Я безразлично улыбнулась.
— Меня совсем это не волнует, Пери. Гораздо лучше провести Рождество в Вайдекре.
— Хорошо, я поговорю с викарием. Скажи, пожалуйста, у тебя нет с собой денег, Сара? — спросил он неожиданно, уже собираясь выйти из экипажа. — Я немного задолжал одному джентльмену за вчерашний проигрыш.
Открыв ридикюль, я увидела там пару золотых соверенов, которыми собиралась заплатить портнихе.
— Вот, возьми. — И я протянула их Пери.
В этот момент я вдруг вспомнила то время в моей жизни, когда деньги трудно доставались и медленно тратились. Я вспомнила, как попрошайничал отец, как за один пенни я должна была скакать на неоседланной лошади. Я вспомнила Данди, танцевавшую с поднятыми юбками, шарившую по чужим карманам или притворявшуюся, что мы потерялись на улице. Но это было уже очень давно. Сейчас я легко расставалась с деньгами, так как забыла, как они достаются.
— Ты — прелесть! — с чувством произнес Пери и выпрыгнул из экипажа. — Передай, пожалуйста, маме, что я не вернусь к обеду.
Я кивнула и махнула ему рукой. В этот день Пери впервые попросил у меня денег.
ГЛАВА 31
Пери пришел домой очень поздно, даже позже нас, возвратившихся с безумно скучного бала после половины второго. Поэтому мы увиделись только на следующее утро, когда Пери постучал ко мне.
Он небрежно кивнул горничной, и она поспешно вышла из комнаты. Продолжая поправлять перед зеркалом шляпку, я подумала, что, пожалуй, в жизни не выучусь таким великосветским манерам.
— Сара, у тебя при себе много денег? — отрывисто спросил он. — Я оказался на мели, вчера я опять здорово проигрался.
Я потянулась за перчатками и стала, не торопясь, их разглаживать.
— Я действительно еще не потратила своего содержания за ближайшие месяцы, но оно мне потребуется для оплаты некоторых счетов. Мы с твоей мамой непрестанно покупаем платья с тех пор, как приехали в Лондон.
Пери кивнул, вид у него был нездоровый, руки безостановочно дрожали, а глаза, казалось, налились кровью.
— Ну, будь паинькой, одолжи их мне. Завтра я тебе все верну.
Я заколебалась.
— Не думаю, Пери, что мне стоит это делать. Если ты проиграл все свои деньги в карты, то тебе следует прекратить играть, а не брать взаймы.
— Черт возьми, Сара, ты разговариваешь как моя мать, — зло проговорил он. — Я никогда не говорил, что мне хватает моих денег. То, что ты ведешь себя с деньгами как маленькая ханжа, еще не значит, что я должен делать то же самое.
Я громко рассмеялась в ответ на эту мальчишескую выходку.
— Я вовсе не ханжа. Просто я сомневаюсь, что увижу когда-нибудь свои денежки, если они попадут в твой карман.
— Ну и что из этого? — беззаботно улыбнулся Пери. — Когда мы поженимся и у нас будет много денег, я верну тебе все.
— Легко сказать, — упрямо стояла на своем я. — Если ты будешь продолжать играть, то оставишь нас обоих без гроша. Игроку всегда мало денег.
Неожиданно Пери принял покаянный вид.
— Я знаю, — печально сказал он. — Не вини меня, Сара. Это все из-за этой жизни, которую мы вынуждены вести в Лондоне. Я все время играю и все время пью. Я уже так много должен, что боюсь даже думать об этом. Я весь в дерьме, Сара. Я так хочу, чтобы мы уехали отсюда.
— Тебе нравится играть в карты? — поинтересовалась я.
Еще раньше я встречала людей, погибших из-за игры, но там счет шел на пенни, а тут на сотни фунтов.
— Нет, — откровенно сказал он. — Выигрывать, конечно, приятно, но я ненавижу проигрыши. И я терпеть не могу, когда игра не ладится. Поверь мне хоть один раз, Сара, и я побыстрее заплачу свои долги и больше не стану играть.
— Но это волнующее ощущение, правда?
Я доискивалась до истины, поскольку помнила замечание Уилла, что Пери в душе игрок.
— Только не тогда, когда я проигрываю, — честно ответил он. — Я занимаюсь этим, чтобы убить время, не больше. И потом, ведь все играют. Ты же знаешь это, Сара.
Мне пришлось согласиться с ним. Аристократы проигрывали в карты целые состояния. Я верила, что Пери играет только потому, что это делают другие, потому что это часть лондонской светской жизни. В душе он все же не был игроком. И если я смогу увезти его из Лондона, я спасу его от карт и пьянства.
Кроме того, я ведь обещала не оставлять его. Он просил меня об этом. Мы были помолвлены. Я не хотела омрачать нашу жизнь из-за пригоршни гиней.
— Вот, возьми.
С этими словами я открыла правый ящик моего туалетного столика. Свои деньги я хранила в кошельке, запертом в шкатулке для драгоценностей. Сейчас в нем лежало пятьдесят золотых соверенов, мистер Фортескью был щедр ко мне.
— Ты можешь взять сорок из них, — сказала я. — Остальные я должна заплатить портнихам, иначе стану должником не хуже тебя.
Пери схватил мою руку и попытался поцеловать ее, но когда я ее отняла, не возобновил своей попытки.
