Я щурюсь на фигуру и почти сразу понимаю, что это человек. Взрослый, и что-то за собой волочит. Звук плывет через двор, проникает в мое приоткрытое окно, и вскоре я его узнаю — это царапанье металла по земле.
Лопата.
Человек подходит ближе; я загибаю страницу, откладываю книгу в сторону и прижимаюсь лицом к стеклу. Все еще слишком темно, чтобы различить черты. Человек уже совсем рядом, прямо под моим окном. От движения автоматически включается фонарь; я щурюсь от внезапного света, прикрываю глаза рукой, чтобы не ослепнуть. Потом убираю руку и в ошеломлении смотрю на того, кто под окном, — теперь он освещен достаточно. Но это не мужчина, как я сперва решила. Не мой отец, как должно было быть в воспоминании.
Под окном — женщина.
Она поднимает лицо вверх и смотрит на меня, будто с самого начала знала, что я здесь. Наши взгляды встречаются, и сперва я ее не узнаю. Что-то в ней кажется знакомым, но я не понимаю, что именно и почему. Разглядываю черты лица — глаза, рот, нос, — и вот тут-то все становится на место. Я чувствую, как от моего лица отливает кровь.
Женщина под моим окном — это я.
Меня захлестывает паника. Это я — двенадцатилетняя — смотрю в глаза себе на двадцать лет старше. Они совершенно черные, как глаза Берта Родса. Моргнув несколько раз, я перевожу взгляд на лопату у нее в руках; она покрыта чем-то красным, и я нутром чувствую, что это кровь. Губы женщины медленно расплываются в улыбке, и я во весь голос ору от ужаса.
Подскакиваю на постели, вся в поту; мой вопль все разносится и разносится по дому. Потом я понимаю, что уже не ору. Рот раскрыт, поскольку я задыхаюсь, но из него не вырывается ни звука. То, что я слышу, идет откуда-то еще; звук громкий и режущий, подобно сирене.
Это сигнализация. Моя сигнализация. Она сработала.
Я вдруг вспоминаю Берта Родса. Вспоминаю его у себя дома, как он крепит датчики на стекла, как тычет в меня дрелью. Вспоминаю его предупреждение.
Я не о том думал, каково это — умереть самому. Не про умереть, а про убить.
Я соскакиваю с кровати; внизу слышны торопливые шаги. Наверное, он пытается сейчас ее отключить, заглушить сирену, а потом поднимется наверх и задушит меня точно так же, как задушил тех девочек. Я кидаюсь к шкафу, распахиваю дверцу и принимаюсь шарить по полу в поисках коробки, в которой Патрик хранит пистолет. Мне еще никогда не приходилось стрелять. Понятия не имею, как это делается. Но пистолет здесь, он заряжен, и если он будет у меня в руках, когда Берт войдет в спальню, у меня появится шанс.
Грязная одежда летит во все стороны, и тут я слышу шаги на лестнице. «Ну же, — шепчу я. — Ну где же он?» Мне попадается пара обувных коробок; я их открываю и тут же отбрасываю, обнаружив внутри лишь ботинки. Шаги все громче, все ближе. Сигнализация продолжает орать. Соседи уже наверняка проснулись, думаю я. Ему не уйти. Не станет же он меня убивать вот так, под сирену. Я все-таки продолжаю шарить в шкафу, пока руки не наталкиваются на очередную коробку в самом углу. Я выхватываю ее оттуда, вглядываюсь. Больше похоже на шкатулку для украшений — вот только зачем Патрику шкатулка? Впрочем, она вытянутая, плоская, пистолет туда как раз поместится, так что я быстро откидываю крышку, чувствуя, что кто-то уже у самой двери спальни.
Заглядываю в коробку у себя на коленях — и у меня перехватывает дыхание. Пистолета там нет, но есть нечто куда более жуткое.
