– Что это значит? – не понял Забивала.
Сатвик не ответил, только задумчиво потянул себя за ухо.
Я не сводил глаз с экрана и чуть не вскрикнул, когда картина интерференции вдруг схлопнулась в две полоски, но, обернувшись, увидел, что Забивала заглядывает в ящик.
– Просто проверял, горит ли лампочка.
– Горит. Я понял, как только ты ее увидел.
Мы перебрали всех наличных лягушек. Мы попробовали с саламандрами. Коллапса волны не возникало.
– Может, это только с земноводными, – сказал Забивала.
– Да, возможно.
– Что из этого, вообще говоря, следует?
– Представления не имею.
– Как получается, что мы влияем на систему, а лягушки с саламандрами – нет?
– Может, устройство глаз? – предположил Забивала. – Квантовая спутанность проявляется в самих молекулах родопсина.
– И что это меняет?
– Клетки оптических нервов всего лишь передают учтенные кванты на зрительную кору. Глаза – тоже датчик.
– Дело не только в наших глазах.
– Откуда ты знаешь?
– У лягушек есть и глаза, и кора.
– Можно я попробую? – вмешалась Джой.
Мы все повернулись к ней. Заложенный за ухо каштановый локон выбился ей на щеку и стрелкой указывал на губы. Лицо ее было серьезным.
– Давай, – сказал я.
Мы снова подготовили установку, только на этот раз в ящик был устремлен пустой взгляд Джой.
– Готова?
– Да, – отозвалась она.
Сатвик нажал кнопку.
Машина загудела. Мы оставили ее включенной на десять секунд. Я проверил результат и покачал головой:
– Ничего.
Картина интерференции не нарушилась. Вместо двух отдельных полос на экране был узор пересекающихся волн.
– Попробовать стоило, – сказал Забивала.
На следующее утро Забивала встретил нас с Сатвиком на стоянке. Мы все уселись в мою машину и поехали в торговый центр.
Мы зашли в зоомагазин. Я купил трех мышек, канарейку, черепаху и курносого щенка бостонского терьера. Продавец вытаращил глаза.
– Любите домашних животных? – Он подозрительно косился на Сатвика с Забивалой.
– О да, – закивал я. – И чтоб их было много.
Обратный путь проделали в молчании, только щенок поскуливал.
Забивала нарушил тишину:
– Может быть, требуется нервная система посложней, чем у земноводных.
– Разницы быть не должно, – возразил Сатвик. – Жизнь есть жизнь.
Я сжимал баранку, вспоминая ночные споры в колледже. В чем отличие между разумом и мозгом?
– Семантика, – сказал Забивала. – Разные имена для одного понятия.
– Нет, – подумавши, ответил Сатвик, – не только.
– Это вроде старой загадки про гитару, – напомнил я. – Чем играют на гитаре, пальцами или душой?
– Мозг – это железо, – сказал Сатвик. – Разум – это софт.
За окнами машины пролетали массачусетские пейзажи, справа вставала стена разрушенных холмов – темные камни, кости земли. Сложные переломы костей. Где-то на востоке угадывался океан. Холодная темная вода. Остаток пути мы молчали.
В лаборатории начали с черепахи. Потом проверили канарейку, которая после опыта упорхнула и устроилась на шкафу. За ней были мыши. Никто из них не обрушил волну. Последняя, красноглазая белая мышка типично лабораторной породы осторожно шмыгала по столу, подрагивая усами, пока Сатвик, поймав ее за хвост, не водворил в картонную переноску.
– Теперь собаку, – сказал Забивала.
Бостонский терьер пучеглазо таращился на нас из-под стола. И поскуливал, склоняя голову набок.
– У них всегда такие глаза? – удивился Сатвик.
– Какие?
– Ну, знаешь, смотрят в разные стороны.
– Порода такая, – предположил Забивала. – Я их часто вижу.
Я подхватил черно-белого щенка и посадил его в коробку.
– Ему только и надо, что увидеть свет. Для целей эксперимента годятся любые глаза.
Я смотрел на лучшего друга человека, нашего спутника на пути через тысячелетия, и втайне надеялся. «Этот, – говорил я себе. – Конечно, из всех видов именно этот». Ведь кто же, заглянув в собачьи глаза, не чувствовал, что ему отвечают?
Щенок в ящике взвизгнул. Ему там было тесно, лампочка торчала прямо перед носом.
Сатвик нажал кнопку, начиная опыт.
– Ну?
Я нагнулся над камерой с экраном. Четкая картина интерференции не изменилась.
Я знал, что в ящике горит лапочка. Но, с точки зрения Вселенной, у нее не было наблюдателя.
– Ничего, – сказал я. – Совершенно никаких изменений.
12
В тот вечер я приехал к Джой. Она открыла дверь и остановилась, ожидая моих слов.
– Ты что-то говорила о кофе?
Тогда Джой улыбнулась – милое лицо в раме двери, – и мне снова на миг почудилось, что она меня видит. Отступив назад, она широко открыла дверь.
– Заходи.
Я прошел мимо нее, и дверь тихо щелкнула, закрывшись.
– У меня нечасто бывают гости, – сказала она. – Извини за развал.
