На другое утро я проснулась и неожиданно ощутила, что моя усталость прошла. Я потянулась, как кошка, упершись пальцами ног в резную спинку кровати, откинула превосходные простыни и подбежала к окну.
Ночью прошел дождь, и теперь лучи солнца играли на влажных листьях и цветах сада, а над выгоном поднимался легкий туман. Ступеньки террасы были еще влажными и отливали темно-желтым цветом. Там, где они уже просохли, они казались почти белыми и будто слегка шероховатыми. За террасой блестел гравий подъездной аллеи, по которой мы с Кеем проскакали, далее виднелись очаровательные клумбы и посыпанные светлым песком дорожки сада. Слева была ажурная беленькая беседка, и я увидела, как туда залетела ласточка с комком глины в клюве. Видимо, она свила там гнездо.
На огромном зеленом поддоне стоял Кей, пощипывая траву, а за ним серебрилась река. На ее берегах росли старые буки и дубы с листьями такими блестящими и ярко-зелеными, что они казались покрашенными. А за всем этим белели вершины меловых холмов, охранявших меня и мой дом. Впервые в жизни я смотрела вокруг себя со спокойной уверенностью человека, обретшего наконец дом.
Раздалось цоканье копыт, и, взглянув на аллею, я увидела приближающегося к дому человека, который ненавидел силки. Он сидел на невысокой коренастой лошади, хорошей крестьянской лошадке, способной таскать и тяжелую груженую телегу, и рабочий плуг, а по праздникам возить своего хозяина на ярмарку. Он оглядел окна и, увидев меня, натянул поводья.
— Доброе утро, — приветливо поздоровался он, улыбаясь, и снял шапку.
В утреннем свете его волосы отливали бронзой, а лицо казалось молодым. Я предположила, что ему года двадцать четыре, но из-за своей серьезности он выглядел старше. На минутку я вспомнила о Джеке, который и в сорок лет будет вечным дитятей, но тут же прогнала всякую мысль о нем. Джека больше нет. Нет Роберта Гауэра. Меридон и ее сестры тоже нет. Я все забыла.
— Утро доброе, — ответила я, высунувшись из окна, чтобы разглядеть его лошадь получше. Его посадка в седле была крепкой и уверенной, будто он целыми днями ездил верхом. — У вас неплохая лошадь, — заметила я.
— Не сравнить с вашей красавицей, — махнул он рукой. — Но для меня она достаточно хороша. А вы уже чувствуете себя лучше? Может быть, оденетесь и спуститесь вниз?
— Да, — ответила я. — Мне уже получше. Но эта женщина забрала мою одежду.
— Ее зовут Бекки Майлз, — объяснил он. — Она взяла вещи, чтобы постирать и выгладить. Сейчас все уже лежит в вашем комоде. Я пошлю ее к вам.
Он повернул лошадь и направился к черному входу, а я вернулась в комнату.
В кувшин была заботливо налита теплая вода, и рядом стоял очень красивый фарфоровый таз для умывания, расписанный цветами даже изнутри. Я вымыла лицо и не без внутреннего трепета вытерлась прекрасным льняным полотенцем. В душе я считала себя недостойной таких чудесных вещей.
Одевшись, я ощутила приятное прикосновение выглаженного белья и хорошо выстиранных бриджей. Воротник старой рубашки Джека был аккуратно заштопан, а я ходила с этой дырой уже несколько недель. Сверху я накинула теплую куртку, не потому что мне было холодно, а потому что в этом роскошном доме ходить в тонкой мужской рубашке и старых бриджах было неловко. А в куртке я чувствовала себя солидней.
Перед большим зеркалом лежали расческа с серебряной ручкой, щетка и ленты, чтобы я могла завязать волосы, и стоял флакон с духами. Я начала причесываться, но волосы были так сильно спутаны и в них торчало столько соломинок, что вскоре я потеряла надежду привести их в порядок. Человек, ненавидевший силки, был не похож на тонкого ценителя дамской моды, и с ним, кажется, можно было чувствовать себя совершенно спокойной, независимо от того, как выглядишь. Правда, в этом доме, таком изящном и очаровательном, мне хотелось тоже выглядеть изящно и очаровательно. Но пока в заштопанном белье и чужих ботинках мне это, наверное, плохо удавалось.
Раздался тихий стук в дверь, и вошла женщина, которую он назвал Бекки Майлз. Она была крепко сбитой, высокой и опрятно одетой.
— Здравствуйте, — добрым голосом сказала она. — Уилл послал меня, чтобы пригласить вас в гостиную, если вы уже готовы.
— Я готова, — отозвалась я.
Она пошла впереди меня, указывая мне путь и при этом продолжая говорить через плечо.
— Бекки Майлз. Мистер Фортескью поселил нас с Сэмом здесь, чтобы мы смотрели за домом. Если вам что-нибудь понадобится, пожалуйста, позвоните мне и я мигом поднимусь к вам.
Я согласно кивнула, хотя это поразило меня. Я хотела узнать у нее, почему они прислуживают мне и кто такой мистер Фортескью, но тут мы прошли через холл, и ее каблучки стали стучать не так громко, утопая в толстых коврах.
— Я принесу вам кофе.
Она жестом пригласила меня сесть и вышла.