Это ожерелье — длинная серебряная цепочка, кулон с единственной жемчужиной и три небольших бриллианта сверху.
Глава 27
Хлооояяя!
Я слышу голос за дверью спальни, за визгом сирены он едва различим. Он зовет меня по имени, но я не в состоянии оторвать глаз от шкатулки у себя на коленях. От шкатулки, которую я нашла в самом углу шкафчика. От шкатулки, внутри которой аккуратно уложено ожерелье Обри Гравино. Все звуки вдруг куда-то испаряются, мне снова двенадцать, я сижу в спальне родителей и смотрю на танцующую балерину. И почти что слышу позвякивание, ритмическую колыбельную, вводящую меня в транс, пока я разглядываю содранные с мертвых тел украшения.
ХЛОЯ!
Я стреляю глазами вверх — дверь спальни начинает открываться. Я инстинктивно захлопываю коробку, сую ее обратно в угол шкафа и забрасываю сверху одеждой. Озираюсь вокруг в поисках чего-то, хоть чего-нибудь, что сгодится в качестве оружия, и вижу, как в спальню ступает мужская нога, а следом за ней — и сам мужчина. Я совершенно уверена, что сейчас увижу мертвые глаза Берта Родса и тянущиеся к горлу руки, так что лицо Патрика узнаю с трудом. Он входит в спальню и с изумлением смотрит на меня, скрючившуюся на полу.
— Господи, Хлоя, — говорит он. — Что ты здесь делаешь?
— Патрик? — Я вскакиваю с пола и уже устремляюсь к нему, но тут вспоминаю про цепочку и застываю на месте. Спрашивается, как она могла оказаться у нас в шкафу, если только ее кто-то там не спрятал… и я точно знаю, что это была не я. И что теперь?
— А ты сам что здесь делаешь?
— Я тебе звонил! — Он пытается перекричать сирену. — Как эта хрень вообще выключается?
Я несколько раз моргаю, потом, отпихнув его, несусь вниз по лестнице и вбиваю на панели комбинацию, отключающую сирену. Оглушительный вой сменяется оглушительной тишиной, и я чувствую позади себя Патрика — он смотрит на меня с лестницы. И спрашивает:
— Хлоя, что ты делала в шкафу?
— Пистолет искала, — шепчу я, боясь оборачиваться. — Я не знала, что ты сегодня вернешься. Ты сказал — завтра.
— Я тебе звонил, — повторяет он. — Телефон был выключен. Я оставил сообщение.
Я слышу, как Патрик спускается по лестнице и идет ко мне. Знаю, что должна обернуться, встретиться с ним взглядом. Но прямо сейчас я не могу на него смотреть. Не могу заставить себя вглядеться в выражение его лица, поскольку слишком боюсь того, что могу там увидеть.
— Я не захотел там ночевать, — говорит Патрик. — Хотел домой, к тебе.
Я чувствую, как его руки обвивают мою талию, и прикусываю губу, а он утыкается носом мне в плечо, медленно втягивает воздух и целует меня сбоку в шею. Пахнет от него… как-то по-другому. Смесью пота и духов с нотками меда и ванили.
— Прости, что напугал. Я по тебе соскучился.
Я сглатываю; мое тело, к которому он прижимается, напряжено. Медикаментозный покой прошлого вечера успел улетучиться, сердце бьется с такой силой, будто готово выскочить из груди. Патрик это тоже, видимо, чувствует и обнимает меня еще крепче.
— Я тоже соскучилась, — шепчу я, поскольку не знаю, что еще сказать.
— Давай-ка обратно в постель, — говорит он, пробегая пальцами мне по груди и животу. — Прости, что разбудил.
— Ничего страшного, — отвечаю я, пытаясь высвободиться. Но не успеваю — Патрик разворачивает меня к себе лицом, еще сильней сдавливает в объятиях, вжимается губами в ухо. Я чувствую на щеке его горячее дыхание.
