— А что твоя мать? Ты про нее не говорил.
Странно: никто прежде так не допытывался о моем происхождении. Впрочем, меня прежде и не приглашала в гости царская дочь.
— Мать моя зовется Харитой, она Ллионесская царевна. Мой дед — Аваллах, царь Инис Аваллаха.
Он одобрительно кивнул, но глаза его сузились. Казалось, он мысленно меня взвешивает, может быть, прикидывая, как далеко сможет забросить в озеро и сильный ли будет всплеск. Однако сказал он вот что:
— Королевская кровь по отцу и по матери. Неплохо. — Он перевел взгляд на меня и на тушу, которую его слуги разделывали прямо на месте. — Ну только глянь! Видел такого молодца? Завтра будем им пировать.
И этот удивительный человек, повернувшись, зашагал обратно в башню, сопровождаемый собаками.
— Отцу ты понравился, волчонок. Тебе здесь рады.
— Правда?
— Я тебе говорю.
— Ты знаешь про меня все, а я не знаю ни ׳твоего имени, ни имени твоего отца, ни что это за место, ни...
Она легонько улыбнулась.
— Какой ты любознательный.
— Там, откуда я, это зовется обычной учтивостью.
— Ты как-то отовсюду и ниоткуда. Ладно. — Она склонила головку и отвечала. — Я — Ганиеда. Мой отец — Кустеннин, король Годдеу в Калиддонском лесу.
— Мои приветствия вам обоим.
— Наши приветствия тебе, Мирддин ап Талиесин, — мило отвечала она. — Соблаговолишь зайти?
— Конечно. — Я склонил голову. Она рассмеялась, и звук ее смеха жидким серебром разлился в мглистом вечернем воздухе. Потом она ухватила меня под руку и повлекла за собой. Сердце мое чуть не разорвалось.
В ту ночь я спал на пуховой перине в опочивальне рядом с пиршественным чертогом Кустеннина вместе с несколькими его людьми, которые не обижали меня, но и особой приязни не проявили. Утром они разошлись по своим делам, я встал и вышел в зал, где несколько слуг убирали остатки вчерашней трапезы и посыпали пол свежим тростником.
Никто не обращал на меня внимания. Я вышел во двор, сел на приступочку и зачерпнул воды из деревянного ведерка. Вода была ледяная, вкусная, я пил, думал о предстоящем сегодня пути — и ехать мне не хотелось.
Я еще не поставил на место черпак, когда холодные пальцы коснулись моей шеи. Я втянул голову в плечи и резко повернулся. Ганиеда со смехом отскочила назад.
— Ты, наверно, сильно устал, — сказала она. — Полдня проваляться в постели! И это путник, которому надо спешить!
— Ты права, Ганиеда. — Мне нравилось произносить ее имя. Она была в той же голубой рубахе и юбке-килте, что и вчера, но для защиты от утренней прохлады надела длинный, отороченный овечьим мехом плащ. Серебро на шее и запястьях сверкало, гладко зачесанные черные волосы блестели на солнце.
— Впервые за много дней, — продолжал я, — мне довелось спать на мягком, вот я и заспался.
— Видно, что ты устал, — спокойно заметила она. — Значит, не стоит сегодня ехать. Отправишься завтра, когда отдохнешь. Так лучше будет. — Она с необычной робостью сделала шаг ко мне. — Я вот тут думала... — продолжала она серьезно, ну не то, чтоб совсем серьезно, это было не в ее характере. — Какие дивные глаза! Твои глаза, Мирддин...
— Да? — Я чувствовал, как кровь приливает к щекам.
— Они золотые — волчьи, сокольи... Никогда таких у людей не видела.
— Ты мне льстишь, госпожа, — смущенно выговорил я. О чем же она думала?
Она устроилась рядом со мной на каменную приступочку.
— Тебе далеко ехать?
— Да уж порядочно.
— Ну как далеко?
— Дальше некуда.
— Ой. — Она замолчала, уперев локоть в колено и примостив подбородок в горсти.
— А если б это было ближе, что тогда?
Ганиеда пожала плечами.
— Может... когда-нибудь.
Я рассмеялся.
— Ганиеда, объясни, к чему ты клонишь. О чем ты думала? Я здесь сижу, когда мне надо седлать коня и уезжать скорее. — Последние слова колом встали у меня в горле. Ганиеда скорчила рожицу.
— Ты не знаешь дороги через лес. Тебя надо проводить.
— До сих пор я обходился без провожатых. И тебя нашел без их помощи.
— Тебе просто повезло, — важно отвечала она. — Отец говорит, опасно слишком полагаться на удачу.
— Согласен.
— Вот и хорошо. Остаешься?
— Хотел бы, да не могу.
Лицо ее опечалилось, и, готов поклясться, дневной свет потускнел.
— Почему?
— Мне далеко ехать, — объяснил я. — Зима надвигается, погода вот-вот испортится. Если я не хочу замерзнуть где-нибудь на горном перевале, надо трогаться в путь.
— Это тебе так важно — вернуться домой?
— Да.
И я стал рассказывать, как все было.
Ганиеда слушала, как зачарованная. Я рассказал больше, чем собирался, и говорил бы дальше, лишь бы она слушала. Однако, когда я излагал, как Обитатели холмов кочуют с места на место, раздался стук копыт.
Ганиеда вспорхнула и бросилась навстречу всаднику. Тот спрыгнул с седла и поцеловал ее. Я медленно встал, ощущая в себе пустоту разочарования. Зависть, как нож, поворачивалась в моих кишках.
