядели так мило и говорили так тихо, приказы отдавали те, у кого была земля, те, кто мог вертеть миром, как пожелает.
Для них ничто не было свято, кроме состояния.
Леди Клара не то чтобы не любила меня, я достаточно хорошо ее знала и знала, что стань я ее невесткой, я нравилась бы ей, как ее собственная дочь Мария, а то и больше. Она ни к кому не питала ни особой неприязни, ни особой привязанности, заботясь прежде всего о себе самой. С ее точки зрения, ее прямым долгом было поддержание своего благосостояния, семейного богатства и репутации, и – при первой возможности – его преумножение. Каждая значительная семья в стране разбогатела за счет сотен незаметных.
Это я знала.
Но я никогда так ясно не понимала этого, как в тот вечер, когда потолок надо мной, казалось, колыхался, как муслин – зрение обманывало меня в горячке, но я знала, что вверена попечению женщины, которой моя подпись была дороже меня самой.
То, что случилось потом, походило на кошмар в бреду. Я проснулась от того, что Эмили протирала мне лицо какой-то ароматной прохладной водой. Я отпрянула от ее прикосновения. Кожа моя так болела и горела, что каждое касание жалило.
– Прошу прощения, мэм, – прошептала она и снова попробовала промокнуть мне лицо.
Я по-прежнему потела – горела в лихорадке.
Дверь спальни за спиной Эмили отворилась, белая роспись словно замерцала, когда я на нее взглянула, и в комнату вошла леди Клара. Что-то в ее лице поразило меня, даже сквозь горячечный бред. Она была решительна, губы крепко сжаты, глаза, когда она взглянула в сторону постели, казались твердыми, словно камни. Кажется, я сжалась и посмотрела на Перри.
Ему было нехорошо после вчерашнего загула: бледный, с мокрыми кудрями – его окунали в холодную воду, пытаясь побыстрее отрезвить. Но больше всего мне бросилось в глаза то, как он был одет. Обычно по утрам Перри ходил в костюме для верховой езды или в одном из своих шелковых халатов, наброшенном поверх белой рубашки и бриджей. Но тем утром он был облачен в безукоризненный светло-серый наряд, на нем красовался новый лавандовый жилет и светло-серый фрак. В руке он держал светло-серые перчатки.
По-моему, именно перчатки заставили что-то в моей голове щелкнуть, словно сработала пружина. Я услышала свой прежний голос, голос многое повидавшей цыганской девчонки: «Черт, да они меня замуж выдадут, пока я тут помираю!» – и меня охватила такое негодование, что с меня градом полил пот, а глаза выкатились и засверкали.
Перри подошел к кровати и взглянул на меня.
– Не так близко, Перри, – сказала его мать.
– Мне жаль, что так вышло, Сара, – произнес Перри. – Я не хотел, чтобы у нас все так было. Я правда хотел, чтобы мы поженились и сделали друг друга счастливыми.