Мы сидели у него в кабинете, смотрели новости с экрана компьютера. Запись переслал нам Джереми с сообщением: «Вам это может быть интересно».
– Прекрасно все работало, – бормотал Сатвик. – Будь там неполадка, они бы меня вызвали.
Я нажал «Пуск». На видео Роббинс стоял перед рядом микрофонов. Пресс-конференция.
– Ошибка в самой идее опыта, – говорил Роббинс. На нем был строгий костюм, вспышки камер отражались в голубом экране фона. Лицо выражало уверенность в себе, тон был взвешенным. – Условия постановки эксперимента на беременных женщинах исключают точную оценку результатов… Мы не получили осмысленного ответа.
Он предложил задавать вопросы. Но ответы были все теми же.
Установка не сработала.
Порок механизма.
Бессмыслица.
Я закрыл ролик.
– Все работало, – повторил Сатвик. – Ему результат не понравился.
– Да, – кивнул Забивала, – думаю, так и есть. Лжет.
Но, конечно, истина оказалась не так проста.
И узнали мы о ней, конечно, не сразу.
18
Сатвик на несколько недель зарылся в работу. В его лаборатории горел свет, завалы электроники на столах складывались в новые схемы. Его ячейка для писем наполнялась, пустела, снова наполнялась.
Я проснулся в семь часов. Дрожащие руки, холодный фаянс. Скверное утро, давно такого не случалось. И снилось плохое. Во сне разворачивалась темнота – видения из детства.
Я приехал в лабораторию к восьми.
Сатвика застал уже в кабинете. За эти недели у него отросли волосы. Концы стали темные, а у корней – соль с перцем. От этого он выглядел неряшливым – каким прежде не бывал. Прежний Сатвик пропал, его место занял тощий человечек с загнанным взглядом.
Он укладывал коробку, загибал картонные клапаны крышки.
– Куда-то собираешься?
Сатвик вскинул голову. Я его напугал.
– Пакую оборудование. В дорогу.
– Куда?
– Один проект.
Я вошел, вспоминая, как впервые сказал ему это слово. Слово, с которого все началось.
– Какой проект?
– Надо кое-что проверить, – отозвался он, закончив с коробкой и потянувшись за клейкой лентой. – Расскажу, когда вернусь.
– А почему не теперь?
– Может, я ошибаюсь, и ничего не выйдет.
– Джереми знает, что ты уезжаешь?
– Я ему сообщил имейлом. Узнает, когда посмотрит почту.
– Ты слишком много работаешь. Помнишь, когда ты мне это сказал?
– Помню, – кивнул он.
– Люди забывают, что когда-нибудь умрут.
Он улыбнулся. Впервые после эксперимента Роббинса. На минуту передо мной возник Сатвик, которого я видел в первые дни работы.
– Это другое дело, – сказал он.
– В каком смысле?
– Это я должен сделать.
Я кивнул, принимая ответ, хотя он мне не понравился. В голове почему-то всплыла сказка про царевичей.
«В птицу».
Меня снова поразило, насколько Сатвик переменился. Из-за эксперимента. Из-за меня.
Осмотрев комнату, я не заметил недостачи. Трудно было догадаться, что попало в коробку.
– Тебе помочь?
Он покачал головой.
– Нет, справлюсь. – Оторвав кусок ленты, Сатвик заклеил коробку. – Вернусь через неделю.
– Зачем тебе это?
– Затем, что Роббинс солгал, – сказал он. – Эксперимент не провалился.
– Ты тут ни при чем. Не лезь в это дело.
– Не могу, – сказал он.
Я смотрел на него. Сатвик – четвертый царевич, он всегда таким был. «В птичий глаз». Он не умел «не лезть».
Подняв коробку, он двинулся к выходу.
– Ты осторожней там.
Я смотрел ему вслед.
– И ты, друг мой.
Правда накатывала волнами. Первая попала в новости на следующий день – Роббинс не сумел помешать ее медлительному приливу. Я только потом сообразил, что Сатвик, видимо, знал. Должно быть, поймал какой-то намек в Сети.
Правда состояла в том, что некоторые зародыши прошли испытание. Точно как надеялся Роббинс. На «Ютьюбе» всплыло видео. Загружено анонимом. Утечка из ближнего круга Роббинса. Улыбающаяся мать, над ней склоняются доктора – из живота тянется проводок диода. Сам Роббинс виден на нескольких дополнительных экранах, ждет результата.
Некоторые зародыши вызвали включение зеленой лампочки индикатора. Вызывали коллапс волновой функции.
А другие нет. И видео с ними тоже всплыло.
Те же медики. Другие пациентки.
Взволнованные голоса:
– Попробуй еще.
– Еще раз.
Встревоженное лицо матери. А свет не загорается, не светится зеленым, что ни делай.
– Что это значит? – В голосе матери паника. – С моим ребенком все нормально? Что это значит?
Ролик за роликом. Дюжина животов разной величины. Два совсем разных результата. Большинство эмбрионов обрушивали волновую функцию. Но не все.
И срок беременности не играл никакой роли.
Сатвик не вернулся ни через несколько дней, ни через неделю.
