По другую сторону над всем нависает разбухшая черная туча.
Я проезжаю мимо пустой ярмарки, где каждый год проводятся фестивали. Вижу то самое место, где стояли мы с Линой; я упиралась лбом ей в теплый живот, кожа была влажной от ее пота. В руках у меня искрился металлический светлячок. Гляжу на другую сторону площади, туда, где стоял вдали мой отец и смотрел на нас. Смотрел на нее. Проезжаю мимо своей школы, мимо мусорного бака, о который меня бил головой старшеклассник, угрожая сделать со мной то же, что отец сделал с его сестрой.
Патрик тоже не один раз проезжал этой дорогой, понимаю я, — когда исчезал в ночи, а потом возвращался домой усталый, потный и полный жизни. Я приближаюсь к своей улице и наконец останавливаю машину у обочины, совсем рядом с ведущей к дому подъездной дорожкой. Разглядываю ее — длинный отрезок, по которому я бежала, поднимая пыль, прежде чем скрыться за деревьями. И — вверх по ступенькам крыльца, в распростертые отцовские руки. Идеальное место, где можно спрятать похищенную девочку: старый заброшенный дом на двадцати акрах неухоженной земли. Дом, куда никто не заглядывает, никто к нему не прикасается. Дом, в котором, как считается, живут призраки, то самое место, где Дик Дэвис закопал шесть своих жертв, прежде чем подняться в спальню и поцеловать меня на ночь.
Я думаю про ту нашу беседу с Патриком, когда мы оба валялись на диване у меня в гостиной. Беседу, когда я впервые все ему рассказала — и как он очень внимательно меня слушал. Лина и кольцо у нее в пупке, сияющий во мраке один-единственный светлячок. Мой отец, его тень под деревьями. Шкатулка в шкафу, скрывающая его тайну.
И мой дом. Я и про дом ему рассказала. Про эпицентр всего этого.
Когда мой отец оказался в тюрьме, а мама утратила способность присматривать за недвижимостью, ответственность легла на нас — на меня и Купера. Но мы предпочли покинуть это место, точно так же как покинули маму в «Риверсайде». Мы не хотели иметь с ним ничего общего, не хотели заново встречаться со все еще живущими внутри воспоминаниями. Так что просто оставили дом пустовать год за годом. Мебель внутри стоит там же, где и раньше, только все, вероятно, плотно затянуло паутиной. Деревянная балка в мамином шкафу все еще сломана ее весом, ковер в гостиной все еще в пятнах от пепла из трубки отца. Оставили все это словно фотографию из моего прошлого, застывшую во времени; пылинки неподвижно повисли в воздухе, как если бы кто-то нажал на паузу. А мы развернулись, заперли дверь и уехали.
Патрик знал об этом. Знал, что дом стоит здесь. Знал, что он пуст — и ждет его.
Мои руки сжимают руль, сердце бешено колотится в груди. Несколько секунд я сижу в тишине, размышляя, что теперь делать. Думаю, не позвонить ли детективу Томасу, попросить его подъехать? Только что именно от него потребуется? Какие у меня доказательства? Потом я думаю об отце, как он идет ночью между вот этих самых деревьев с лопатой на плече. И о себе двенадцатилетней, как я смотрю на него через открытое окно.
Смотрю, жду, но ничего не делаю.
Райли может быть там. И она в опасности.
Я хватаю сумочку, дрожащей рукой открываю клапан и гляжу на пистолет внутри. Пистолет, который я забрала из шкафа перед поездкой, пистолет, который искала там в ночь, когда включилась сирена. Делаю вдох и выдох, выбираюсь из машины и закрываю за собой дверцу с почти беззвучным щелчком.
Воздух теплый и влажный, словно отрыжка после яйца всмятку; серный запах с болот кажется благодаря летней жаре особенно давящим. Я на цыпочках подбираюсь к подъездной дорожке и какое-то время стою там, вглядываясь в путь, ведущий к дому. Лес по обе стороны угольно-черный, но я все же заставляю себя сделать шаг вперед. Потом еще один шаг. И еще один. Какое-то время спустя я уже рядом с домом. Я уже успела забыть, насколько здесь абсолютная темень — света нет ни от фонарей, ни от соседних домов — зато, давая идеальный, как на рисунке пером, контраст, всегда очень ярко светит луна. Я поднимаю взгляд вверх; луна сегодня полная, ничто ее не скрывает. Она сияет над домом, словно прожектор, так что и сам он как будто светится. Сейчас я его отлично вижу — выкрошившаяся белая краска, доски обшивки, искривленные под действием многолетних жары и влаги, буйно разросшаяся прямо у меня под ногами трава. С одной стороны по стене ползут похожие на вены плети вьюна; из-за них дом кажется не от мира сего, словно в его жилах пульсирует дьявольская жизнь. Я начинаю медленно карабкаться по ступенькам, избегая ставить ногу туда, где может заскрипеть, но потом замечаю, что ставни распахнуты — при такой яркой луне Патрик, если он внутри, не может меня не заметить. Поэтому я разворачиваюсь и обхожу дом с противоположной стороны. Смотрю на усыпавший двор мусор; впрочем, оно всегда так и было. У задней двери кучей навалена старая фанера, рядом — лопата и тачка с прочим садовым инструментом. Представляю себе маму стоящей на четвереньках, перемазанную землей, даже на лбу полоса грязи. Я пытаюсь заглянуть внутрь через окно, но здесь, сзади, ставни закрыты, света с этой стороны тоже мало, так что сквозь щели ничего не разглядеть. Пробую повернуть дверную ручку, легонько дергаю в разные стороны, но поворачиваться она отказывается. Заперто.
