Но каждый вечер оно проходило немного по-разному. То захромал один из пони и стал отставать от других. То Джек повредил лодыжку, и одно действие пришлось отменить, пока он не поправился. Это были небольшие хлопоты, но все они лежали на мне. И я многому научилась за это время.
Скоро все заботы о лошадях перешли ко мне. Это стало моей работой. Данди хлопотала в фургоне, она содержала его в такой чистоте, что Роберт был приятно удивлен. Все время мы учились работать. Нас поражал контраст между тяжелой жизнью на колесах и блеском костюмов и громом аплодисментов. Мы привыкли быть в центре внимания сотен людей. И нам нравилось это. Роберт постоянно стремился к чему-то новому. Он всегда посещал чужие представления, даже если для этого приходилось пропускать свое собственное. Он надевал свой лучший твидовый сюртук, садился на Сноу и отправлялся хоть за двадцать миль посмотреть, что придумали другие. Его привлекали не только конные шоу. Я поняла это, когда однажды вечером Джек, вернувшись домой, протянул Роберту афишу и сказал:
— Думаю, это заинтересует тебя, отец.
Афиша изображала мужчину, стоящего на руках на перекладине, закрепленной высоко под потолком. У него были большие усы и блестящий, туго облегающий костюм.
— Меридон, что случилось? — воскликнул Роберт, глядя на меня. — Ты побелела как полотно.
— Ничего, — ответила я, но почувствовала, что сейчас упаду в обморок.
Я проскользнула мимо Роберта, продолжавшего держать эту ужасную афишу, и вышла на свежий воздух теплого августовского вечера.
— Ты сможешь работать? — раздался вопрос Роберта из глубины фургона.
— Да, да, — слабо отозвалась я. — Мне просто стало немного не по себе.
Я замолчала, наблюдая за нашими лошадьми, тихо щиплющими траву. На фоне опалового неба виднелось заходящее солнце.
— Это твои обычные недомогания? — с грубоватым сочувствием спросил Роберт, возникая в темном дверном проеме.
— Нет, — сдержанно отозвалась я.
— Я не хотел тебя обидеть, — извиняющимся тоном объяснил он. — Что все-таки случилось?
— Это из-за этой картинки, афиши… — Я едва могла объяснить мой ужас самой себе. — Что делает этот человек? Он находится так высоко.
Роберт вынул афишу из кармана:
— Он называет себя Артист Трапеции. Это совершенно новый номер, я собираюсь съездить в Бристоль посмотреть его. Хочется знать, как это делается. Вот взгляни…
Он протянул мне афишу, но я резко отвернулась.
— Терпеть этого не могу! — совсем по-детски воскликнула я. — Я просто не в состоянии смотреть на это.
— Ты боишься высоты? — В голосе Роберта звучала странная заинтересованность в моем ответе.
— Да, — коротко бросила я.
В моем отчаянном мальчишеском детстве было только одно, что могло вызвать у меня страх. Например, я никогда не участвовала в экспедициях за птичьими гнездами, я всегда оставалась на земле, в то время как другие карабкались по деревьям. Только однажды, когда мне было лет десять, я заставила себя влезть на дерево. Но я сумела добраться только до самой нижней ветки и там замерла, скрючившись, совершенно не в состоянии ни подниматься дальше, ни спускаться назад. Я боялась даже взглянуть вниз, откуда на меня смотрели запрокинутые жестокие лица. И только Данди единственная из всех догадалась залезть ко мне наверх и мягкими просьбами и уговорами заставила меня наконец спуститься вниз.
— Черт побери, — будто про себя пробормотал Роберт, дымок из его трубки вырывался частыми гневными колечками, что всегда говорило о плохом расположении духа ее владельца. — А как Данди? Неужели она тоже боится высоты?
— Вроде нет, — ответила я. — Вы думаете о новом шоу? Вам лучше спросить ее, но в детстве она прекрасно лазала на все деревья.
— Я просто размышляю вслух.
Роберт не стал удовлетворять мое любопытство. Но когда он пошел проверить лошадей перед представлением, я слышала, как он бормочет про себя: «Великолепное Воздушное Шоу. Ангел без Крыльев. Восхитительная Мамзель Данди».
Он съездил в Бристоль посмотреть это представление, но, вернувшись поздно вечером, ничего нам не стал рассказывать. Однако я уже узнала достаточно, чтобы понять, что обещание, данное Данди, приближается к исполнению.
Когда я рассказала сестре о своих догадках, она очень обрадовалась. Со временем наше участие в подготовке каждого представления заметно расширилось. Когда мы прибывали в новый городок или деревню и Джек отправлялся зазывать публику, он часто сажал с собой на лошадь Данди. Однажды Роберт увидел эту привлекательную картину. При этом он даже замер, думая, однако, о деле, а не о любви.
— Тебе следует обзавестись подходящей амазонкой, — предложил он Данди. — Это будет выглядеть очень красиво. Великолепное Конное Шоу Роберта Гауэра с Леди Данди на Арене.
Он дал ей пять шиллингов на отрез самого настоящего бархата, и сестра ухитрилась всего за два вечера сшить себе чудесный костюм. И когда Джек в следующий раз отправился объявлять о нашем приезде, Данди, сидя позади него в роскошной амазонке, сияла улыбкой и никого не могла оставить равнодушным. В этот день мы имели такие сборы, как никогда прежде.