Комната, в которой я очутилась, была гостиная. Стены ее были обиты светлым кремовым шелком. На узком диване, расположенном по периметру, лежали подушки глубокого розового цвета, квадратный ковер был тоже кремовым, но по каемке шли темно-розовые цветы. Полукруглая башенка, составлявшая угловую часть комнаты, была застлана круглым же ковром глубокого вишневого цвета. Около камина стояли клавикорды и несколько высоких кресел, обитых розовым шелком. В центре всего этого розового сияния стоял человек, ненавидевший силки для птиц, и мял в своих больших руках шапку.
Мы улыбнулись друг другу, разом ощутив свою чуждость этому комфорту.
— Эта комната для леди, — объяснил он. — Гостиная, одним словом.
— Очень розовая, — в тон ему отозвалась я.
— Хм, некоторым это нравилось. — И, помолчав, он посмотрел на меня, такую смущенную моими подержанными ботинками и курткой с чужого плеча. — Мы могли бы перейти в столовую, — предложил он.
Я кивнула, он провел меня через холл к красивым двойным дверям, и мы вошли в столовую. Здесь надо всем доминировал огромный, махагонового дерева стол, за которым могло уместиться, я думаю, человек шестнадцать. По одну сторону от него стоял массивный буфет, сверкающий серебром, а по другую — небольшой столик с подогретыми тарелками. Человек, ненавидевший силки, подвел меня к стулу во главе стола и сам сел рядом.
— Я думаю, что деловой разговор мы отложим до встречи с мистером Фортескью, которому доверено управлять имением. Я написал ему, что вы здесь, и он только сейчас прибыл из Лондона. Он спустится к нам через полчаса.
— Кто он? — нервно спросила я, но, видя его непринужденность, постепенно успокоилась.
— Он управляет имением, — повторил мой новый знакомый. — Душеприказчик, назначенный по завещанию вашей матери. Он порядочный человек. Вы вполне можете доверять ему.
Я кивнула, а про себя подумала, что ему самому, пожалуй, тоже можно доверять.
Немного расслабившись, я положила руки на стол, будто готовилась начать переговоры. Вошла мисс Майлз с подносом, на котором стояли серебряный кофейник и три чашки. За ней следовал человек высокого роста, одетый как джентльмен. Он придержал дверь для мисс Майлз и, поздоровавшись со мной, затем помог ей расставить чашки. Но я видела, что все это время он украдкой разглядывает меня.
Ему было примерно столько же лет, сколько Роберту Гауэру, во всех его движениях сквозили сила и уверенность в себе. Но выражение лица было невеселым.
Едва успев расставить посуду на столе, он издал непритворный возглас изумления.
— Я, кажется, забыл представиться, — негромко сказал он. — Я Джеймс Фортескью.
— А я Сара, — ответила я.
Его рука, державшая мою, сжалась чуть посильнее, и он оценивающе прищурился.
— Вы всю жизнь носили это имя? — поинтересовался он.
Я хотела немного приврать, но почему-то ничего умного не пришло мне в голову.
— Нет, — призналась я. — Мне часто снилось, что это мое настоящее имя. Но люди, среди которых я жила, называли меня по-другому.
Мистер Фортескью кивнул, выпустил мою руку и попросил позволения сесть. В наступившем затем молчании человек, ненавидевший силки, пододвинул к себе поднос и разлил кофе по чашкам. Когда Джеймс Фортескью поднес свой кофе к губам, я отчетливо видела, как дрожит его рука.
Он сделал глоток и взглянул на меня поверх чашки.
— Думаю, что я узнал бы ее где угодно, — тихо проговорил он как бы про себя.
— Не сомневайтесь, — сказал ему человек, ненавидевший силки, — ради своего спасения и ради всех нас.
Я обернулась и удивленно посмотрела на них.
— О чем вы говорите?
В моем голосе прозвучала нотка раздражения, и мисс Майлз успокаивающе улыбнулась мне:
— Вы сейчас все узнаете. Он все вам расскажет через минуту.
Мистер Фортескью поставил на стол чашку и достал из портфеля бумаги, перо и даже небольшую чернильницу.
— Мне придется задать вам несколько вопросов, — предупредил он меня.
О, это было слишком слабо сказано. Он выспросил у меня буквально все, начиная с моих самых первых воспоминаний и до той ночи, когда мы с Кеем скакали по залитой лунным светом аллее. Сделав две-три ошибки, я перестала притворяться потерявшей память и рассказала ему все, что помнила: о моей матери, как ее звали, где путешествовал их табор и где они, бывало, останавливались. Потом я покачала головой:
— Она умерла, когда мы были совсем маленькими детьми. И я едва помню ее.
Затем он принялся расспрашивать меня о моем детстве. Я рассказала ему об отце, о его бесконечных скитаниях, о грандиозных прожектах и ничтожных результатах, постаравшись, впрочем, не упоминать о том, что он был лошадиным барышником и шулером. Хотя я дважды или трижды пыталась произнести имя Данди, я не в состоянии была говорить о ней. Даже мысль о сестре вызывала саднящую боль в сердце.
Я не хотела, чтобы им стало известно о шоу Роберта Гауэра, и потому упомянула только, что я была ученицей человека, который дрессировал лошадей, но что я решила оставить его и теперь я здесь. После этого я замолчала и выпрямилась на стуле. Мистер Фортескью глядел на меня, будто ожидал продолжения.