С появлением господина зал начал наполняться людьми. Многие из них приехали с Кустеннином, другие пришли на пир из поселка. Король и его сын прервали беседу, и Кустеннин вышел встречать гостей. Каждого он приветствовал отдельно, каждого ласково обнимал. “Вот человек, — подумал я, — который умеет любить друзей. Как же он относится к врагам?”
— Дело хуже, чем я думала, — тихонько поведала мне Ганиеда.
— Откуда ты знаешь? — Я смотрел, как король приветствует гостей, шутит, смеется, передает по кругу рога с медом: счастливый монарх встречает старых друзей, на челе его — ни тени заботы.
— Знаю, — прошептала Ганиеда. — Он ничего не рассказал мне и сразу заговорил с Гвендолау, даже не выпив кубка. Смотри, он и сейчас не прикасается к питью. Видишь — берет рог и передает дальше, не пригубив. Да, вести тревожные. Ночью будет военный совет.
Все было так, как она сказала. Вглядевшись внимательнее, я тоже различил среди гостей скрытый ток беспокойства. Люди говорили и смеялись, но слишком громко и нарочито.
Куда я влип? И вообще зачем я здесь?
И я задумался о том, что ждет меня далеко на юге. Нет, все-таки зря я задержался.
Но почему? Я пробыл в фейне Сокола три года и, хотя скучал по дому, никогда не чувствовал такой спешки. Впрочем, сейчас дело иное. Я задержался исключительно ради собственного удовольствия, потому что хотел быть рядом с Ганиедой. Да и она, не высказывая этого прямо, дала понять, что хочет, чтоб я остался.
Ах, Ганиеда, как же я все это помню!
Мы пировали в бревенчатом парадном покое, среди света и смеха; в чаду от жареного мяса блестели глаза и гривны, среди властителей Годдеу ходили по кругу окованные золотом рога, и те пили и пили, хотя их повелитель не прикоснулся к вину. После предупреждения Ганиеды я внимательно следил за происходящим, да и не я один. Гвендолау тоже следил — трезвый и настороженный — со своего места за высоким столом.
Когда с едой было покончено и вожди потребовали песню, Ганиеда взяла лиру и запела. Я удивился не тому, что она поет, потому что голос у ней был и впрямь красивый, но тому, что у богатого и Могущественных владыки нет барда, а то и двух. Да он мог бы держать полдюжины придворных певцов, чтобы те возносили ему хвалы и пели о мужестве его витязей.
Закончив петь, Ганиеда подошла ко мне и потянула меня за рукав.
— Идем.
— Я хочу видеть, что будет.
— Нас это не касается. Пошли. — Разумеется, она имела в виду, что не касается меня.
— Пожалуйста, — взмолился я, — давай выясним, что будет. Если на севере неспокойно, об этом стоит знать и моим родичам.
Она кивнула и села рядом со мной.
— Зрелище будет не из приятных. — Голос ее был жестким, как каменные плиты на полу.
Почти сразу Кустеннин поднялся и раскинул руки.
— Друзья и родичи! — воззвал он. — Вы пришли сегодня есть и пить за моим столом, и это славно. Король должен поддерживать свой народ, делиться с ним во дни мира, оберегать его во дни бедствий.
Те, кто сидел с ним рядом, одобрительно застучали по столу кубками и рукоятками кинжалов. Я заметил, что Гвендолау исчез из-за стола.
— Еще одно право короля — сурово расправляться с врагами. Наши отцы защищали свою землю и людей в тяжелые времена. Тот, кто попустил врагу вторгнуться в свой край, убивать его подданных, жечь их поля и добро, — не достоин своего имени.
— Верно! Верно! — закричали вожди.
— И всякий, кто обратился против сородичей, такой же враг, как морские волки на боевой ладье.
При этих словах зал смолк. Огонь трещал в очаге, за стенами выл ветер. Капкану оставалось только захлопнуться, но вожди еще не осознали этого.
— Лоетер! — вскричал король. — Так ли это?
Я стал искать глазами того, кого он назвал. Это оказалось нетрудно — после королевских слов вокруг него образовалась пустота.
— Так, повелитель, — отвечал Лоетер, узколицый верзила с брюхом, как у борова. Он беспокойно огляделся.
— Ну, Лоетер, как мы наказываем тех, кто предает собственных родичей?
Теперь все глаза смотрели на Лоетера. У того на лбу выступил пот.
— Мы лишаем их жизни, повелитель.
— Мы убиваем их, Лоетер, так?
— Да, повелитель.
Кустеннин мрачно кивнул и оглядел вождей.
— Вы слышали, этот человек сам изрек себе приговор. Да будет так.
— Что за безумие? — закричал Лоетер. Он вскочил, держась за рукоять кинжала. — Ты меня обвиняешь?
— Не я тебя обвинил, Лоетер. Ты сам себя обвинил.
— В чем? Я ничего не делал.
Кустеннин сверкнул глазами.
— Не делал? Тогда ответь, откуда золото на твоей руке?
— Оно мое, — огрызнулся Лоетер.
— Откуда оно взялось? — спросил Кустеннин. — Отвечай без утайки.
— Мне его подарили, повелитель.
— Верно, подарили. Его подарили тебе скотты! Те, что затаились у самой нашей границы, готовя новый набег.
В зале поднялся крик. Ганиеда вновь потянула меня к выходу.
— Идем.