Я огляделся и подумал, что она шутит. В маленькой квартирке царил порядок. Не знаю, чего я ждал, – может быть, именно этого. Голые стены без картин. Диван. И – позже – кровать.
Началось с молчания. Потом было прикосновение.
Тихий, неуверенный поцелуй.
На простынях она выгибала спину. Кожа как шелк. Жизнь в звуке и касании. Одеяло стекало на пол. Ее руки крепко сцеплялись у меня на затылке, притягивали ближе – в моих ушах голос, а скользкие тела терлись друг о друга.
Потом, в темноте, мы долго лежали молча.
Я уже решил, что она спит, и вздрогнул от ее голоса:
– Как правило, я их лучше знаю.
– Кого?
– Тех, кто ворует одеяло.
– Одалживает, – поправил я, – одалживает одеяло.
Дотянувшись, я поднял одеяло с пола и набросил ей на нагие плечи.
– Ты хорош собой? – спросила она.
– Что?
– Мне любопытно.
Она нащупала меня в темноте, расчесала пальцами волосы.
– Это важно?
– У меня строгие требования.
Я и не хотел, а рассмеялся.
– В таком случае, да. Я потрясающий.
– Не знаю, не знаю.
– Ты мне не веришь?
– Может, лучше навести справки на стороне.
– Тогда зачем было меня спрашивать?
– Мне было любопытно, как ты считаешь.
Я взял ее ладонь и положил себе на лицо.
– Я такой, как ты видишь.
Прохладная рука на моей щеке. Долгое молчание, а потом она спросила:
– Почему ты приехал сегодня?
Я вспомнил щенка в ящике. Свет, оставшийся без наблюдателя.
– Не хотелось быть одному.
– Ночью тебе тяжелее всего. – Она просто констатировала факт. Огонь горячий. Вода мокрая. Ночью тяжелее всего.
В разговоре со слепым есть преимущество – слепой не видит твоего лица. Не знает, что попал в больное место.
– Над чем ты работаешь? – спросил я, чтобы переменить тему. – Ты никогда толком не объясняла.
– Ты никогда толком не спрашивал. Назовем это производством звука.
– И в чем штука?
– Берешь тон широкого, смешанного диапазона и удаляешь все лишнее.
– Удаляешь?
Ее тонкая рука обняла меня за шею.
– Звук может быть гибким инструментом. Катализатором или ингибитором химических реакций. Начни с максимальной плотности частот и отрезай все, чего не хочешь слышать. В каждом всплеске помех скрыт концерт Моцарта.
И опять я не понял, шутит ли она.
Я сел на кровати в неосвещенной комнате. В эту минуту в темноте мы были одинаковыми. Наши миры станут разными, только когда я зажгу свет.
– Тяжелее всего утром, – сказал я ей.
Через несколько часов взойдет солнце. Подступит или не подступит боль.
– Время идти.
Она провела ладонью по моей голой спине. Она не стала меня удерживать.
– Время, – прошептала она. – Нет такого зверя. Только сейчас. И сейчас.
Она прижалась губами к моей коже.
На следующий день я оставил секретарше Джереми записку – просил его зайти ко мне.
Через час в дверь постучали, он вошел в лабораторию.
– Что-то нашел? – спросил он. Он был в пиджаке. Я знал, что ему предстоят совещания. Вот так и отличают администратора от ученого – по цвету костюма. Сатвик и Забивала стояли у меня за спиной.
– Мы нашли.
На лице его было смятение.
– В записке сказано – новая находка?
– Посмотри сам.
Джереми наблюдал за ходом эксперимента. Заглядывал в ящик. Самолично добивался коллапса волны.
Потом мы посадили в ящик щенка и повторили заново. Мы показали ему картину интерференции.
И опять лицо его выразило смятение. Он сомневался в увиденном.
– Почему не сработало? – спросил он.
– Не знаем.
– Но в чем разница?
– Только в одном. В наблюдателе.
– По-моему, я не понимаю.
– Ни одно из испытанных до сих пор животных не смогло изменить квантовую систему.
Он поскреб в затылке. Между бровями у него пролегли морщины – единственные черты беспокойства на гладком лице. Он долго задумчиво молчал, разглядывая установку.
Я его не торопил.
– Черт меня побери! – высказался он наконец.
– Да, – сказал Забивала.
– Это воспроизводится?
– Сколько угодно. – Я подошел и выключил машину. Гудение стихло.
– Никуда не уходи! – Джереми выскочил за дверь.
Мы с Забивалой переглянулись.
Через несколько минут Джереми вернулся в компании еще одного человека в костюме. Этот был постарше, седой. Старший администратор. Имя, стоящее за итогом квартальной аттестации. Одна из подписей под моим увольнением.
– Покажи ему.
Я показал.
И этот дошел до понимания.
– Господи… – сказал он.
– Надо еще много опытов провести, – объяснял я. – Перебрать все роды, классы и семейства… особенно интересны приматы, поскольку они эволюционно ближе к нам.
– Конечно, – выговорил администратор. Глаза его смотрели куда-то вдаль. Лицо было лицом контуженого. Он еще обрабатывал информацию.
– Нам могут потребоваться дополнительные материалы.