После этого она говорила только о своей работе в Египте, радуясь возможности снова туда вернуться. За это время с помощью аэрофотосъемки в пустыне обнаружили несколько руин, и Меррик успела договориться о встрече, которая позволит ей увидеть никому до сих пор не известное захоронение.
Я был счастлив видеть Меррик в такой чудесной форме. Пока я расплачивался, она достала золотые карманные часы дядюшки Вервэна.
– Чуть о них не забыла. Разумеется, их уже нельзя починить, – пояснила она, с любовью держа на ладони хорошо отполированную реликвию. От легкого прикосновения крышка мгновенно открылась с громким щелчком. – Но мне нравится, что они у меня. Видишь? Стрелки остановились на без десяти восемь.
– Ты думаешь, это как-то связано с временем их смерти? – осторожно поинтересовался я.
– Скорее всего, нет, – ответила она, слегка пожав плечами. – Вряд ли Холодная Сандра когда-нибудь вспоминала, что часы нужно заводить. Думаю, она носила их в сумочке просто из сентиментальности. Удивительно, что она не заложила такую дорогую вещь. Ведь она много что отнесла скупщикам.
Меррик убрала часы обратно в сумку и ободряюще мне улыбнулась.
Я отвез ее в аэропорт, специально выбрав маршрут подлиннее, и проводил до самого самолета.
Все было спокойно до последних секунд. Просто два цивилизованных человека прощались ненадолго перед скорой встречей.
Потом вдруг во мне что-то сломалось. Я уже не мог больше сдерживаться и заключил Меррик в объятия.
– Моя дорогая, моя любовь, – забормотал я, чувствуя себя ужасно глупо. Меня тянуло к этой молодой женщине, и я жаждал всей душой ее преданности. Меррик не сопротивлялась, уступая поцелуям, разбивавшим мне сердце.
– Никого другого никогда не будет, – прошептала она мне на ухо.
Помню, как отстранил ее от себя, взяв за плечи, после чего повернулся и быстро ушел, даже ни разу не оглянувшись.
Кто я рядом с этой молодой женщиной? Семидесятилетний старик. А ей не было еще и двадцати пяти. Но по дороге в Обитель я понял, что мне все равно не удастся вызвать в своей душе чувство вины, сколько бы ни старался.
Я любил Меррик точно так, как когда-то любил Джошуа, юношу, считавшего меня самым чудесным любовником на свете. Я любил ее, поддавшись соблазну, и ничто никогда не заставило бы меня отречься от этой любви перед самим собой, перед ней или перед Богом.
Все оставшиеся годы, что я ее знал, Меррик провела в Египте. Дважды в год она возвращалась в Новый Орлеан, по пути домой непременно заезжая в Лондон.
Однажды я осмелился прямо спросить ее, почему она не занимается изучением наследия майя.
Мне показалось, вопрос вывел ее из себя. Она не любила вспоминать джунгли, тем более говорить о них. Она считала, что мне бы следовало это знать, но все-таки вполне вежливо ответила, пояснив, что в ходе исследования Мезоамерики слишком часто наталкивалась на препятствия. В особенности это касалось неизвестных ей диалектов, и к тому же у нее не было опыта археологических раскопок. Меррик много читала о Египте, хорошо знала его историю. Именно поэтому она отправилась туда и намеревалась там остаться.
«Колдовство повсюду одинаково», – частенько повторяла она, но это не помешало ей посвятить магии всю жизнь.
Есть еще одно обстоятельство, связанное с тайной Меррик.
В тот год, когда Меррик работала в Египте после нашего с ней путешествия в джунгли, Эрон прислал странное послание, содержание которого навсегда запечатлелось в моей памяти.
В письме рассказывалось, что номер автомобиля, обнаруженного в болоте, вывел власти на продавца подержанными машинами, который и убил своих молодых клиенток – Холодную Сандру и Медовую Каплю. Им оказался бродяга, за которым числился длинный список преступлений, так что выследить его не составило особого труда. Воинственный и жестокий по своей природе, этот негодяй несколько раз в течение последних лет возвращался на ту самую работу, где когда-то встретил свои жертвы. Его личность была хорошо известна многим.
Вскоре этот человек признался во всех преступлениях, однако суд счел его невменяемым.
«Власти сообщили мне, что мерзавец запуган до смерти, – писал Эрон. – Он утверждает, что его преследует призрак и что он готов пойти на все, лишь бы искупить свою вину. И постоянно умоляет дать ему наркотики, чтобы впасть в забытье. Думаю, его поместят в больницу для душевнобольных, несмотря на тяжесть совершенных преступлений».
Естественно, обо всем этом Меррик поставили в известность. Эрон отослал ей подборку газетных вырезок, а также судебные стенограммы, которые сумел раздобыть.
Но, к великому моему облегчению, Меррик тогда не пожелала приехать в Луизиану.
«Мне незачем видеть этого человека, – написала она. – Судя по тому, что сообщил Эрон, справедливость восторжествовала».
Меньше чем через две недели Эрон сообщил, что убийца Холодной Сандры и Медовой Капли наложил на себя руки.
Я немедленно позвонил Эрону.
– Ты рассказал Меррик?
– Подозреваю, что Меррик знает об этом и без меня, – после продолжительной паузы спокойно ответил он.