Но было поздно. Лоетер увидел, что все против него, и, несмотря на хмель, решил сбежать, рассчитывая на поддержку друзей.
— Урбген! Гвис! Идемте, не слушайте эту ложь! — Он повернулся, вышел из-за стола и двинулся к дверям, но никто за ним не последовал.
— Ты продался скоттам, взял их золото в обмен на свое молчание. Твоя алчность навредила нам всем, Лоетер. Ты больше не имеешь права быть среди честных людей.
— Я им ничего не давал!
— Ты указал им, где высадиться! Укрыл под своим кровом! — взревел Кустеннин. — Дети спят сегодня без матерей, Лоетер. Жены оплакивают мужей. Догорают угли и остывает зола там, где был домашний очаг. Сколько еще людей погибнет из-за тебя?
— Это не я! — взвыл несчастный, бочком подбираясь к двери.
— Так кто ж? Отвечай мне, Лоетер!
— Да я и помыслить такого не мог, — заскулил он.
— Ты продал своих родичей, Лоетер. Те, о ком я обязан печься, лежат сегодня в темных покоях смерти. — Кустеннин воздел руку и указал на длинный кинжал за поясом у предателя. — Ты пойдешь за ними, Лоетер, так я говорю, и так будет, или я уже не король Годдеу.
Лоетер еще отступил к двери.
— Нет! Они только просили разрешения поохотиться! Клянусь! Я собирался отдать золото тебе...
— Довольно! Не унижайся дальше. — Кустеннин пошел к Лоетеру, сжимая в руке кинжал.
Тот метнулся к дверям. Там был Гвендолау с двумя псами и воины по обе стороны от него.
— Не убивайте меня! — завопил Лоетер. Он попятился к Кустеннину. — Умоляю, повелитель! Пощади!
— Твоя смерть будет легкой, чего не скажешь о тех, кто полег по твоей вине. Мне не хватит духу сотворить с тобой то, что делают с пленными скотты.
Лоетер дико взвизгнул, рухнул на колени перед королем и зарыдал. Все смотрели на них в гробовом молчании.
— Пощади меня, господин, пощади... Отправь в изгнание.
Кустеннин, казалось, задумался. Он взглянул на распростертого предателя, затем обернулся к собравшимся.
— Что скажете, братья? Пощадить его жалкую жизнь?
Он не успел договорить, как Лоетер вскочил. В руке его был кинжал. Сталь метнулась к королевской спине, но в это мгновение послышался громкий рык, и что-то черное молнией пронеслось по воздуху...
Лоетер лишь раз вскрикнул, прежде чем псы порвали ему горло.
Изменник рухнул на пол, но псы продолжали рвать тело, пока Гвендолау не оттащил их за ошейники. Кровь текла с их морд.
Кустеннин взглянул на растерзанный труп.
— Вот что принесло тебе твое золото, — печально произнес он. — Ответь мне, стоило ли оно того?
Он махнул рукой, и воины, стоявшие у дверей, вытащили тело из зала.
Я повернулся к Ганиеде, которая сидела рядом со мной. Глаза ее яростно сверкали в свете факелов.
— Он отделался легче, чем заслужил, — тихо сказала она и, повернувшись ко мне, добавила: — Так должно быть, Мирддин. Измену надо карать, иначе ты не король.
Глава 9
Гнусная история, — говорил Кустеннин, — и не при госте бы ей случиться. Извини, сынок, ничего нельзя было поделать.
— Я все понимаю, — отвечал я. — Тебе не за что просить извинения.
Великан медвежьей лапой хлопнул меня по спине.
— У тебя самого царская стать. Видна кровь. Правда, что ты в последние годы жил с Обитателями холмов?
— Правда.
— Как же так? — искренне подивился он. — Такой смышленый малец — и не придумал, как убежать?
— Я бы мог убежать, если б хотел. Но я решил остаться.
— Сам решил?
— Не сразу, — объяснил я, — но потом понял, что так нужно.
— Зачем?
Пришлось сознаться, что я и сейчас толком не знаю.
— Может быть, станет ясно потом. По крайней мере, я не жалею об этом времени. Я многому научился.
Он только потряс головой. В этом был весь Кустеннин — он понимал или все, или ничего. Он действовал прямо и без промедления — как в случае с предателем Лоетером. Он ценил народное уважение и во всем стремился его заслужить.
— Куда теперь, Мирддин? — спросил он. — Ганиеда сказала, ты рассчитываешь до зимы оказаться в Диведе.
— Там у меня друзья. Мои родичи живут еще дальше.
— Ты говорил. Путь неблизкий.
Я кивнул.
— Погода может испортиться в любой день, и зима застанет тебя в дороге.
— Тем больше причин скорей отправляться в путь, — отвечал я.
— И все же я просил бы тебя остаться. Перезимуй с нами, а весной в путь-дорожку.
Я не сомневался, что все это затеяла Ганиеда. Она не решилась просить меня сама и уговорила отца.
— И нам будет веселее. Вот увидишь, время пролетит незаметно, — продолжал он.
— Вы добры и щедры, мне жаль, что я вынужден отказаться.
— Ладно, сынок, раз ты решил, то езжай, не буду тебя переубеждать. Три года вдали от дома — немалый срок.
Он проводил меня до конюшни, приказал седлать моего пони и с сомнением оглядел низкорослого конягу.
— Крепкий-то он крепкий, да уж больно неказист для королевского сына. На моем быстрее доедешь.