[36], атмосферой peep show dance[37], нет, панна Цивле плыла к кассе, будто серна из «Песни песней», и должен вам сказать, дорогой пан Богумил, что ее черные джинсы, темная шелковая блузка, воспетые Пильхом лодочки, кожаная жилетка и серебряные клипсы, то и дело посверкивавшие в волнах распущенных медно-каштановых волос, — все это, отразившись в стеклянной стене заправки, многократно усиливало необыкновенное ощущение чуда, парившего в сиреневых майских сумерках, но созерцание длилось недолго, ибо, крайне взволнованная, панна Цивле стремительно выскочила обратно: — Черт возьми! — кричала она. — Отпустите рукоятку, я забыла кошелек, а под залог удостоверения они не дают, у них, мол, таких бумажек уже три ящика, подождите в машине, я сбегаю, тут же близко. — Зачем подниматься на эту гору? — возразил я, вешая на место шланг. — Я заплачу, — и через минуту мы снова сидели в ее «фиатике». — Можно куда-нибудь поехать, на море например, — она мгновение поколебалась, не решаясь продолжить, — знаете, я обычно, если нападет хандра, сажусь вечером в машину и качу куда глаза глядят, неважно, в какую сторону, человеку просто надо выйти из дому, без всякой конкретной цели; поехали, а вы рассказывайте, мне очень нравится. История дедушки и бабушки с их автомобилями уже опубликована? Мне бы хотелось почитать, может, у вас найдется экземпляр? Ярек бы с ума сошел от радости. — Нет, — я медленно тронулся вниз, к улице Третьего Мая, — мне и в голову не приходило, что об этом можно написать. — Можно? — она вопросительно взглянула на меня. — Даже нужно, это же потрясающе, железнодорожный переезд с «цитроном» или ограда княжеской усадьбы, но охотнее всего я бы послушала и почитала про эти соревнования на воздушных шарах, про охоту на лис и клуб автомобилистов. — О чем же вам еще рассказать… — включив поворотник, я свернул на мост Блендника, — последняя охота состоялась не весной, а в августе тридцать девятого года, и дедушка Кароль, как всегда, отлично к ней подготовился, а бабушка Мария с планшетом на коленях, как всегда, сидела рядом в качестве штурмана, но на сей раз шар, а вернее, природа преподнесла им сюрприз, погода стояла прекрасная, по жнивью бродили птицы, но разогретый за долгое жаркое лето воздух был недвижен, ни один ветерок не желал покидать мешок Борея, шар медленно дрейфовал по направлению к Дунайцу и наконец завис прямо посреди реки; некоторые водители начали на пароме переправляться в Вежхославице, рассчитывая, что рано или поздно он перепорхнет на противоположную сторону, другие ждали на этом берегу, предполагая обратное, но тут шар, словно повинуясь чьей-то незримой руке — ибо никто не ощутил ни малейшего дуновения, — полетел на юг, точнехонько вверх по течению, а вернее сказать, поплыл аккурат над руслом Дунайца, над самой серединой резвого потока, можно было подумать, будто шар на канатах тянут устремившиеся к истокам тритоны, так что на сей раз погоня выглядела довольно своеобразно: подобно почетному эскорту, автомобили и мотоциклы двигались по обеим сторонам Дунайца, и шансы на победу, казалось, были у всех равны, во всяком случае, пока ветерок, проснувшись, не подтолкнет «лису» к левому или правому берегу, так что в то время как часть соревнующихся медленно следовала через Войнич, Мельштын, Чхов и Лососину Дольну, не менее многочисленная колонна растянулась от Зглобице, через Закличин, Рожнов до самого Грудека, но это, разумеется, был не Грудек Ягеллонский, тот, что под Львовом, а Грудек-на-Дунайце, — а по какому берегу, — прервала меня панна Цивле, — шел дедушкин «мерседес-бенц»? — В том-то все и дело, — я слегка притормозил на брусчатке Сенницкого моста, откуда открывался вид на мощные тела кораблей и буксиры у освещенных набережных, — дедушка и бабушка ехали через Рожнов, ну и через Грудек тоже, то есть по правому берегу. — У меня такое ощущение, Марыся, — твердил дед, вертя в пальцах давно погасшую сигару, — что он все же перепорхнет к нам. — А