— Бунин, — сказал я.
На самом деле больше других мне нравился Куприн, но для Ювэ надо было назвать Бунина. И я был допущен в круг избранных.
— Ювэ, расскажите, как вы работали с Соболевым, — попросил как-то Вепсов.
— А откуда вы знаете? — поднял одну бровь Ювэ.
— Да уж знаю, — хмыкнул Вепсов. — Над его дворником весь Союз писателей хохотал.
— Что за дворник? — спросил я.
Мне, как самому юному за столом, разрешалось задавать нелепые вопросы.
— Про дворника действительно все знают, — махнул рукой Ювэ, — а вот о том, как я его навещал во время болезни…
— Молодежь не знает, — остановил Классика Вепсов. — Давайте сначала про дворника.
— Дворник как дворник, — пожал плечами Ювэ, — за участком смотрел. Зимой дорожки расчищал, чтобы можно было гулять. Вот он пришел рано утром, глядь…
— Ночью оттепель случилась, — вставил Вепсов.
— Ну да, оттепель, иначе как бы все растаяло? Василий, не перебивайте. Дворник смотрит — из сугроба чекушка водки торчит. Что ж, спасибо, конечно. Дворник выпил чекушку, зажевал снежком. А в следующем сугробе еще одна чекушка. Он и ее выпил. В общем, Леонид Сергеевич выходит утром на крыльцо, а на нем спит пьяный дворник.
Все засмеялись. Не смеялся один я.
— Леонид Сергеевич, гуляя по дорожкам, прятал в них водку, — объяснил Вепсов. — Жена не разрешала ему пить, так ведь, Юрий Владимирович?
— Она не только не разрешала, но и руководила вместо него Союзом, — кивнул Классик. — Очень решительная женщина.
— Но все испортила оттепель, — стал разливать по рюмкам водку директор. — Заначка Соболева вытаяла и досталась дворнику. Он небось думал, что это дар божий.
— Думать, конечно, можно, — сказал Классик, — но если бы не напился, не выгнали бы. Мне, думаешь, просто было выполнить его приказ?
— Досматривала? — хихикнул Вепсов.
— Еще как! Леонид Сергеевич позвонил и попросил приехать в Переделкино. Он уже почти не выходил на службу. «Как хочешь, но принеси», — велел он. А как я принесу? Супруга у него хуже цербера.
— И куда вы засунули фляжку? — спросил Вепсов.
— В трусы, — смутился Классик. — Не станет же она там лапать.
— А если бы стала?
— Тогда между людьми были другие отношения, — строго сказал Классик. — Я достал фляжку с коньяком. «Из чего будем пить?» — спрашиваю. Соболев подошел к окну и выдернул из горшка цветок. «Вот, — говорит, — прекрасная посуда».
Теперь засмеялся и я.
— А ведь Соболев был беспартийный, — заметил Вепсов.
— И даже дворянин, — согласился Классик. — О том, что он застрелился, официально не сообщалось.
— А он застрелился? — удивился я.
— Узнал, что у него рак, и достал из тумбочки именной пистолет.
— У вас пистолет тоже имеется? — спросил Вепсов.
— Вам это знать не обязательно.
Классик встал и медленно выпил свою рюмку до дна. Мы последовали его примеру.
— У меня доктора хорошие, — сказал, не глядя на Вепсова, Классик.
— Я не это имел в виду, — примирительно произнес Вепсов. — Лично я не возражал бы, если бы меня наградили именным оружием.
— От нынешней власти я ничего не приму! — презрительно поморщился Классик.
Совсем недавно Ювэ отказался от ордена, которым его наградил Ельцин. Писатели-патриоты одобрили этот поступок. Демократы, конечно, единодушно его осудили. Интеллигенция была разделена практически поровну. Я понимал, что это большая проблема для страны. Вопрос в том, понимала ли это власть.
— Как ваш роман? — поинтересовался директор, наполняя рюмки.
— Выйдет в следующем номере в журнале «Молодая гвардия». Я уже над новым работаю.
Несколько дней назад о работе Классика над своими романами мне рассказывал Сергей Михалков.
Я сидел в своем кабинете и размышлял, куда идти: домой или в буфет Дома литераторов.
Дверь отворилась, и предо мной предстала величественная фигура Сергея Владимировича Михалкова. Только поэт такого роста и такой осанки мог написать гимн, достойный сначала Союза Советских Социалистических Республик, а затем высвободившейся из-под обломков этого Союза свободной России.
— С-сидишь? — спросил Сергей Владимирович.
— Сижу, — кивнул я.
— З-зашел з-за гонораром, — объяснил свое присутствие здесь Михалков.
— Получили?
— Да.
Михалков сел на стул для посетителей и обозрел убогий антураж моего кабинета.
— Б-бывало и хуже, — вынес он свой вердикт. — Г-где фюрер?
— Куда-то отъехал.
Я выглянул в окно. Машины директора на месте не было.
— Ч-что пишешь? — осведомился Михалков.
— Да так, — сказал я. — Рассказики.
— Я бы на твоем месте взялся з-за роман.
Я никогда не мог понять систему в заикании Сергея Владимировича. Случалось, он надолго застревал на каком-то слове — и через минуту произносил его без запинки. Сегодня он зациклился на звуках «с» и «з».
— Почему за роман? — на всякий случай спросил я.
— С-сидишь один, никто не мешает. З-знаешь, как я с-с Бочкаревым работал?
