м, — я снизил скорость до шестидесяти, — не следующий, а следующие, потому что как раз в то время «Мерседес» первым опробовал особую рекламную акцию, заключавшуюся в том, что через двенадцать месяцев подержанную машину можно было сдать и, доплатив пятьсот злотых, уехать из их гаража на новом автомобиле. — Гаража? — удивилась панна Цивле. — Так тогда говорили, — не дал я себя прервать, — ибо слово «салон» не означало, к примеру, парикмахерскую, обувной магазин или прачечную, как сегодня, в ту эпоху салон по-прежнему предназначался для дружеской беседы, музицирования, вина, да еще, пожалуй, партии в бридж; итак, мой дедушка Кароль, — продолжал я, — каждый год выезжал из гаража «Мерседеса» на новой машине, но это всегда была одна и та же модель, причем неизменно цвета гнилой зелени, и такая привязанность к «сто семидесятому» объяснялась, видимо, тем, что во время ежегодной охоты на лис дед всякий раз одерживал на нем решительную победу. — Ну знаете, — панна Цивле махнула рукой, показывая, чтобы на перекрестке у Костюшко я свернул на улицу Словацкого, — вот теперь вы заливаете, охота на лис — игра конная, как можно на четырех колесах гнаться по полям и лугам за «лисьим хвостом», это просто ни в какие ворота не лезет, да если б даже «лиса» передвигалась на машине, тем более ничего бы не вышло, раз уж вы не можете не сочинять, так, пожалуйста, постарайтесь, чтобы я об этом не догадывалась, сцепление, тормозим, — скомандовала она, — в горку едем на более низкой передаче! — Мы поднимались по серпантину на мореные холмы, к аэродрому, через приоткрытое окно в «фиатик» врывались деревенские запахи — сирени, скошенной травы — и холодная тень букового леса, отдающая, несмотря на весну, меланхолией. — Прошу прощения, — возразил я, — но вы недооцениваете смекалку довоенных инженеров; так вот, когда в Мосцице прошли первые соревнования среди воздухоплавателей, а именно отборочный матч на кубок Гордона Беннета, когда инженеры, восхищенные великолепием этой небесной феерии шарообразных форм, собрались вечером в клубе, кто-то из них выдвинул синкретическую, почти вагнеровскую идею — объединить любимый автомобильный спорт, которому они были преданы всей душой, с воздухоплаванием; вот таким нехитрым образом, — я заглянул панне Цивле в глаза, — и родился проект совершенно нового, просто-таки революционного и демократического вида охоты на лис, ибо, — невозмутимо объяснял я, — моего дедушку Кароля и его коллег могли, к примеру, пригласить поохотиться к князю Сангушко или даже на весенний бал в Гумниски, но конная охота на лис — это уж вряд ли, тут действовали законы «Готского альманаха»[31] и коль ты не мог похвастаться хотя бы семью зубцами на гербе, ленточками с булавами, портретами, словом, достаточно высоким происхождением, то считался «не комильфо», так что дедушка с паном инженером Крыницким молниеносно разработали правила и устав игры, молниеносно объявили сбор средств на эти соревнования, а прежде всего на воздушный шар, которому предстояло изображать лису, и вот не прошло и двух месяцев, как в одно весеннее утро на лугу позади завода расцвел огромный цветной мяч, воспаривший к небесам в девять часов двадцать одну минуту по местному времени и управлявшийся из подвесной гондолы маэстро аэронавтики, хорунжим авиаполка паном Шубером из Санока, так что можете себе представить, — я вновь посмотрел панне Цивле в глаза, — возбуждение толпы автомобилистов, когда спустя полчаса подали знак рассаживаться по машинам и разъезжаться в поисках гонимого ветром шара, но прежде, чем заработали стартеры, прежде, чем штурманы разложили свои карты, «лису» высматривали в подзорные трубы, чтобы выяснить, в какую сторону она уплыла и следует ли отправляться вслед за ней на север, в Щучин, или, напротив, к