Я перевожу дух, упираюсь руками в бока. Потом меня посещает мысль.
Смотрю на дверь и вызываю из глубин памяти тот день, когда мы с Линой с помощью библиотечной карточки пытались проникнуть к брату в спальню.
Для начала проверь дверные петли. Если их не видно, дверь правильная.
Я лезу в карман и достаю оттуда пресс-карту Аарона, так и оставшуюся у меня в джинсах после того, как я нашла ее между простынями в мотеле. Чуть сгибаю ее руками — вроде бы прочная — и под углом вставляю между дверью и косяком, в точности как учила Лина.
Когда уже войдет в щель, выпрямишь.
Я начинаю орудовать картой, потихоньку давить, двигать ее взад-вперед, взад-вперед. Проталкиваю карту поглубже, другой рукой берусь за дверную ручку — и наконец слышу щелчок.
Глава 42
Задняя дверь распахивается, я с силой выдергиваю застрявшую карту и, зажав ее в ладони, ступаю внутрь. На ощупь двигаюсь по коридору, ведя пальцами вдоль знакомых стен, чтобы не оступиться. Во мраке трудно ориентироваться; со всех сторон я слышу какие-то поскрипывания, но не могу понять — это просто звуки старого здания или же следом за мной крадется Патрик, тянет руки, готовый напасть…
Стена коридора под пальцами заканчивается, дальше — гостиная; стоит мне шагнуть туда, как комната освещается падающим сквозь ставни лунным светом, так что я могу видеть. Оглядываюсь вокруг. Тени в комнате выглядят точно такими же, как я их запомнила. В углу — старое отцовское раскладное кресло, кожа у него выцвела и пошла трещинами. На полу — телевизор; на стекле экрана там, где я касалась его пальцами, пятна. Вот куда ездил Патрик — в этот дом. Каждую неделю он пропадал в этом жутком, отвратительном доме. Сюда привозил своих жертв, бог знает что с ними делал, а потом возвращался туда, где они исчезли, чтобы избавиться от тел. Я смотрю направо — и тут замечаю на полу незнакомую тень, длинную и узкую, словно небольшой штабель досок.
У тени — форма тела. Тела девочки.
— Райли? — шепчу я и устремляюсь к тени через всю гостиную. Еще на бегу вижу, что это она: глаза закрыты, рот плотно сжат, отдельные пряди волос закрывают лицо и падают дальше, на грудь. Даже в окружающем мраке — или, может, из-за мрака? — лицо ее поражает своей бледностью. Девочка похожа на призрака, губы синие, вся кровь отлила от кожи; она словно светится.
— Райли, — повторяю я, тряся ее за руку. Она не двигается, не отвечает. Я смотрю на ее запястья — поперек вен уже начала образовываться красная борозда. Смотрю на шею, готовая увидеть начинающие проступать сквозь кожу бледные синяки, похожие на отпечатки пальцев, — но там ничего нет. Пока что нет.
— Райли, — твержу я, слегка ее потряхивая. — Райли, просыпайся.
Надавливаю пальцами ей за ухом и задерживаю дыхание в надежде что-нибудь, хоть что-то почувствовать. Есть! Почти неразличимый, но есть. Слабо пульсирующий ритм ее сердца, медленный, затрудненный. Она еще жива.
— Просыпайся, — шепчу я, пытаясь ее приподнять. Тело тяжелое, как у мертвеца, но когда я тяну ее за руки, то вижу, как глаза ее быстро мечутся из стороны в сторону, она чуть слышно стонет. Диазепам, понимаю я. Она под большой дозой. — Я вытащу тебя отсюда. Клянусь, я тебя вытащу…
— Хлоя?
Мое сердце замирает — за спиной кто-то есть. Я узнаю этот голос, то, как мое имя перекатывается на языке, словно готовый растаять леденец. Я бы его где угодно узнала.
Но это — не голос Патрика.
Я медленно встаю, разворачиваюсь лицом к силуэту у себя за спиной. Света в комнате как раз достаточно, чтобы различить черты.
— Аарон? — Я пытаюсь придумать объяснение, причину, по которой он мог оказаться в этом доме, в моем доме, но в голове совершенно пусто. — Что ты здесь делаешь?
Луна ныряет за тучу, и комната внезапно погружается во мрак. Я таращу глаза, пытаясь что-то разглядеть, а когда сквозь жалюзи снова пробивается лунный свет, Аарон кажется ближе — на полшага, а то и на целый.
— Я могу задать тебе тот же вопрос.
Я поворачиваю голову набок, смотрю на Райли и понимаю, как все это может выглядеть. Я на коленях во мраке рядом с бесчувственной девочкой. Вспоминаю детектива Томаса, задержавшегося в моем кабинете, с каким подозрением он на меня взирал. Мои отпечатки пальцев на сережке Обри. Его обвиняющие слова.
Если во всем и есть связующая нить, так это — вы.
Я указываю на Райли рукой и открываю рот, пытаясь что-то сказать, однако в горле застрял комок. Пробую откашляться.
— Слава богу, она жива, — перебивает меня Аарон и делает еще шаг ко мне. — Я сам ее только что нашел. Пробовал разбудить, но ничего не вышло. Позвонил в полицию. Они уже едут.
Я смотрю на него, все еще не в силах разговаривать. Он чувствует мои колебания и продолжает: