— Очень хорошо, — согласно кивнул Уилл. — Если вы уверены, что вам это действительно пригодится.
— Уверена, — твердо произнесла я.
Уилл ничего не ответил, и мы продолжали скакать молча. Но молчание это было легким и дружелюбным. Наездником он был превосходным. Его лошадь не могла бы поспорить с Кеем ни в скорости, ни в выносливости, но дай мы его гнедому двадцать ярдов форы, нам пришлось бы изрядно приналечь, чтобы догнать их.
Уилл не был слишком разговорчивым собеседником, но никогда не оставлял меня без объяснений, по каким бы местам мы ни проезжали. И если нам приходилось встретиться на дороге с кем-либо, он не забывал представить мне этого человека или напомнить, где я его видела прежде. Наблюдая за ним, я знала, что Уилла любят здесь и, несмотря на молодость, уважают. Более пожилые прислушивались к его суждениям и считались с его мнением. Молодые разговаривали с ним приветливо и весело. Полагаю, что они поддразнивали его относительно наших совместных прогулок, но при мне они держались скромно. Молодые женщины разглядывали самым внимательным образом каждую деталь моего туалета. Меня это не слишком смущало. Я могла спокойно стоять в центре арены, куда летели цветы и монетки, так что теперь едва ли стала бы смущаться того, что полдюжины деревенских девушек не сводят глаз с золотого шнура на моем жакете. Часто я перехватывала особо теплые взгляды, которые они бросали на Уилла.
Однажды мы встретили двух молоденьких девушек, которые, поздоровавшись со мной, обратили на него смеющиеся глаза.
— Вы пользуетесь успехом, — сухо заметила я.
— Помните этих девушек? — спросил он. — Это дочки Смита. Они живут напротив кузницы. Их отца все здесь называют Малыш.
— Да, помню, — ответила я. — Кстати, почему его так называют? Не такой уж он маленький.
— По-настоящему его зовут Генри, — улыбнулся Уилл. — Его мать умерла при родах, а сам он был такой маленький и хилый, что никто не думал, что он выживет, и ему не потрудились дать имя. Но потом, когда ваша матушка приняла на себя заботу о деревне, ее дядя Джон взял мальчика на попечение и он вырос сильным и крепким. Он выжил, но прозвище осталось.
Даже в именах людей ощущалась власть, которую владельцы земли имели над теми, кто работал на ней. Многие из женщин лет двадцати или чуть старше носили имя Джулия, в честь моей мамы, в деревне было несколько Ричардов и Джонов. Но в те далекие годы, когда моя семья пыталась своей алчностью погубить деревню, детей называли либо именами старших братьев и сестер, либо давали им прозвища. Никому не было известно, сумеют ли они выжить. И на кладбище было много маленьких холмиков, возле которых стояли столбики с пустыми дощечками: у людей или не имелось денег на то, чтобы вырезать прощальные слова, или в отчаянии они не находили этих слов.
— Сейчас в Экре умирает очень мало детей, — заметил Уилл, точно прочитав мои мысли. — Конечно, бывает, они болеют или происходят несчастные случаи. Но на вашей земле, Сара, никто не умирает от голода. Имение управляется так, что каждый имеет свою долю в общем богатстве, и этого достаточно, чтобы хорошо питаться.
Мы повернули лошадей на узкую тропинку, ведущую к вершине холма, я уже хорошо знала этот путь.
— Здесь многое должно измениться, — ровным голосом сказала я. — И когда я достигну совершеннолетия, я приложу к этому все силы.
Уилл улыбнулся мне и, придерживая свою лошадь, пропустил меня вперед.
— Может быть, вы сами сначала изменитесь? — предположил он с улыбкой. — Понимаете, жить на земле, где люди хорошо питаются и хорошо работают, гораздо приятнее, чем получать лишнюю толику денег. Земля должна приносить доход, Сара, но не за счет людей, которые на ней работают.
— Я не могу позволить себе содержать кого-либо. — Мой голос стал хриплым от злости. Я была рада, что леди Кларенс не слышит меня в эту минуту. — Сейчас мы вступаем в новый мир. Люди открывают новые страны и приобретают огромные состояния. Выжить можно, только победив соперников, а если вы потакаете собственным работникам и делитесь с ними прибылями, то вы сражаетесь со связанными руками.
Краска гнева выступила на его лице.
— Я вижу, вы уже научились говорить, как говорят все богатые. — Он пытался держать себя в руках. — Но вам всем придется понять главное: самое большое богатство страны — это ее люди. Если они голодны, они не могут работать. Если они не умеют читать и писать, то как же они будут делать сложные машины и механизмы? На короткое время вы обеспечите себе хорошие прибыли, заставляя их работать через силу и при этом недоплачивая им. Но кто же станет покупать ваши товары, если у людей не будет денег?
— Мы будем продавать их за границей, — ответила я. Мы уже добрались до вершины холма, и при этих словах я указала на расстилающееся перед нами огромное море, потемневшее на горизонте. — Там, где живут туземцы.
— Тогда и там произойдет то же самое, что устроили здесь вы и ваши новые друзья, — покачал головой Уилл. — Вы будете покупать дешево и продавать дорого. Вы будете мало платить, но много требовать. Когда туземцы восстанут, вы приведете армию и заявите, что делаете это для их же блага. Вы постараетесь, чтобы они не получили образования, а потом скажете, что им нельзя доверять потому, что они невежественны. Вы будете держать их в голоде, нищете и грязи, а потом пожалуетесь, что они плохо пахнут и не умеют красиво говорить. Вы сделаете с ними то, что сделали с людьми в этой стране.
