[12].
— Я попросил бы избавить миссис Камье от участия в этой дискуссии, — сказал Мерсье.
— Рехнулся, — сказал Камье.
Первое, что замечали в «У Хелен», — это ковер.
— Ты посмотри на этот ворс, — сказал Камье.
— Первоклассный мокет[13], — сказал Мерсье.
— Невероятный, — сказал Камье.
— Будто и не видел его никогда прежде, — сказал Мерсье, — а ведь валяешься на нем все эти годы.
— Я никогда не видел его прежде, — сказал Камье, — и теперь я не смогу его забыть.
— Это все слова, — сказал Мерсье.
Если ковер в тот вечер и бросался по-особенному в глаза, он был не единственным, что в них бросалось, ибо какаду бросался в них тоже. Он нетвердо держался на своей жердочке, подвешенной в углу к потолку и головокружительно колеблемой противоборствующими качанием и верчением. Он бодрствовал несмотря на поздний час. Грудь его поднималась и опускалась немощно и судорожно, пух на ней слабо трепетал при каждом вздохе. Клюв то и дело распахивался и по целым, казалось, секундам оставался по-рыбьи разинут. Тогда становилось видно, как шевелится черное веретено языка. Глаза, которые он прятал от света, исполненные невыразимого страдания и недоумения, казались настороженными. Мучительная дрожь пробегала по оперению, полыхавшему карикатурным великолепием. Под ним, на ковре, была размазана добрая порция свежего дерьма.
— Есть моя кровать и есть кушетка, — сказала Хелен.
— Они в полном вашем распоряжении, — сказал Мерсье. — Что до меня, я не собираюсь спать ни с кем.
— Изящный маленький отсосик, — сказал Камье, — и сделай одолжение, не слишком затянутый. Но больше ничего.
— Принято, — сказала Хелен. — Изящные маленькие отсосики, но больше ничего.
— Я лягу на полу, — сказал Мерсье, — и буду ждать рассвета. Картины и лица будут проходить передо мной, дождь, словно когтями, будет стучать по стеклянной крыше, а ночь — перебирать свои оттенки. Мной овладеет страстное желание выброситься из окна, но я с ним справлюсь. И он проревел еще раз: — Я справлюсь!
Опять на улице, они все задавались вопросом, что же они сделали с велосипедом. Сак тоже исчез.
— Ты видел попугая? — сказал Мерсье.
— Прелесть, — сказал Камье.
— Он ночью стонал, — сказал Мерсье.
Камье подверг это сомнению.
— Меня теперь до самой смерти это будет преследовать, — сказал Мерсье.
— Я и не знал, что у нее такой есть, — сказал Камье. — Вот что меня преследует, так это ее киддерминстер.
— Я тоже, — сказал Мерсье. — Она говорит, он у нее уже много лет.
— Врет, конечно, — сказал Камье.
Все еще лил дождь. Они не знали, куда направиться, и укрылись под аркой.
— Когда именно ты заметил, что сак пропал? — сказал Камье.
— Нынче утром, — сказал Камье, — когда пошел принять свои сульфамиды.
— Я не вижу никаких следов зонта, — сказал Мерсье.
Камье оглядел себя, ссутулившись и расставив руки, будто речь шла о пуговице.
— Мы, должно быть, оставили его в «У Хелен», — сказал он.
— Я так чувствую, — сказал Мерсье, — что если мы не покинем этот город сегодня, мы не сделаем этого никогда. Поэтому давай дважды подумаем, прежде чем пытаться.
Он чуть не сказал возмещать.
— Что именно там, в саке, было? — сказал Камье.
— Туалетные принадлежности и предметы первой необходимости, — сказал Мерсье.
— Чрезмерная роскошь, — сказал Камье.
— Несколько пар носков, — сказал Мерсье, — и одни кальсоны.
— Боже, — сказал Мерсье.
— Кое-что съедобное, — сказал Мерсье.
— Тухлятина, созревшая для помойной ямы, — сказал Камье.
— При условии, что мы все это снова найдем, — сказал Мерсье.
— Давай сядем в первый же экспресс на юг! — закричал Камье. Он добавил, сдержаннее: — Тогда у нас не возникнет искушения сойти на ближайшей остановке.
— А почему юг? — сказал Мерсье. — А не север, или запад, или восток?
— Я предпочитаю юг, — сказал Камье.
— И это достаточное основание? — сказал Мерсье.
— Это ближайший вокзал, — сказал Камье.
— Правда, — сказал Мерсье.
Он вышел на мостовую и посмотрел туда, куда и обычно смотрел, на небо, на серую пелену.
— Беспросветно свинцовое, — сказал он, снова занимая свое место под аркой. — Без зонта мы потонем как крысы.
Камье раскритиковал это сравнение.
— Как крысы, — сказал Мерсье.
— Даже будь у нас зонт, — сказал Камье, — мы не смогли бы им воспользоваться, потому что он сломан.
— Это что еще за новости? — сказал Мерсье.
— Мы сломали его вчера, — сказал Камье. — Идея была твоя.
Мерсье обхватил голову руками. Постепенно сцена проступила у него в памяти. Он выпрямился гордо, в полный рост.
— Пусть, — сказал он. — Сожаления напрасны.
— Будем носить плащ по очереди, — сказал Камье.
— Мы будем в поезде, — сказал Мерсье, — летящем к югу.
