— И про премию уже все знают, — посмотрел на меня Петр Кузьмич. — Она лишней никогда не бывает. Помню, получил я Государственную…
Он замолчал.
— Да, не те сейчас премии, — сказал Викторов. — У меня, правда, и не было их. Одни выговоры.
— Петр Кузьмич, начинаем! — постучал ручкой по графину с водой Вепсов. — Итак, первый вопрос у нас о новом учредителе.
Все посмотрели на художников.
— Утверждаем, — басом сказал Просвирин.
Несмотря на крупные габариты, он был тонкий юморист. Комиссия расхохоталась.
Дальше все пошло с шутками-прибаутками, а мое выступление и вовсе приняли на ура. Юрий Владимирович согласился получить премию.
7
— Алесь, вы давно были в Польше? — спросила меня Лиля Звонцова на каком-то вечере в Доме литераторов.
— Давно, — сказал я.
— Не хотите поехать?
— Хочу.
Лиля несколько лет подряд проводила в Гданьске Дни русской литературы. Ехать туда надо было за свой счет, но меня это не остановило.
— И мы с Егором поедем, — сказала Алена. — Сыну давно пора побывать на писательской тусовке.
Егор уже был взрослый одиннадцатилетний парень, и ему действительно было полезно посмотреть на писателей в неформальной обстановке.
— Не лучшее вообще-то зрелище, — сказал я.
— Разберемся, — подвела черту Алена.
— А что я там буду делать? — спросил из своей комнаты Егор.
Даже играя на компьютере, он старался быть в курсе всего, что происходило в доме. Меньше других его интересовала комната бабушки, но это и понятно, все-таки семьдесят пять лет разницы.
— Слушать, — сказал я. — Не подслушивать, а именно слушать. Писатели иногда говорят здравые вещи.
— Только не твои друзья, — фыркнула Алена.
С некоторых пор она стала со мной спорить. Но это тоже понятно, двадцать лет вместе.
— Слушать — это скучно, — появился на пороге Егор. — Я даже на уроках не слушаю.
— Потому и отличник, — кивнул я. — Можешь конспектировать выступления.
— Ладно, я подумаю.
Егор ушел к себе.
— С конспектированием ты хорошо придумал, — шепнула жена.
— У ребенка должно быть дело, — сказал я. — Просто так он даже в Америку не поедет.
— Поеду, — донеслось из комнаты Егора. — В Америке можно многому научиться.
— Позвони Лиле и скажи, что едем втроем, — сказала Алена. — В конце июля там можно купаться.
Она не любила, когда начинались разговоры об Америке. Мне они тоже не нравились.
В конце июля я как-то отдыхал в Паланге. Иногда я окунался в свинцовые воды Балтики, но купанием назвать это было нельзя. Может быть, с развалом СССР изменился климат и вода там стала чуть теплее?
— Нет, — покачала головой Алена.
Она у меня была реалистка.
— Помню, лежим мы на пляже в Паланге, — вспомнил я, — слушаем радио, и вдруг поляки передают, что умер Высоцкий.
— С кем это ты лежал? — покосилась на меня жена.
— С Димой, — сказал я, — своим однокурсником. Захотели пивка попить в Прибалтике. А на обратном пути у нас самолет загорелся.
— Взаправду? — снова показался на пороге Егор.
— Ну, не совсем самолет, — пошел я на попятную. — Электропроводка в самолете. Но дыма был полный салон.
— В Гданьск мы тоже полетим на самолете? — внимательно посмотрел на меня сын.
— До Калининграда на поезде, — сказал я, — а оттуда автобусом.
Егор кивнул и снова пропал. С раннего детства он не упускал из вида любые мелочи.
— Я тоже боюсь летать самолетом, — сказала жена.
— Летать нужно туда, куда не доедешь поездом, — донеслось из соседней комнаты. — Например, в Америку.
К счастью, в Америке нас никто не ждал, и мы отправились в Польшу.
Гданьск оказался замечательным немецким городом. Остроконечные крыши домов, брусчатка на улицах, шпили кирх и костелов — все здесь говорило о немецких корнях. Но на улицах звучала все же польская речь.
— Сначала здесь были тевтонцы, а потом их разгромили поляки, — сказала Лиля, когда я поделился с ней своими наблюдениями. — Помните Грюнвальдскую битву?
— Кто же ее не помнит, — хмыкнул я. — Литовцы Грюнвальд называют Жальгирисом.
— Да, Витовт тоже в ней участвовал, — согласилась Лиля.
— И три полка русских, — уточнил я. — Хотя смоляне в то время были не совсем русскими.
— Этим пусть историки занимаются, — махнула рукой Лиля. — Мы с поляками будем говорить о литературе.
— Поляки ведь не понимают по-русски, — сказал я.
— В Гданьском университете прекрасная кафедра славянской литературы, — обиделась Лиля. — Там и специалисты по русской имеются.
— А по немецкой?
— Конечно, — посмотрела на меня Лиля. — Если хотите, можем съездить в Мальборк.
— Мальборк — это Мариенбург? — уточнил я.
— Да, столица Тевтонского ордена.
— А что в этой вашей столице? — вмешался в наш разговор Егор.
— Замок, — сказал я. — Самый большой в Восточной Европе.
— С привидениями? — обрадовался сын.