— Спасибо тебе, дорогая, — сердечно поблагодарил он. — Этим я смогу расплатиться с самыми неотложными долгами. В следующем месяце я получу свои деньги, да и фортуна должна мне улыбнуться. Я чувствую это. Кроме того, мы ведь скоро поженимся, и я получу все свои деньги, а не это жалкое содержание.
— А почему ты не попросишь леди Кларенс давать тебе больше денег?
Пери уже шел к двери, но остановился и послал мне оттуда одну из своих очаровательных полуулыбок.
— А ей нравится, когда я в долгах. Тогда она может заставить меня делать то, что она захочет.
Мне все стало ясно.
— Ладно, тогда береги деньги, иначе я заставлю тебя делать то, что я захочу.
— Но ты же ничего от меня не хочешь, разве только увезти из Лондона? Пожалуйста, только прикажи.
Я хотела ответить, но тут послышался стук во входную дверь.
— Это за мной! — воскликнула я, хватая со стола перчатки. — Я должна бежать, Пери! Я еду кататься в парк с леди Джейн Уитли.
Пери церемонно поклонился мне, как бы отдавая должное моему блестящему обществу, и мы вместе сбежали по лестнице.
Мне кажется, леди Джейн выбрала меня в ближайшие подруги потому, что ее светло-каштановые волосы и орехового цвета глаза выглядели чрезвычайно изысканно рядом с непокорной копной моих рыжих кудрей.
Она всегда держалась очень томно: избегала сквозняков, не танцевала после полуночи, не ела ничего слишком горячего или слишком холодного. Ее матушка, видимо, полагала, что те поклонники, которых шокировала моя необузданность, с удовольствием остановят взгляд на ее анемичной дочери.
Сама леди Джейн со всей откровенностью делилась со мной своими планами поскорее выйти замуж, пока ее больной, прикованный к постели отец не подсчитал в точности расходы на содержание дочери во время лондонского сезона и срочно не вернул ее домой.
Она была единственной дочерью в семье, и выезжать ей, кроме меня, было не с кем. Меня же ее общество вполне устраивало, как устроило бы и общество любой другой леди, которая не расспрашивала бы меня о моем детстве и родителях. Единственное, что я в ней не переносила, это ее манеру словно бы присасываться к моему боку во время прогулок или брать меня под руку, когда мы сидели в экипаже. Интимность этих жестов заставляла меня буквально стискивать зубы.
Мы уселись в ландо ее отца, и леди Джейн раскрыла свой зонтик. Она была бледной, словно гриб, и по сравнению с ней я выглядела загорелым и обветренным пиратом, несмотря на все кремы и лосьоны, которыми в изобилии снабжала меня леди Кларенс. Как бы то ни было, я тоже элегантным жестом раскрыла зонтик и стала слушать почти бессмысленную болтовню своей спутницы.
Она рассказывала о каких-то перчатках, которые купила, и я словно со стороны слышала свой голос, произносящий «Что вы говорите?» или «Вообразите только!» во время редких пауз. Почти не понимая, что она говорит, я следила за тем, как лошади прокладывают дорогу среди уличной толкотни, и думала, что, пожалуй, знаю тут уже каждый камень. А ведь если мне суждено изучить что-то до такого совершенства, то лучше бы это был мой родной Вайдекр.
При мысли о доме мое сердце сжалось от тоски. Зима сделала Лондон холодным и промозглым, уличные торговцы поставили печурки прямо на улицах и торговали печеным картофелем, горячими имбирными пряниками и жареными каштанами. Они были немногими людьми на улицах Лондона, которые мерзли не так отчаянно.
Мне было прекрасно известно, что в Вайдекре сейчас тоже холодно, — я не принадлежала к числу тех, кто, восхищаясь красотами природы, забывает о жестокой боли в окоченевших ногах. Но я представляла четкие и благородные, словно на гравюрах, силуэты деревьев, сбросивших листву, вспоминала смешной круглоголовый каштан, стоявший на повороте дороги, и мягкий ковер листьев, устлавших землю под ним. Я хотела вернуться в Вайдекр, я чувствовала, что земля нуждается во мне.
— …и я совсем не люблю белый цвет, — с триумфом закончила свою болтовню Джейн.
— Я тоже, — внесла я свою лепту в беседу.
— Вам-то хорошо… — начала она опять.
Еще один поворот, и вот мы уже были в парке. Наше ландо влилось в общий поток экипажей, и мы начали нашу медленную прогулку по бесконечным аллеям. Продолжая болтать, Джейн выискивала острым взглядом знакомые лица в толпе. Каждый раз, когда яркие цвета гвардейского мундира попадали в поле ее зрения, она теряла нить разговора и пристально изучала их, размышляя, не остановить ли экипаж, чтобы поздороваться.
— К тому же это так старомодно — быть представленной ко двору в белом, — ворковала она.
Под величайшим секретом Джейн призналась мне, что на церемонию представления ко двору родные заставляют ее надеть белое атласное платье, переделанное из подвенечного наряда ее матери. Я обещала никому не рассказывать об этом, потому что знала: она умерла бы от унижения, если бы это стало широко известно.
— Как, должно быть, приятно быть богатой, — вздохнув, сказала она.
И тут же просияла. Даже не поворачивая головы, я поняла, что она увидела молодого человека.