— Зрителям нравится смотреть на девушек, — объяснил нам Роберт за ужином после представления. — Я хотел бы, чтобы ты, Меридон, выступала на арене каждый день. А ты, Данди, оставайся в своем костюме, когда будешь сидеть на входе.
— А в чем я буду выступать? — спросила я, и Роберт глянул на меня весьма критически.
Так как мне надоело каждый день расчесывать копну своих густых медных волос, я упросила Данди подстричь их покороче, как у деревенского парня. За это лето я не поправилась, но сильно вытянулась и теперь была долговязая и неловкая, как молодой жеребенок, в то время как Данди уже приобрела округлые формы молодой женщины.
— Понятия не имею, — ухмыльнулся Роберт. — Ты выглядишь как маленькая беспризорница, и если ты намереваешься стать такой же хорошенькой, как твоя сестра, то тебе следует поторопиться.
— А что, если одеть ее под мальчика? — неожиданно предложил Джек, который в это время усердно вычищал свою миску корочкой хлеба. Он оторвался от своего занятия и улыбнулся мне. — Не обижайся, Меридон. Но если ты наденешь шелковую рубашку, обтягивающие белые бриджи и высокие ботинки… Отец, это будет выглядеть очень хорошо. — Тут он оживился и воскликнул: — Отец, а ты помнишь то шоу, которое мы с тобой когда-то видели: кто-то выходит из толпы и пытается влезть на лошадь. Мы могли бы устроить нечто подобное, например, я выхожу, притворяюсь пьяным и пытаюсь скинуть ее с лошади.
— Никаких падений, — запротестовала я. — У меня их было достаточно, когда я объезжала лошадей для отца.
— Но это же не взаправду, — возразил Джек, тепло глядя на меня. — И это совсем не больно. Кроме того, ты могла бы научиться выполнять кульбиты на спине лошади, как делаю я.
Роберт задумчиво смотрел на меня, что-то прикидывая.
— Кульбиты будешь выполнять в бриджах, а все остальное — в амазонке. Это лучше смотрится на девушке. — Он удовлетворенно кивнул. — Ты согласна, Меридон? Я стану платить тебе.
— Сколько? — немедленно поинтересовалась я.
— Полпенни за представление, пенни в день.
— Пенни за представление, — быстро сказала я.
— Пенни в день, независимо от количества выступлений, — предложил он, и мы ударили по рукам.
Мои тренировки начались незамедлительно. Каждый день я видела выступления Джека на большом пегом пони, и сама я часто скакала верхом на лошади. Но я никогда не пыталась встать ногами на ее спину. Теперь я садилась впереди Джека, потом он на ходу вставал на ноги и пытался помочь мне подняться тоже. Но это было неимоверно трудно; шаг лошади, до того совершенно гладкий, становился подпрыгивающим и неровным, и я, не успев подняться, тут же начинала крениться то в одну, то в другую сторону. А один раз, проклиная себя, даже увлекла за собой в падении Джека.
Но настал наконец день, когда я ухитрилась встать на лошадь и удержаться в таком положении несколько секунд.
— Неплохо, — сказал скупой на похвалу Роберт. — Повторишь это завтра.
Мы с Джеком тут же побежали на речку купаться, чтобы охладить разгоряченные тела. Я бросилась в воду и перевернулась на спину, глядя в голубое небо. Уже наступил сентябрь, но было жарко, как в июле. Мои тонкие руки и ноги казались в воде бледными, как у утопленницы. Я разглядывала свои пальцы с неотмывающейся грязью под ногтями без всякого стыда. Потом я перевернулась на живот и нырнула. Вода щекотала мое лицо и шевелила волосы, разделяя их на пряди, это ощущение мне не понравилось, и я тут же вынырнула, фыркая и отплевываясь.
Я вышла на берег, где валялся на траве Джек. Тут он приподнял голову и уставился на меня. С меня струйками стекала вода, мокрая рубашка прилипла к телу, под ней со всей отчетливостью вырисовывалась моя крохотная грудь, соски, напрягшиеся от холода, и тень от завитков волос ниже живота.
— Тебе не тяжело работать как парню, когда ты уже становишься женщиной? — лениво спросил Джек.
— Нет, — коротко бросила я. — Мне нравится, что ты и твой отец обращаются со мной как с мальчишкой.
— Мой отец — возможно. — Джек улыбнулся своей горячей улыбкой. — Но разве ты не хотела бы, чтоб я относился к тебе как к молодой женщине?
— Нет, — сказала я. — Я видела, каков ты с женщинами.
— Эти-то! — И он пренебрежительно махнул рукой. — Они ведь всего лишь деревенские неряхи. Ты совсем другое дело, Меридон. Ты такая смешная в своих бриджах и моих старых рубашках. Я бы хотел, чтобы тебя радовало, что ты родилась женщиной. И чтобы ты отрастила ради меня волосы.
— Почему? — с откровенным удивлением спросила я его.
— Не знаю. — Он капризно пожал плечами. — Ты никогда не смотришь на меня. Сегодня все утро ты была в моих объятиях и прижималась ко мне, чтобы не упасть. Я чувствовал всю тебя — да! — и ужасно хотел тебя. А сейчас ты спокойно сбрасываешь с себя бриджи и лезешь в воду, будто я для тебя всего лишь одна из наших лошадей!