я в этом вовсе не уверена, — возражала бабушка, — боюсь, Каролек, что точно так же он может преспокойно полететь к ним и приземлиться где-нибудь под Лимановой, и тогда, — она взглянула на карту, — победа нам точно не светит, потому что ближайшая переправа окажется или в Новом Сонче, или позади, в Чхове. — И представьте себе, — вдоль Мертвой Вислы[38] мы направлялись к Стогам, — шар замер почти в самом конце Рожновского озера, точно между Тенго-буром на левом берегу реки и Збышице, что располагалось на правом, и добрых полчаса неподвижно висел в воздухе, так что участники соревнований повылезали из автомобилей, побросали свои мотоциклы, повытаскивали корзинки с провизией и устроили обычный пикник, в котором один лишь дедушка Кароль не принимал участия — он не покинул «мерседес», на крыше которого бабушка Мария установила это их специальное приспособление для измерения силы и направления ветра, ветряную мельничку на штативе со счетчиком оборотов и маленьким барометром. — Что-то дрогнуло, — шепнула наконец бабушка, — чуть-чуть, но к нам. — Бери прибор и садись в машину, — прошептал в ответ дедушка. — И вообразите себе, — теперь мы ехали вдоль трамвайной линии, по сосняку, тянувшемуся до самого пляжа, — что, когда они двинулись обратно к Грудеку, их провожали удивленные взгляды расположившихся на травке дам и господ, но продолжалось это недолго, ибо как только порыв ветра сдвинул шар в ту сторону, все моментально повскакали со своих мест, завели моторы и помчались вслед за дедушкиным «мерседесом», который буквально через пару сотен метров после Збышице свернул в сторону Коженной, то есть на восток, ибо именно туда дул крепчавший с каждой минутой ветер. — Грибов или Ченжковице? — спросил дед, когда на головокружительной скорости шестьдесят пять километров в час они пронеслись мимо последних домов Войнаровой, — скорее Ченжковице, вот здесь налево, — отвечала бабка Мария, и не ошиблась, потому что шар, возникший в каких-нибудь трехстах метрах перед их капотом, теперь довольно быстро двигался именно в этом направлении, но на сей раз выиграть соревнования не суждено было ни им, — я остановился у трамвайного круга, и мы с панной Цивле пошли по тропинке к пляжу, — ни кому-либо другому, ибо когда шар парил над Бобовой, из-за небольшого холма на берегу Бялой грянули залпы зенитной артиллерии, вокруг разноцветного купола с гондолой вспыхнули светлые облачка — и всё: один из снарядов продырявил оболочку, шар, подобно огромному парашюту, опустился на луг, а аэронавт, хорунжий Шубер, был мгновенно окружен и арестован отрядом пограничной охраны, причем разразился жуткий скандал, поскольку у аэронавта, хорунжего Шубера, не оказалось при себе ни лицензии, ни каких-либо иных документов, удостоверявших личность, зато имелся фотоаппарат, так что его приняли за немецкого шпиона, и тщетны были увещевания пришедшего на подмогу дедушки Кароля и подоспевших прочих участников соревнований, тщетно они толковали, будто шар зарегистрирован и имеет маркировку «SP-ALP Мосцице», тщетно за хорунжего хором ручались все господа инженеры и техники, капитан Рымвид Остоя-Коньчипольский был непреклонен и приказал, чтобы всю компанию под конвоем препроводили в ресторан госпожи Клюнгман, где следовало ожидать дальнейших распоряжений; так закончились последний полет шара «SP-ALP Мосцице» и последняя охота на лис: в ресторане госпожи Клюнгман подавали перепелов, телячье жаркое, зразы, карпа по-еврейски, украинский борщ, вареники по-русски, гусиную печенку, жареного усача, маринованные грибы, фаршированную утку, свиную отбивную с черносливом, лопатку, ребрышки, говяжий бульон, вареное мясо под хреном, и все это утопало в овощах и салатах, прибавьте сюда пиво «Окочим», «Живец», чешский «Пильзнер», водку Бачевского пяти сортов, коньяки и французское шампанское, венгерские вина из подвалов господина Липпочи, ну а на десерт горячий шоколад, фисташковое мороженое, виноград, пирожные «наполеон», эклеры, торт «Пишингер» и булочки «Цвибак», кофе, чай, напиток «синалко», малиновый сок, лимонад, доступные цены без курортной наценки, ибо куда было Бобовой тягаться с Ивоничем, Трускавцом или Крыницей. — Боже, у меня в животе урчит, — засмеялась панна Цивле, устраиваясь на песке, — в такой кутузке я бы и сама охотно посидела, были бы деньги. Долго их там держали? — Часа три, — я уселся рядом, — одному лишь аэронавту Шуберу не повезло, поскольку его повели допрашивать в полевой штаб ПВО, где дали только стакан воды, ну, а в том ресторане устроили бал под лисьим хвостом, что прицепил к деревянным стропилам дедушка Кароль, произносили тосты за гонки следующего сезона и их победителя, коли в этом все пошло псу под хвост, но, видимо, многие уже предчувствовали, что пьют в кредит — весьма рискованный и под высочайший процент, — что подписывают бессрочный вексель, который может быть востребован в любую минуту, и, прекрасно это ощущая, дедушка Кароль все подливал и подливал бабушке в бокал, а та возмущалась, потому что не любила, когда у нее шумело в голове, но дед знал, что делает, и вполголоса твердил ей на ухо: — Марыся, счастливы мы уже никогда не будем, так что все эти минуты надо сберечь, словно мушку в калле янтаря, и передать внукам. — Ну почему сразу внукам? — удивлялась бабушка, — даже если начнется война, жизнь потом опять вернется на круги своя, так всегда бывает, — она доверчиво взглянула на него. — Хиникс пшеницы за динарий, — горько улыбнулся дед. — Какой еще динарий, о чем ты? — бабушка осторожно прикрыла ладонью дедушкину рюмку и подвинула ее поближе к себе. — В общем, они друг друга не понимали, — объяснял я панне Цивле, — не понимали, потому что опыт той, первой войны, был у них совершенно разным, она почти все время провела в Швейцарии, а он — в окопах, она организовывала благотворительные комитеты, а он изучал новые виды пушек и снарядов, она писала письма, а он описывал артиллерийские карты, а затем, когда они вернулись во Львов и когда можно было наконец перевести дух, разразилась еще одна война, на этот раз уже не мировая, а польско-украинская, и ему вновь пришлось стрелять, а она вновь занималась организацией благотворительного комитета, так что, сами видите, угол зрения был абсолютно различен, и это еще не все, потому что вскоре после той украинской войны пошли в наступление большевики, на этот раз дедушку определили на бронепоезд, и хотя он удобно устроился в стальной башенке с надписью «Смелый», ему вновь пришлось стрелять — и на сей раз не в воздух. — Погодите, погодите, — панна Цивле закурила, — вы хотите сказать, что во время той польско-украинской битвы за Львов ваш дедушка постреливал в воздух, словно какой-нибудь Швейк? — Об этом мне ничего неизвестно, — возразил я, — но он всегда повторял, что война с украинцами была самой большой трагедией в его жизни. — Мы-то победим, — говорил он, — но как потом жить с ними в одном городе, как смотреть друг другу в глаза? — Что же касается большевиков, — продолжал я, — то пушки бронепоезда «Смелый» палили уж точно не по окнам Господним, а по скакавшим галопом буденновцам, о них, вероятно, дедушка и думал там, в ресторане под Бобовой в августе тридцать девятого, он наверняка вспоминал этих всадников Апокалипсиса, мчавшихся подобно стае саранчи, и уж во всяком случае, — закончил я, — не питал иллюзий, что надвигающаяся война будет напоминать предыдущую, и, возможно поэтому, садясь в «мерседес», тихонько повторил эту цитату из Откровения Иоанна Богослова о хиниксе пшеницы и динарии, отчего бабушка рассердилась, решив, что дед выпил лишнего и машину лучше вести ей, с чем дед, ясное дело, не соглашался, так что это их последнее совместное возвращение с охоты на лис прошло под знаком безмолвной ссоры; они медленно миновали дом знаменитого цадика, вокруг которого толпились хасиды, потом, включив дальний свет, ехали по извилистой дороге меж погруженных во тьму холмов, мотор ровно урчал, чер