— Сквозь мокрые оконные стекла, — сказал Камье, — мы пытаемся сосчитать коров, далеко дрожащих под скудной защитой живых изгородей. Взлетают грачи, промокшие и забрызганные грязью. Но вокруг понемногу светлеет, и мы прибываем в бриллиантовое сияние восхитительного зимнего дня. Похоже на Монако.
— Не похоже, чтобы за последние сорок восемь часов я что-нибудь ел, — сказал Мерсье. — А тем не менее я не голоден.
— Нужно есть, — сказал Камье. И продолжил сравнением желудка с пузырем.
— Между прочим, — сказал Мерсье, — как твоя киста?
— Молчит, — сказал Камье, — но под поверхностью назревает беда.
— И что ты тогда будешь делать? — сказал Мерсье.
— Я бы, пожалуй, осилил слойку с кремом, — сказал Мерсье.
— Жди здесь, — сказал Камье.
— Нет, нет! — закричал Мерсье. — Не оставляй меня! Не будем покидать друг друга!
Камье вышел из-под арки и начал переходить улицу. Мерсье звал его назад, и последовали препирательства слишком глупые, чтобы их приводить, такие глупые они были.
— Другой бы обиделся, — сказал Камье. — Но я, учитывая обстоятельства, нет. Ибо я говорю себе: Это тяжелый час, и Мерсье… ну… Он подвинулся к Мерсье, который проворно отпрянул. Я только хотел обнять тебя, — сказал Камье. — Я сделаю это как-нибудь в другой раз, если у меня из головы не вылетит, когда ты не будешь таким заносчивым,
Он ступил под дождь и исчез. Оставшись в арке один, Мерсье стал шагать туда-сюда, погрузившись в горькие раздумья. В первый раз со вчерашнего утра они разделились. Внезапно подняв глаза, словно бы оторвав их от зрелища, которого уже невозможно было более выносить, он увидел двух детишек, маленького мальчика и маленькую девочку, которые замерли, уставившись на него. На них были одинаковые маленькие черные с капюшоном дождевички, у мальчика за спиной ранец. Они держались за руки.
— Папа! — сказали они в один голос или почти.
— Добрый вечер, детки, — сказал Мерсье. — Проваливайте-ка отсюда!
Но они нет, не сдавали позиции, только покачивали маленькими сомкнутыми ручонками вперед-назад, вперед-назад. Наконец, маленькая девочка высвободила свою и подвинулась к тому, кого они назвали «папа». Она протянула ему свои маленькие ладошки, словно просила поцелуя или хотя бы внимания к себе. Маленький мальчик последовал ее примеру с видимой опаской. Мерсье поднял ногу и топнул о панель. Прочь! — закричал он. Он напустился на них, дико жестикулируя, с искаженным лицом. Дети отступили на тротуар и там снова замерли. Убирайтесь на хер! — завопил Мерсье. Он в бешенстве метнулся к ним, и они кинулись наутек. Но вскоре остановились и оглянулись. То, что они увидели, должно быть произвело на них сильное впечатление, ибо они снова сорвались с места и скрылись в первом же проулке. Что до несчастного Мерсье, убедившегося, после нескольких минут злобного кипения и мучительной неизвестности, что опасность миновала, он, промокший насквозь, вернулся под арку и возобновил свои размышления если и не с того места, где они были прерваны, то по крайней мере с близкого к нему.
Размышления Мерсье отличались тем, что одни и те же зыби и волны прокатывались через них все и выбрасывали мысль, в какие бы плавания она ни пускалась, неизменно на одни и те же камни. Это были, пожалуй, не столько даже размышления, сколько темный поток печальных дум, где прошлое и будущее сливались в одну реку и смыкали воды поверх всегда отсутствующего настоящего. Ну ладно.
— Вот, — сказал Камье. — Надеюсь, ты не волновался.
Мерсье извлек пирожное из обертки и положил себе на ладонь. Он гнулся вперед и вниз, покуда нос его едва не коснулся пирожного, и глаза, понятно, не слишком отставали. Из этого положения он бросил в сторону Камье косой взгляд, исполненный недоверия.
— Кремовый рожок, — сказал Камье. — Лучшее, что я сумел найти.
Мерсье, все так же согнувшись пополам, шагнул вперед, к выходу из-под арки, где света было побольше, и исследовал пирожное снова.
— Он полон крема, — сказал Камье.
Мерсье медленно сжал кулак, и пирожное фонтаном брызнуло у него меж пальцев. Широко раскрытые глаза наполнились слезами. Камье подошел ближе, чтобы лучше видеть. Слезы набухли, перелились через край, стекли вниз по морщинистым щекам и потерялись в бороде. Лицо оставалось неподвижным. Глаза, все еще источавшие влагу и, без сомнения, незрячие, были, казалось, нацелены на какой-то предмет, шевелящийся на земле.
— Если ты его не хотел, — сказал Камье, — так отдал бы лучше собаке или ребенку.
— Я в слезах, — сказал Мерсье, — не лезь.
Когда поток иссяк, Камье сказал:
— Позволь предложить тебе наш носовой платок.
Бывают дни, — сказал Мерсье, — каждую минуту кто-нибудь рождается. Потом мир полон маленьких сраных Мерсье. Это ад. И нет ему конца!
— Хватит, — сказал Камье. — Ты похож на заглавную S. Лет девяноста.
— Если бы, — сказал Мерсье. Он вытер руку сзади о штанину. Он сказал: — Я готов ползти дальше в любой момент.
— Я ухожу, — сказал Камье.