На десятую ночь меня вырвал из кошмара звонок.
– Нашел одного в Нью-Йорке, – говорил Сатвик.
– Что? – Я тер глаза в попытке проснуться. Понять слова в трубке мобильника.
– Мальчик. Девять лет. Я проверил его на ящике, он не обрушивает волновой функции.
– О чем ты говоришь?
– Он смотрел в ящик, но коллапса волны не было.
Я заморгал в темноте. Сатвик понял первым. Раньше нас всех. Что верно для эмбрионов, верно и для остальных.
«В птичий глаз».
– Что с ним не так? – спросил я.
– Ничего, – ответил Сатвик. – Нормальный мальчик. Нормальное зрение, нормальный интеллект. Я перепроверил пять раз, картина интерференции не исчезает.
– А что было, когда ты ему сказал?
– Я не сказал. Он стоял там и так смотрел на меня…
– Как?
– Как будто уже знал. С самого начала знал, что не сработает.
Дни превращались в недели. Испытания продолжались. Сатвик нашел еще нескольких. Много.
Он ездил по стране, отыскивая это неуловимое, идеальное скрещение волосков и набирая статистику. Он собирал данные, пересылал их факсом в лабораторию – на хранение.
Я представлял его на том конце линии – в темной комнате мотеля, измученного борьбой с бессонницей и страшным одиночеством своего дела.
Забивала искал утешения в построении сложных филогенетических деревьев, зарывался в кладограммы. Но утешения в них не находилось.
– Нет там кривой частотного распределения, – жаловался он мне. – И равновесие между этническими популяциями не нарушено – не за что уцепиться.
Он перелопачивал собранные Сатвиком данные в поисках хоть какой-то закономерности.
– Распределение случайно, – говорил он. – Не вижу связи.
– Может быть, ее и нет?
Он покачал головой.
– Тогда кто они такие? Какое-то пустое множество? Неиграющие элементы недетерминированной системы?
У Сатвика, естественно, были свои соображения.
– Почему не ученые? – спросил я его как-то ночью, прижимая к уху трубку. – Если разброс случайный, почему никто из нас?..
– Самоотбор, – ответил Сатвик. – Если ты – элемент недетерминированной системы, к чему тебе наука?
– О чем ты говоришь?
– К упорядоченному поведению способны многие виды, – пояснил он. – Оно еще не означает сознания.
– Речь-то о людях, – возразил я. – Не может это быть правдой.
Я еще не договорил, а уже мечтал взять свои слова обратно. Сколько раз они произносились в квантовой механике? «Это не может быть правдой. Так быть не может».
– Факты есть факты, – напомнил Сатвик. – Твои глаза – двойная щель.
– А кто-нибудь из них знал, на что ты их проверяешь, зажигая перед ними лампочку? Они знают, что не такие, как все?
– Один, – сказал Сатвик. И минуту молчал. – Один знает.
Много дней спустя он последний раз позвонил мне ночью. Из Денвера. Его последний звонок.
– Думаю, нам нельзя было этого делать, – удивительно резко проговорил он.
Я, протирая глаза, сел на кровати.
– Чего делать?
– Нельзя было собирать эту штуку, – сказал он. – То слабое место реальности, о котором ты толковал… думаю, нам не положено было использовать его таким образом. Для проверки.
– О чем ты говоришь? – Свет фонаря с парковки косо падал в окно, рисовал бледную полосу на полу. За ночь комната выстывала. – Что случилось? – спросил я.
– Я снова видел того мальчика.
– Кого?
– Мальчика из Нью-Йорка, – повторил он. – Я его сегодня видел. Он ко мне приходил.
Голова у меня еще не работала. Я мучительно пытался понять.
– Мальчик… – Я еще не проснулся, мне бы кофе выпить. – Чего он хотел?
– Думаю, он приходил меня предупредить.
И Сатвик дал отбой.
19
Я еще несколько дней пытался ему дозвониться, но Сатвик не отвечал. Словно пропал с лица земли вместе со своей шкатулкой. Звонки сразу перебрасывались на голосовую почту. Я проводил ночи в лаборатории, спал на кушетке. В лаборатории меня застал звонок от его жены.
– Нет, – ответил я, – с понедельника.
Она плакала в трубку:
– Он каждый вечер звонил домой. Ни разу не пропустил.
– Уверен, с ним все хорошо, – солгал я.
После разговора я взял пиджак, ключи и вышел. Прокатная машина блестела под фонарями парковки.
«Они знают, что не такие?» – спросил я его.
«Один, – ответил он. – Один знает».
Я нажал газ, вылетел на дорогу на желтый свет.
Чем сложнее система, тем больше в ней может поломаться. Об этом говорил Забивала.
Всё поломалось. Прожектор. Моторчики для коллапса волны. Может ли прожектор увидеть темноту, если видит только свет?
На шоссе я вылетел через две минуты.
Стук в дверь.
Ее лицо в щелке.
– Джой, – сказал я.
Она оставила дверную створку качаться, повернулась и ушла в глубину квартиры. Слов не было. Они пришли много позже.
В постели она прижалась теплой щекой к моему плечу. Я рассказал ей про Сатвика. Про звонок его жены.