– Почему ты так думаешь? – тут же спросил я, теряя терпение от его сдержанности.
Однако на этот раз он недолго держал меня в неведении.
– Призрак, который преследовал того типа, был высокой женщиной с каштановыми волосами и зелеными глазами. Как-то не очень соответствует фотографиям Холодной Сандры или Медовой Капли на Солнце – ты не находишь?
Я согласился.
– В общем, он мертв, бедолага, – сказал Эрон. – И может быть, сейчас Меррик спокойно продолжит работу.
Именно так Меррик и поступила: спокойно продолжила работу.
А теперь...
Теперь, спустя годы, я вернулся к ней с просьбой вызвать душу мертвого ребенка, Клодии, – для Луи и для меня.
Я просил ее прибегнуть к колдовству, и, вполне возможно, ей придется использовать маску, которая, насколько я знаю, до сих пор хранится в ящике с ее именем в подвалах Оук-Хейвен, – маску, позволяющую видеть призраков, витающих между жизнью и смертью.
Да, я это сделал, хотя знал, как много она выстрадала и каким хорошим и счастливым человеком могла бы быть. Впрочем, она такая и есть.
16
Когда я закончил рассказ, до рассвета оставалось не более часа.
Луи выслушал меня молча, не задав ни одного вопроса, ни разу не перебив меня и не отвлекаясь. Он буквально впитывал каждое слово.
Из уважения ко мне Луи продолжал хранить молчание, но на его лице читалось безмерное волнение. Похоже, его захлестнули эмоции. Зеленые глаза Луи напомнили мне о Меррик, и на секунду меня охватило такое желание и такой ужас от всего сотворенного, что я лишился дара речи.
Именно Луи объяснил те чувства, которые переполняли меня сейчас, когда я обдумывал сказанное.
– Я до сих пор не понимал, как сильно ты любишь эту женщину, – произнес он. – Я до сих пор не понимал, какие мы с тобой разные.
– Ты прав, я люблю ее и, возможно, сам не сознавал, как сильно, пока не рассказал тебе всю историю. Я заставил себя это понять. Я заставил себя все вспомнить. Я заставил себя заново пережить наш с ней союз. Но что ты имеешь в виду, говоря, что мы не похожи? Объясни.
– Ты мудр, – сказал он, – такой мудростью обладают только старые люди. Ты познал старость, что не довелось ни одному из нас. Даже Великая Мать Маарет не знала старческой немощи, прежде чем много веков тому назад ее сделали вампиром. Лестату старость тоже неведома, несмотря на все его увечья. Что уж говорить обо мне. Я слишком долго живу молодым.
– Не осуждай себя за это. Неужели ты считаешь, что предназначение людей – познать горечь и одиночество, какие я испытал в последние годы своей смертной жизни? Не думаю. Как все существа, мы созданы для того, чтобы жить до расцвета. Все остальное – духовная и физическая катастрофа. В этом я уверен.
– Не могу с тобой согласиться, – скромно возразил Луи. – Назови мне хоть одно племя на земле, где не было бы старейшин. А сколько произведений искусства и открытий созданы стариками! Рассуждая так, ты похож на Лестата, разглагольствующего о своем Саде Зла. Мир никогда не казался мне безнадежно жестоким.
Я улыбнулся.
– Ты веришь очень многим вещам и в то же время из-за своей вечной меланхолии отрицаешь ценность всего, что узнал. Стоит только слегка надавить на тебя, чтобы это понять.
Луи кивнул.
– Я во многом не могу разобраться, Дэвид.
– Может быть, нам и не следует в этом разбираться, и не важно, старики мы или молодые.
– Наверное, – согласился он. – Но сейчас очень важно, чтобы мы оба дали торжественную клятву. Мы не нанесем вреда этой уникальной жизнелюбивой женщине. Ее способности не ослепят нас. Мы удовлетворим ее любознательность, будем к ней справедливы, станем ее защищать, но никогда не причиним ей даже малейшее зло.
Я кивнул, мгновенно уловив, что он имеет в виду.
– Как бы мне хотелось сказать, – прошептал он, – что мы отказываемся от нашей просьбы. Как бы мне хотелось обойтись без колдовства Меррик. Как бы мне хотелось покинуть этот мир, не увидев призрака Клодии.
– Прошу тебя, не говори ни о каком прощании с миром. Я не могу это слышать, – взмолился я.
– Но я должен об этом говорить, потому что только об этом и думаю.
– Тогда думай о тех словах, что я сказал призраку в пещере. Жизнь принадлежит живым. То есть тебе.
– Но какой ценой, – вздохнул он.
– Луи, мы оба отчаянно стремимся жить, – принялся увещевать я. – Мы обращаемся к магии Меррик, чтобы найти утешение. Мы мечтаем о том, чтобы самим взглянуть на мир сквозь маску, – разве не так? Мы хотим увидеть нечто, что придаст цельность всему.
– Я не так решительно настроен, как ты, Дэвид, – признался Луи. Лицо его потемнело от беспокойства, в уголках глаз и рта проступили морщины, невидимые, когда он был спокоен. – Я сам не знаю, чего хочу. Но я хочу видеть призраков так, как видите их вы с Меррик. Хочу слышать звуки клавесина, которые слышат в этом доме другие. Хочу разговаривать с призраком, равным по силе Медовой Капле на Солнце. Это для меня очень важно.