Збылитовской Гуре; вот так примерно все и происходило, — продолжал я, — пан Межеевский стремительно усаживался в огромный «паккард», в котором обычно возил восьмерых своих детей, пан Нартовский захлопывал дверцу «ганзы», пан Хеннель срывался с места на великолепной «татре», уже на старте набирал обороты двухтактный «ДКВ» пана Кубинского, а Георгий Гергиадес, которого все принимали за армянина, тогда как он был всего-навсего греком, преследовал эту шарообразную лису на великолепном «шевроле», пан Ясилковский — на «бьюике», инженер Хобблер же — на двухдверном «БМВ», в отличие от инженера Войнарского, что гнался за шаром на четырехдверном «опеле-олимпии», но, разумеется, это еще не всё, надо упомянуть пана Збигнева Крыстека на «опеле-капитане», пана Жабу на «фиате-504», пана Мровеца на «фиате-1100», пана Крыницкого на «стейре», пана Захаревича на старом «форде», а также пани Кшишковскую на «адлере-юниоре», что же касается «мерседесов» — мы въехали на горку, где я смог, наконец, переключить передачу и прибавить газу, — таких в Мосцице насчитывалось целых три штуки — кроме дедушки Кароля на этой марке ездили доктор Сверчевский и инженер Следзинский, причем оба на двухдверном «сто семидесятом», дед же неизменно оставался верен четырехдверной модели, ну а кроме того, в соревнованиях также принимали участие мотоциклисты на «ариэлях», «БМВ», «зундаппах», «БСА», «викториях», «индианах» и «Харлей-Дэвидсонах»… — Да, неплохо, — прервала мою литанию панна Цивле, — разворачивайтесь вон у той просеки, нам ведь в аэропорт не надо, а прервать вас, кстати, совершенно невозможно; этот «мерседес», он и в самом деле был самым лучшим? — спросила она с такой улыбкой, что я едва не упустил руль, — то есть я имею в виду не столько марку, сколько эту конкретную модель, вы же сами говорили, что с ним была масса хлопот, по сути, каждые пятьсот километров. — Тогда все машины были такими, — немедленно возразил я, — это вопрос технологии того времени, а не какой-то отдельной марки или модели, так что «сто семидесятый» четырехдверный неизменно приносил дедушке удачу в соревнованиях, чему, ясное дело, способствовала и бабушка Мария в роли штурмана, а кроме того, прежде чем отправиться в погоню за шаром, дедушка несколько вечеров подряд слушал по радио прогноз погоды, ночью поднимался на крышу — понаблюдать за небом и облаками, а также за движением планет, после чего, запершись в кабинете с картой, вычерчивал вероятную траекторию полета шара при всех возможных направлениях и силе ветра, наконец, все это пересчитывал и заносил в блокнот в виде таблиц и графиков, потому, наверное, дед всегда и выигрывал, и приз неизменно доставался ему, ведь, определив сразу после старта местонахождение шара, бабка Мария заглядывала в табличку и сообщала: — Через три четверти часа будет над Закличином, дорога номер тринадцать, вариант первый, на втором перекрестке левый поворот на Зглобице, — и дедушка сразу, кратчайшим путем устремлялся к цели, а если направление или сила ветра вдруг менялись, он на минуту притормаживал, молниеносно водружал на обочине собственноручно сконструированный прибор — ветряную мельницу на штативе, — снятые с нее точные показания бабушка тут же заносила в блокнот, и они опять бросались в погоню, вооруженные навигационной переменной, при помощи интегралов и логарифмов безошибочно определявшей новое положение шара, и им всегда удавалось первыми настичь воздушную лису, будь то в Мшане, Издебной или Вешхославице; представьте себе, — мы уже были внизу, на Словацкого, возле прусских казарм, — эту чудесную картину: дедушка Кароль останавливает «мерседес» на обочине разбитой дороги и мчится через луг, чтобы, согласно правилам, максимально приблизиться к гондоле, затем трубит в охотничий