— Эй, тебе уже нечего бояться, — шепчет он, гладя мне волосы. — Вот и попалась!
Я стискиваю зубы, вспомнив, как слышала те же самые слова из уст собственного отца. Я бегу по гравийной дорожке и вверх по ступенькам, бросаюсь в протянутые навстречу руки. Он крепко меня обнимает, все его тело — словно вместилище тепла, безопасности, защиты. И он шепчет мне в ухо:
Вот и попалась! Вот и попалась!
Патрик для меня именно этим всегда и был. Тепло. Безопасность. Защита — не только от окружающего мира, но и от себя самой. Но сейчас, когда он сжимает меня в своих руках, когда от его дыхания у меня по шее бегут мурашки, а в глубинах шкафа таится ожерелье мертвой девочки, я задумываюсь — а что в этом человеке кроется такого, чего я до сих пор не видела? Вспоминаю все предыдущие отношения, когда я постоянно задавалась вопросами: а что он скрывает? Чего мне не говорит?
Я думаю о словах брата, его предупреждениях.
Нельзя узнать человека за какой-то год.
Выпустив меня из объятий, Патрик кладет руки мне на плечи и улыбается. Выглядит он усталым, кожа на лице не такая упругая, как обычно, волосы взлохмачены. «Чем он сегодня занимался, — думаю я, — что у него такой вид?» Похоже, Патрик замечает, что я его разглядываю, и проводит ладонью по лицу, словно этот жест ему требовался, чтобы опустить веки.
— Длинный сегодня день выдался, — вздыхает он. — И за рулем все время… Я пошел в душ, и давай уже спать.
Я киваю. Патрик поворачивается и идет вверх по лестнице. Я не трогаюсь с места, пока сверху не раздается шипение душа — тогда наконец выдыхаю, разжимаю кулаки, отправляюсь за ним следом, а в постели закутываюсь в одеяло так плотно, как только могу. Когда Патрик выходит из душа, я делаю вид, что уже уснула, стараясь не дернуться, когда его кожа касается моей, когда его пальцы легонько массируют мне шею, когда несколько минут спустя он выскальзывает из постели, на цыпочках пересекает комнату и закрывает дверцу шкафа.
Глава 28
Я просыпаюсь под доносящиеся снизу потрескивание жарящегося бекона и хрипловатый вокал Этты Джеймс. Как я заснула, не помню. Помню только, что изо всех сил старалась не засыпать, пока рука Патрика поверх талии давила на меня, словно мешок с песком. Но не заснуть мне вряд ли удалось бы, тем более после коктейля из транквилизаторов, принятого еще до его возвращения. Я сажусь на постели, стараясь не обращать внимания на мягкую пульсацию внутри черепа. Глаза опухли, я вижу окружающее сквозь две щели в форме полумесяца. Обвожу взглядом комнату — его нет. Он внизу и, как обычно, готовит мне завтрак.
Выскользнув из-под одеяла, я крадусь вниз по лестнице, чтобы убедиться — Патрик внизу и подпевает музыке. Так и есть — вероятно, орудует на кухне в моем фартуке, переворачивает шоколадные оладушки с нацарапанными зубочисткой рисунками. Усатая кошачья морда, улыбающаяся физиономия, пухлое сердечко. Снова скользнув наверх, я возвращаюсь в спальню и приоткрываю дверку шкафа.
Найденное мной ночью ожерелье принадлежало Обри Гравино. У меня нет в этом никаких сомнений. Я не просто видела его на фото для листовки «РАЗЫСКИВАЕТСЯ», я и парную ему сережку тоже видела. Держала в руках, разглядывала троицу бриллиантов и жемчужное навершие. Я начинаю копаться в грязной одежде. Туман в мозгах успел рассеяться — действие вина и «Ксанакса» закончилось. Я думаю про тех, кого перечислила Аарону. Про людей, которым известно, что отец забирал украшения и прятал у себя в шкафу.