— Я вижу. Ты знаешь, чьи они?
Я кивнула. Я знала, что ему нужен более подробный ответ, но не могла заставить себя его произнести. Во всяком случае, по собственной воле.
— Чьи это украшения, Хлоя?
Я услышала, как из груди мамы рядом со мной вырвался всхлип, и кинула взгляд в ее сторону. Она зажимала себе рот рукой, голова ее дергалась. Мама уже видела, что находится внутри шкатулки, я ей дома показала. Я надеялась услышать от нее какое-то объяснение, отличное от того, что уже начало тогда оформляться в моей собственной голове. Того единственного, которое действительно что-то объясняло. Но у нее не нашлось что сказать.
— Хлоя?
Я снова посмотрела на шерифа.
— Колечко для пупка — это Лины. Вон там, в самой середине.
Шериф достал из шкатулки маленького серебряного светлячка. Проведя не одну неделю во мраке, тот казался сейчас мертвым. Там не было солнца, чтобы заставить его светиться.
— Откуда ты знаешь?
— Я видела его у Лины на фестивале. Она мне показывала.
Он кивнул и опустил светлячка обратно в шкатулку.
— А остальные?
— Вон то жемчужное ожерелье я знаю, — произнесла мама, всхлипывая. Шериф глянул на нее, снова полез в шкатулку и достал нитку с нанизанными жемчужинами — крупными, розовыми; на концах нитки ленточки, чтобы завязывать. — Это Робин Макгилл. Я… я его на ней видела. Как-то в церкви, в воскресенье. Я еще сказала ей, что оно очень необычное. Ричард был там со мной. Он его тоже видел.
Шериф вздохнул и положил ожерелье обратно.
В течение последующего часа удалось идентифицировать и остальные украшения — бриллиантовые сережки Маргарет Уокер, серебряный браслет Керри Холлис, кольцо с сапфиром Джилл Стивенсон, серьги из белого золота Сьюзен Харди. Следов ДНК на них не было — все украшения оказались тщательно протертыми, как и сама шкатулка, — но родители девочек смогли все подтвердить. Это были подарки — на окончание восьмого класса, по случаю конфирмации, ко дню рождения. Предметы, назначением которых было отмечать вехи жизненного пути дочерей, вместо этого навеки остались памятниками их безвременной смерти.
— Ты нам помогла, Хлоя. Спасибо тебе.
Я лишь кивнула — позвякивающий ритм ввел меня в какой-то расслабленный ступор. Шериф Дули захлопнул крышку, и я вскинула голову — чары исчезли. Он снова пристально смотрел на меня, держа одну руку на закрытой теперь шкатулке.
— Ты когда-нибудь видела своего отца рядом с Линой Родс или другими пропавшими девочками?
— Да, — сказала я, и в памяти у меня вспыхнула картинка с фестиваля. Как он на нее смотрит, на ее высокий, гладкий живот. Как резко опускает голову, обнаружив, что его заметили. — Я видела, как он смотрел на нее на фестивале раков. Как раз когда она мне светлячка показала.
— И что именно он делал?
— Просто… глазел. Она задрала блузку вверх. Потом увидела, что он смотрит, и помахала ему.
Мама неодобрительно хмыкнула и покачала головой.
— Пока вы не ушли, больше ты ничего рассказать нам про отца не хочешь? Что-то такое, что нам следовало бы знать?
Я выдохнула и покрепче охватила себя обеими руками. В кабинете было жарко, но меня вдруг пробрал озноб.
— Я его однажды с лопатой видела, — сказала я, избегая встречаться взглядом с мамой. Она про это еще не знала. — Он шел к дому через двор, с болот возвращался.
Все замолкли, новое откровение повисло в воздухе, подобно густому утреннему туману.
— А сама ты где была?
— У себя в спальне. Мне не спалось, а прямо под окном у меня скамейка, я там читать люблю. Простите, что я раньше ничего не сказала. Я… я не знала…
— Конечно же, не знала, радость моя, — сказал шериф Дули. — Откуда тебе было знать? Ты и так уже сделала больше чем достаточно.
По всему дому прокатывается раскат грома, и висящие ножками вверх внутри винного шкафчика бокалы начинают дребезжать, словно кто-то зубами стучит. На подходе еще одна летняя гроза. В воздухе я ощущаю электричество, на губах привкус дождя.
— Хло, ты меня слышала?
Я поднимаю взгляд от бокала, наполовину наполненного каберне. Воспоминание о кабинете шерифа Дули медленно тает, и я вижу рядом с кухонной стойкой Патрика — рукава закатаны, в одной руке большой нож. Сегодня днем он вернулся со своей конференции раньше, чем ожидалось. Приехав домой из офиса, я застала его на кухне пританцовывающим под Луи Армстронга; на нем был мой фартук, а стол завален ингредиентами для ужина. Вспомнив эту картину, я улыбаюсь.
— Извини, нет. Что ты такое сказал?
— Я сказал, что ты и так уже сделала более чем достаточно.
Я покрепче сжимаю ножку бокала, рискуя, что тонкое стекло треснет прямо под пальцами. И копаюсь в мозгу, пытаясь сообразить, о чем мы с ним только что разговаривали. Последние дни я блуждаю в собственных мыслях, погружена в воспоминания. Особенно пока Патрика не было и я оставалась дома одна, чувство было такое, словно я опять живу в прошлом. Когда с губ Патрика слетают какие-то слова, я даже не знаю, действительно ли он их произносит или это мое воображение извлекает их из чуланов памяти и вкладывает ему в рот, чтобы он выплюнул их мне обратно. Я тоже открываю рот, собираясь заговорить, но Патрик меня опережает.