— Наверное, — пожал я плечами. — В нашем Несвижском замке, например, до сих пор Черная дама гуляет. А здесь, видимо, крестоносцы.
— Нет никаких привидений, — сказал критик Чупров, подслушивавший нашу беседу. — Это выдумки обывателей.
— Есть, — отчеканил Егор. — Если есть замок, значит, в нем живут привидения.
Чупров усмехнулся. Спорить с одиннадцатилетним отроком было ниже его достоинства.
— О чем беседуем? — подошел к нам писатель Плужников.
— О привидениях, — сказал я.
— О чем?! — широко раскрыл глаза Плужников.
Он приехал на конференцию из Калифорнии, и привидения в программе, которую он получил по электронной почте, не значились.
— Это в Мальборке, — успокоил я его. — А здесь, в Гданьске, только поляки.
— Мы вообще в другом городе живем, — сказал Егор. — Как он называется?
— Сопот, — ответила Лиля. — Лучший польский курорт. Каждый поляк стремится приехать сюда хотя бы раз в год.
— Зачем? — спросил Егор.
— Отдохнуть, — удивилась Лиля.
— Что-то я не видел там развлекательных центров, — хмыкнул Егор.
— Поляки, в отличие от москвичей, отдыхают на пляже, — сказал я. — Море видел?
— Мутное, — поморщился Егор. — И холодное.
— Может быть, погода наладится, — обнадежила нас Лиля. — Егор, тебе нравится Гданьск?
— Ничего, — посмотрел по сторонам сын. — Иностранцев много.
— Немцы хотят увидеть свою историческую родину, — сказал я. — Меня тоже на Днепр тянет.
— Когда ты там был в последний раз? — спросил Егор.
— Лет пять назад.
— Вот и они приезжают сюда раз в пять лет. А то и в десять.
Он засмеялся.
Я понял правоту Чупрова, когда тот не стал спорить с ребенком.
— Когда у нас заседание? — повернулся я к Лиле.
— Прямо сейчас. Егор, ты с нами?
— Конечно, — сказал сын. — Я и блокнот взял.
Мы поднялись по лестнице в зал и расположились за столиками по четыре-пять человек.
Вместе с нами за столиком оказались Чупров и некто Хвастов, председатель какого-то международного писательского союза.
— Где размещаетесь? — спросил я его.
— В Берлине, — сказал Хвастов.
Он не походил на немца, но тем не менее было понятно, что человек приехал из Берлина.
— Кого будем слушать? — спросил Хвастов Чупрова.
— Плужникова, — зевнул тот. — Рассказы о Пушкине или что-то вроде того.
— Похожее было у Абрама Терца, — вспомнил я.
— Много у кого было, — снова зевнул Чупров.
Наверное, по дороге из Москвы в Гданьск он плохо спал.
— Да устал я от писателей, — сказал Чупров. — Пишут и пишут.
Это была чистая правда. Некоторые писатели действительно писали больше, чем следовало.
Лиля представила Плужникова, нашего калифорнийского гостя, и тот начал читать только что написанные рассказы. Надо сказать, чтение художественной прозы, пусть и своей, не было его призванием. Плужников читал невыразительным голосом, часто сбивался, и уяснить, каким боком затесался в эти рассказы Пушкин, было сложно.
— Чем он в Калифорнии занимается? — спросил я Чупрова.
— Преподает в университете.
Я покачал головой и посмотрел по сторонам. Народ откровенно скучал, а Егор просто спал, свесившись набок. «Как бы не свалился со стула», — подумал я.
Егор вздрогнул, открыл глаза и прислушался к бормотанию Плужникова.
— Кошмар! — громко сказал он.
Хвастов откинулся на спинку стула и захохотал. Наверное, ему нечасто доводилось смеяться в Германии, и в Польше он решил отхохотаться на годы вперед. Я даже позавидовал ему.
Плужников сбился, сверкнул в нашу сторону очками и закончил чтение.
Ему радостно похлопали.
— Так будет каждый день? — спросил меня Егор, когда мы вышли на улицу.
— Может, через день.
Я посмотрел на Лилю. Она беседовала с импозантным бородатым мужчиной.
— А это кто таков? — спросил я Чупрова.
— Ты не знаешь Берра?!
От удивления Чупров перешел на «ты», и мне это понравилось.
— Откуда мне знать, — вздохнул я. — Сами мы не местные…
— Ладно-ладно, — похлопал меня по плечу критик. — Это знаменитый славист из Ниццы Роже Берра. Он, между прочим, был секретарем Бориса Зайцева. А теперь владелец самой большой коллекции картин художников-эмигрантов.
— Русских? — уточнил я.
— Естественно.
— Он хорошо говорит по-русски, — сказал Егор, внимательно слушавший наш разговор. — Но немножко не так.
— Конечно, не так! — оживился Чупров. — У него, в отличие от нас, настоящий русский язык, тот самый, который вывезли с собой эмигранты. Видишь, как на него смотрит юная критикесса? Раскрыв рот.
— Ирка? — спросил Егор. — А она мне не сказала, что критикесса.
Я озадаченно посмотрел на сына. Когда он успел познакомиться с Иркой? И кто она, собственно говоря, такая?
— В этом году университет окончила, — сказал Егор. — Мне тоже уже скоро поступать.
— Ты же еще в шестом классе! — всплеснула руками жена.
— Пять лет осталось, — пожал плечами Егор.