рожок, по сигналу которого аэронавту хорунжему Шуберу из Санока полагалось немедленно выключить газовую горелку для подогрева воздуха и прервать полет, и вот они уже видят друг друга и машут руками, хорунжий Шубер бросает якорь с прицепленным к нему лисьим хвостом, дедушка хватает «лису» и всякий раз чувствует себя самым счастливым человеком на свете, ведь по лугу уже бежит бабка Мария, они обнимаются, целуются, поют, пускаются в пляс, а хорунжий Шубер достает из специального деревянного ящика предусмотренную правилами бутылку шампанского и три хрустальных бокала, все пьют за победу, тут, глядишь, подтягиваются и остальные машины и мотоциклы; вероятно, это и впрямь было потрясающее ощущение — выиграть такие соревнования, — я закончил историю на перекрестке Грюнвальдской и Костюшко, — не забывайте, что, по уставу, триумфатором оказывался лишь один из участников вместе со своим штурманом, второе и третье места предусмотрены не были, так же как в конной охоте, где только один наездник хватает лисий хвост и срывает банк, становясь настоящим, то есть единственным королем — на тот вечер, когда в клубе пьют за его здоровье. — А приз большой? — панна Цивле вынула из серебряного портсигара косяк и воспользовалась прикуривателем, — больше, чем то, что получил машинист Гнатюк за раздавленный «ситроен»? — Что вы такое говорите! — я плавно перестроился в средний ряд. — Пан Гнатюк получил премию не за порчу чего бы то ни было, а за рекламу хшановских локомотивов, насколько я помню, ему дали тысячу пятьсот злотых, по тем временам немало, учитывая, что польский «фиат» стоил около пяти тысяч, плюс еще золотую «Омегу» с гравировкой «Герою польских железных дорог — дирекция»; нет, в этих соревнованиях приз был чисто символическим, а именно — латунный значок в виде лисы с надписью «Мосцице, погоня за шаром», ну, и дата; кроме того, в клубе победитель ставил всей компании первые три выпивки, так что если взять материальную сторону вопроса, то за честь и почет приходилось еще и доплачивать. — Не то, что теперь, — вздохнула панна Цивле, — сегодня каждый стремится не прогадать, вот и выходит, что если бы можно было продавать собственное дерьмо, никто бы не поморщился. — Ну, это уж вы преувеличиваете, — воскликнул я, — диалектический материализм, конечно, уступил место практическому, но разве это основание, чтобы так думать о людях? — Вы не знаете, о чем я говорю, — она снова затянулась, выпустив струйку едкого дыма, — слыхали о докторе Элефанте? — Поскольку я ответил «нет», панна Цивле тут же принялась рассказывать сдавленным голосом, и должен вам сказать, дорогой пан Богумил, я вздрогнул, представив, что мог бы оказаться на месте Ярека и угодить в лапы к доктору Элефанту, который, правда, умел вырезать аневризму мозга, но еще более ловко у него получалось разорять пациентов, требуя взяток сперва за место на больничной койке, потом за бесконечные консультации, наконец, за саму операцию, которую доктор назначал и тогда, когда все было предрешено и он прекрасно понимал, что пациент не выживет, и даже тогда, когда никакая операция не требовалась вовсе; доктор Элефант был чемпионом по сбору денег, ему всегда удавалось вытрясти их из отчаявшихся людей, которые ради спасения ближнего готовы были продать буквально все, да еще и занять в придачу, что и произошло с Яреком и его сестрой: сначала, чтобы попасть в клинику и заплатить за операцию, они продали квартиру, а потом оказалось, что диагноз поставлен неверно и операция не нужна, а сама болезнь редкая и требует длительного лечения; тогда панна Цивле отправилась в кабинет к доктору Элефанту и потребовала вернуть деньги — хотя бы за несостоявшуюся операцию, а тот холодно заявил, что сейчас вызовет полицию и подаст жалобу в прокуратуру, пот