Незнакомец обнял ее за плечи, и они вместе пошли ко мне. Ганиеда так и светилась от любви. Я умирал от ревности.
— Мирддин, друг мой, — сказала она (по крайней мере со вчерашнего дня меня уже произвели в друзья, спасибо и на том), — познакомься с моим...
Я смотрел на мерзавца, похитившего ее сердце, и не мог понять, что она в нем нашла. Здоровенный переросток с беспечными глазищами цвета орехового прутика, длинноногий и большелапый. Морда смазливая, возраст — года на четыре-пять старше меня. Однако при всем его превосходстве в росте, весе и возрасте я охотно схватился бы с ним за Ганиеду. Но состязание уже позади, награда досталась ему, мне оставалось лишь тупо улыбаться и беситься от зависти.
Эти мысли пронеслись в моей голове, прежде чем Ганиеда закончила:
— ...с моим братом Гвендолау.
Ее брат! Я готов был его расцеловать.
Какой красивый! Какой умный! Да чего же прекрасен мир, где есть такие люди! Он мигом вырос в моих глазах, и я с жаром стиснул его руки в старинном приветствии.
— Гвендолау, приветствую тебя как брата и друга.
Он весело улыбнулся.
— Твой слуга, Мирддин Вильт.
Он со смехом ткнул пальцем в край моего волчьего плаща.
Мерлин Дикий... от шутливого прозвища у меня по коже пробежал холодок. В нем слышался отзвук чего-то жуткого. Неприятное чувство пронеслось, как стрела в полночном лесу, и пропало, когда он похлопал меня по спине.
Ганиеда объяснила:
— Мерлин скоро едет на юг. Там его родичи. Он жил на севере с банши...
— Вот как? — Гвендолау оглядел меня с любопытством. — Это объясняет волчью шкуру. Но как же тебя не убили?
— Господь меня хранил, — отвечал я. — Со мной обошлись по-хорошему.
Гвендолау добродушно кивнул и повернулся к сестре:
— Дома отец?
— Уехал рано утром, обещал вернуться до заката. Велел, чтоб ты его подождал.
— Хм! — Он удивился, потом пожал плечами. — Ладно, ничего не поделаешь. Зато хоть отдохну до его приезда. Ну, всего тебе доброго, Мирддин. Пойду завалюсь в постель.
Он взял усталую лошадь под уздцы и повел через двор в конюшню.
— Далеко он ездил? — спросил я.
— Да. У нас на западной границе беспокойно. Гвендолау ездил предупредить тамошних жителей.
— А что за беспокойство?
— Разве они бывают разные?
— Ну, для набегов время уж больно позднее.
— Только не для скоттов. Они приходят через пролив — это занимает у них меньше дня — и проводят свои кожаные челны по Аннану в самый наш лес. И потом, им сподручнее грабить осенью, когда собран урожай.
Ее слова вернули меня в мир мечей и вечного противоборства. При мысли о жаркой крови на хладном железе меня передернуло. Я взглянул на озеро — в нем отражались синие небеса — и увидел могучего мужа в стальном боевом шлеме и нагрудном доспехе. Его горло пересекала черная рана.
Я узнал его, и меня опять передернуло.
— Если тебе холодно, пошли в дом.
— Нет, Ганиеда, не холодно. — Я тряхнул головой, чтоб прогнать тягостное видение. — Если ты проводишь меня до конюшен, я тронусь в путь.
Она нахмурилась, и в этот миг ей на щеку упала капля дождя. Она протянула руку — еще одна капля брызнула на ладонь.
— Дождь, — победно объявила она. — Под дождем ехать нельзя. И сегодня мы жарим вепря. Ты помог его довезти, так что теперь помогай есть.
По правде сказать, в небе висело лишь одно темное облачко, но мысль о холодной сырой дороге ничуть меня не манила. Ехать не хотелось, и я сдался на уговоры. Ганиеда потянула меня назад в дом завтракать мясной похлебкой, репой и овсяными лепешками.
Весь день она не отпускала меня от себя, развлекала играми и музыкой — в замке была шахматная доска с резными фигурками, а у Ганиеды — лира. И в шахматы, и на лире она играла прекрасно — словно нарочно, чтобы отвлечь меня от предстоящего пути.
День пронесся, как вспугнутый олень, и, когда я выглянул в дверь зала, небо на западе уже озарилось и солнце сквозь серые облака заливало янтарем вершины дальних холмов. «Ладно, — убеждал я себя, — пони нуждался в отдыхе. Хорошо, что мы задержались тут на денек. Но завтра с утра — в путь». Признаюсь, только увидев садящееся солнце, я понял, что из-за нерешительности потерял день. Верно, день был приятный, но все равно он потрачен впустую.
С заходом солнца вернулся король Кустеннин. Он, едва спрыгнув с лошади, бросился в зал, его волосы и плащ развевались за спиной. Ганиеда кинулась к нему, он сгреб ее в охапку и закружил.
Ясно, что он в ней души не чает, да и немудрено. Других женщин я в доме не видел, значит, дочь — единственная отрада короля. От одного ее вида он веселел, как от крепкого вина.
Мигом появился Гвендолау в малиновой шелковой рубахе с черным широким поясом. Штаны на нем были в сине-черную клетку, как и плащ на плече, заколотый большой витой пряжкой из серебра. Гривна на нем тоже была серебряная. Одним словом, королевский сын с головы до пят.
Ганиеда вернулась ко мне, а Гвендолау с отцом отошли обсудить дела. Некоторое время они серьезно переговаривались, хмуря брови и скрестив руки на груди, стоя в уголке у очага, где жарился, шипя и брызгая жиром, вепрь.