— Нет, — помотал я головой.
— Он у меня был з-замом. Я хожу на работу, вкалываю как ишак, а Юрочка с-сидит по девять месяцев в году в творческом отпуске и пишет р-роман! Каждый год по р-роману! А у меня одни басни.
«И гимны», — хотел было сказать я, но сдержался. Его и без меня было кому обзывать Гимнюком.
От возмущения Сергей Владимирович сверх плана заикнулся на слове «роман».
— З-знаешь, с-сколько денег с-сгорело у меня во время обвала рубля?
— Нет, — сказал я.
— Двести восемьдесят тысяч.
Эту цифру Сергей Владимирович произнес без запинки. Мне почему-то показалось, что он ее сильно занизил. Что-то похожее я слышал от Ивана Петровича Шамякина. Не так давно я отвез ему в Минск гонорар за публикацию в журнале «Слово». Белорусский классик пригласил меня за стол. Сам он уже почти не пил, но мне наливал коньяк с удовольствием. В застольной беседе он тоже назвал похожую цифру — двести тысяч рублей.
— Разве мог я предполагать, что все рухнет? — пожаловался он. — Сгорели деньги за понюшку табаку. А я его терпеть не могу.
Шамякин не курил и не любил, когда при нем это делали другие.
Но где Шамякин — и где Михалков? Здесь был размах кремлевский, несравнимый с дачами на Лысой горе и квартирами на Ленинском проспекте в Минске.
— Теперь вот хожу по издательствам и с-собираю копейки.
Михалков тяжело вздохнул. Я тоже невольно вздохнул. У одних бриллианты мелкие, у других на бутылку не хватает.
— Ладно, — поднялся, опираясь на палку, классик детской литературы. — Не провожай меня. Я дорогу з-знаю.
Я все-таки провел его до лифта. Заслужить надо, чтобы про тебя сочиняли пародии, пусть и гнусные.
И вот теперь этот самый Юрочка сидел напротив меня за столом и рассказывал о спившемся дворнике Соболева. Похоже, он писал бы романы не только под крылом Михалкова, но и во время потопа, если бы таковой случился.
4
Однажды меня вызвал к себе Вепсов.
— Нужно съездить с Ювэ в журнал «Молодая гвардия», получить там гонорар и доставить Классика в целости и сохранности домой, — сказал он.
— Алевтина Кузьминична распорядилась? — спросил я.
— Она, — кивнул Вепсов.
Я догадывался, что неприязнь друг к другу у Вепсова и Кузьминичны была равновеликая.
В другой ситуации сопровождать Классика взялся бы сам Вепсов, но сейчас это было исключено. Пару лет назад в «Молодой гвардии» зарубили роман Вепсова «Дусина гарь». Он именно так и назывался: «Дусина гарь». Если бы мне во время работы в журнале попался роман с таким названием, я бы зарубил его за одно название. У нас в Белоруссии гарью назывался самогон. Не исключаю, что в «Молодой гвардии» его завернули по каким-то другим причинам. Сам я в этом журнале никогда не печатался. Мне хватало «Юности», «Дружбы народов» и «Нашего современника». Причем то, что я был автором последнего, вызывало вопросы у многих моих минских друзей.
— В империалисты пошел? — без обиняков спросил меня Алесь Гайворон.
— В патриоты, — поправил я его.
— Это еще хуже, — сказал Алесь. — Патриотом ты предаешь всех борцов за незалежность.
— Мои предки за незалежность не воевали, — возразил я.
— Но они ведь не в Москве сидели и не ели черную икру ложками. Тутэйшие.
— Мой дед в колхоз так и не вступил, — вспомнил я. — Остался единоличником. А умер в оккупации под немцами.
— А ты в москали подался. Натуральный предатель.
— Сам дурак, — предъявил я последний аргумент. — Ксендзы тебя охмурили, ты и рад. Рабская психология.
На том мы и расстались.
И вот теперь мне предстояло заглянуть в логово еще более лютых патриотов, чем в «Нашем современнике».
— С Поповым встречались? — спросил меня Классик в машине.
— Нет, — сказал я.
— «Вечный зов» — хороший роман. Но кличка у него дурацкая. — Классик хмыкнул.
— Какая?
— Стакан Стаканыч.
По-моему, это была хорошая кличка. Русская.
Журнал размещался в издательском комплексе «Молодая гвардия» на Новослободской. В конце восьмидесятых в «Молодой гвардии» у меня вышла книга повестей и рассказов, и мне, конечно, приходилось здесь бывать. Но, повторяю, не в журнале.
Мы поднялись на нужный этаж. Классик был здесь как дома. Заглянул в одну дверь, другую и бодро направился в приемную главного.
— Каждый день что-то меняется, — объяснил он мне на ходу. — Чтобы выжить, приходится сдавать в аренду площади.
— Сильно ужались? — спросил я, едва поспевая за ним.
— Пока не очень. У него зам оборотистый.
«С оборотистыми как раз и ужимаются», — подумал я.
В приемной главного никого, кроме секретаря, не было.
— В бухгалтерии уже были? — спросила она Классика.
— Нет, — сказал Ювэ, озираясь по сторонам.
— Пойдемте, я вас провожу, — поднялась секретарь.
Мне в бухгалтерии делать было нечего, и я остался в приемной. В дверь заглянул черноволосый человек. Отчего-то я сразу понял, что это оборотистый зам.