Он замолчал. Я молчала тоже.
— Ничего у вас из этого не выйдет, — спокойно продолжал он. — Эти самые туземцы выкинут вас со своих территорий вместе с вашим дешевым виски и плохим хлопком. А в нашей стране простые люди завоюют себе право самим выбирать правительство. Тогда такие поместья, как наш Вайдекр, где люди уже научились делиться прибылями, укажут остальным путь вперед.
— Это мои прибыли, а не просто прибыли, — упрямо повторила я.
— И земля ваша? — спросил он.
Я кивнула.
— И люди ваши?
Я заколебалась.
— Ваши небеса? Ваши дожди? Птицы? Солнце?
Я отвернулась от него, внезапно охваченная раздражением.
— Ничего не получится, Сара, — продолжал он. — Ваше представление о собственности ошибочно. Вы сами это понимаете. Вы ведь жили в другом мире и знаете, что он полон вещей, которые никому не принадлежат.
— Именно потому, что я в нем жила, — пожала плечами я, — мне и не хочется ни с кем делиться. Вы не понимаете этого потому, что никогда не были бедны. Вы сладко спали и вкусно ели всю свою жизнь, Уилл Тайк. Так что не надо рассказывать мне о бедности.
— Ах, извините, — со злостью сказал он. — Я и забыл, что все мы должны расплачиваться за ваши несчастья.
Он повернул лошадь, и мы молча поскакали вдоль гребня холма. День стоял такой чудесный, что я сердилась на себя за то, что позволила старым горьким чувствам портить то ощущение счастья, в котором я пребывала оттого, что обрела свой дом.
Я скакала обиженная, злая и смущенная, и Уилл, словно почувствовав это, обернулся ко мне и потеплевшим голосом предложил скакать наперегонки. Я возразила, что здесь его конь Бо может легко потерять подкову, вместо ответа Уилл рванул с места, как ветер, и мне не оставалось ничего другого, как, пригнув голову, пустить Кея следом.
Наши лошади пролетели всю дистанцию голова к голове, и лишь у засохшего дерева, которое служило нам финишем, Кей чуть вырвался вперед.
— Я думала, вы нас обгоните, — задыхаясь, едва выговорила я.
Мои волосы распустились, а шляпка болталась где-то на спине.
— В следующий раз — непременно, — ответил Уилл, улыбаясь. — Бо прежде никогда не скакал наперегонки.
— Как бы я хотела, чтобы вы увидели Сноу, — бездумно произнесла я. — Это был настоящий арабский скакун, белый как снег, и Роберт научил его делать чудеса: он мог считать, находить флажки нужного цвета и танцевать на задних ногах. Роберт даже научил его носить вещи в зубах, словно собака.
— Роберт? — безразлично переспросил Уилл.
— Это один мой друг, — бросила я, и по моему тону он понял, что я не желаю расспросов.
— Я бы тоже хотел взглянуть на вашего Сноу, — ответил Уилл. — Я люблю хороших лошадей. Но лошадей такой масти, как ваш серый, я никогда еще не видел. Откуда он у вас, Сара, вы купили его еще жеребенком?
Меня опять начинали злить его вопросы, но день был таким теплым и ласковым, высоко в небе лилась песня жаворонков, внизу, у подножия холма, примостилась деревушка, отсюда похожая на кубики, разбросанные на зеленом ковре. Поля желтого и зеленого цветов свидетельствовали о богатстве моей земли. Густые купы деревьев окружали мой дом, мой родной, наконец обретенный Вайдекр.
Я улыбнулась.
— Эту лошадь я выиграла на пари, — сообщила я.
И Уилл, затаив дыхание, выслушал мой рассказ о том, как я впервые увидела Кея, такого дикого, по мнению его владельцев, как я убедила моего хозяина позволить мне сесть на него (сказала Уиллу, что моим хозяином был торговец лошадьми), и как он, записав все заключенные пари, выиграл в этот день несколько сотен гиней. Уилл захохотал, услышав, как я, одетая в одежду служанки из бедного дома, вдруг уселась в седло по-мужски. Но когда я рассказала, как Кей испугался и сбросил меня на землю, он нахмурился.
— Вам, должно быть, часто приходилось падать? — мягко спросил он.
Я кивнула, все еще храня на лице улыбку при воспоминании о том смешном дне в Солсбери.
— Это тогда вы ударились лицом? Ваш нос до сих пор смотрит немного вбок.
Я невольно поднесла руку к носу.
— Нет, это было в другой раз.
Я готова была рассказать Уиллу о падении с трапеции, но мысль о том, что придется назвать имя Данди, вызвать его из той глубины, в которой я похоронила его, была нестерпима. Мне казалось, будто мое горе камнем застряло у меня в горле, будто я проглотила что-то слишком большое.
Я отвернулась, чтобы он не увидел, как горестно исказился мой рот, а глаза покраснели и налились слезами. Плакать мне не хотелось. Я знала, что стоит мне начать плакать, и я не смогу остановиться. Целой жизни не хватит, чтобы оплакать мою потерю и одиночество.