— Полицейские не имели никакого права заявляться к тебе прямо в офис, — продолжает он, не отводя взгляда от разделочной доски. Быстрыми плавными движениями шинкует морковь, потом сдвигает ее ближе к краю и принимается за помидоры. — Слава богу, у тебя в это время еще не было посетителей. Твоей репутации такое еще как могло навредить!
— Это да, — отвечаю я. Вспомнила. Мы говорили про Лэйси Деклер и про детектива Томаса с Дойлом, допрашивавших меня прямо на работе. Мне показалось, ему следует об этом рассказать, на случай если о том, где в последний раз видели Лэйси, объявят по новостям. — С другой стороны, все-таки я последней видела ее в живых.
— Может статься, она и сейчас жива, — говорит Патрик. — Тело не нашли. Уже целая неделя прошла.
— Это верно.
— А другая девочка… сколько ее искали, пока не нашли? Трое суток?
— Да, — отвечаю я, вращая вино в бокале. — Да, трое суток. Получается, ты за всем этим следил?
— Ну, вроде того. Постоянно в новостях. Такое не пропустишь.
— Даже в Новом Орлеане?
Патрик продолжает шинковать, помидорный сок стекает с разделочной доски и собирается в лужицу на стойке. Дом сотрясает еще один раскат грома. Он ничего мне не отвечает.
— Тебе не кажется, что это мог быть один и тот же человек? — спрашиваю я, стараясь, чтобы мои слова прозвучали беззаботно. — Не думаешь, что тут есть… ну, какая-то связь?
Патрик пожимает плечами:
— Не знаю. — Он пальцем стирает с лезвия помидорный сок, потом облизывает его. — По-моему, еще рано об этом говорить. Так о чем они тебя спрашивали?
— Да ни о чем конкретно. Пытались выяснить у меня, что она рассказывала во время приема. Само собой, я не стала отвечать, чем они остались не слишком довольны.
— Правильно сделала.
— Спросили, видела ли я, как она вышла из здания.
Патрик смотрит на меня, наморщив лоб.
— А ты видела?
— Нет. Как выходит из офиса — да, но не из здания. Ну, то есть я-то была уверена, что она вышла. Там и деваться больше некуда. Разве что на нее напали прямо внутри, только… — Я делаю паузу, смотрю на покрывающую стенки бокала рубиновую жидкость. — Только это как-то маловероятно.
Он кивает, переводит взгляд на разделочную доску, потом сгребает с нее овощи в сковородку. Кухню заполняет аромат чеснока.
— Во всем прочем разговор был совершенно бестолковый, — говорю я. — Они, похоже, даже не знали, с чего начать.
Снаружи все застилает сплошная пелена дождя; дом наполняется звуком миллионов пальцев, которые барабанят по крыше, умоляя впустить их внутрь. Патрик бросает взгляд на окно, потом подходит к нему и распахивает настежь; в кухню вливается густой земляной запах летней грозы, смешиваясь с ароматом домашней пищи. Какое-то время я наблюдаю за ним, за тем, как естественно Патрик скользит по кухне, посыпает тушащиеся овощи молотым перцем, втирает в розовое филе лосося марокканские пряности, перекидывает полотенце через могучее плечо — и мое сердце переполняется теплом от совершенства всех этих действий. От его совершенства. Никогда не смогу понять, отчего он выбрал меня, ущербную Хлою. Он ведет себя так, словно полюбил меня с нашей первой встречи, с того самого мгновения, как узнал мое имя. Но Патрик еще столько всего про меня не знает… Я думаю про спрятанную в моем кабинете небольшую аптечку — мой спасательный круг — и про то, как я использовала его имя для фальшивых рецептов ради того, чтобы собрать всю эту коллекцию. Думаю о своем детстве, о своем прошлом. Обо всем том, что я повидала. Всем том, что сделала.
Он тебя не знает, Хлоя.
Я пытаюсь выбросить слова Купера из головы, но понимаю, что брат прав. Если не считать моей семьи, Патрик знает про меня больше, чем кто-либо еще на свете, но это не так уж и много. Поверхностный уровень. Имитация. Я уверена, что, если покажу ему себя всю — покажу ущербную Хлою, открою ему свою пахучую, пульсирующую сердцевину, — ему хватит одного вдоха, чтобы отшатнуться. То, что ему откроется, никому понравиться не может.
— Ну и хватит об этом, — говорит он и наклоняется поверх стойки, чтобы наполнить мой изрядно опустевший бокал. — Как прошел остаток недели? Из свадебного удалось что-нибудь сделать?
Вспоминаю субботнее утро, когда Патрик отправился в Новый Орлеан. Я собиралась тогда заняться свадьбой, даже открыла ноутбук и ответила на несколько имейлов, но потом гостиную заполнили новости про Обри Гравино, и нахлынувшие воспоминания заперли меня внутри собственной головы, как в ушедшем под воду автомобиле. Я вспоминаю, как вышла из дома и принялась бесцельно кружить по Батон-Ружу, как наткнулась на «Кипарисовом кладбище» на поисковую партию, как мы нашли сережку Обри, как я уехала оттуда за несколько минут до того, как обнаружили и саму Обри. Думаю про Аарона Дженсена, навестившего маму, про теорию, которой он со мной поделился и которую я целую неделю изо всех сил пытаюсь забыть. Сейчас пятница, а Аарон предсказал, что к понедельнику найдут еще тело. До сих пор этого не случилось, и с каждым прошедшим днем груз на моих плечах делается чуть легче. Поскольку повышаются шансы, что он ошибся.