Никто за нами не гнался. Или я не видел погони.
Женщина как будто думала о том же.
– Копы, – заметила она, – нас меньше всего волнуют.
На крутом повороте мне припомнились стетоскопы. Когда машина выровнялась, женщина, поднявшись, перебралась вперед. Человек со шрамами обернулся – у него не хватало верхней части левого уха, и по черепу сбоку тянулся розовый шрам: кривая черта, на которой больше не росли волосы.
Женщина, обернувшись, поманила меня:
– Сюда.
Она ухватила меня за шиворот, потянула, и я не стал противиться. Лицо мне закрыл мешок.
«Не так хотим твоей смерти, как другие».
– На всякий случай, – пояснила она.
– На какой случай? – спросил мужчина. – Думаешь, он уйдет?
Мешок был царапучий, темный, из жесткой ткани. С переднего сиденья тихо донесся голос водителя:
– Некуда ему уходить.
Мы прибыли на место, я услышал, как открывается дверь. Меня потянули за плечи, и я, выставив вперед ноги, встал. Позволил тянуть себя куда-то.
– Осторожней.
Был вечер. Я не видел, но узнал его по воздуху и стрекоту сверчков в стороне.
Мягкая земля под ногами сменилась твердым покрытием. Мы вошли в помещение. Наши шаги отдавались слабым эхом. Просторно, решил я. Аэродромный ангар? Меня куда-то увозят?
Мы шли несколько минут, когда прозвучал голос:
– Опять ступенька.
Я поднял ногу повыше и ступил на шестидюймовое возвышение. Звук изменился. Эхо пропало. Грубые руки снова взяли меня за плечи.
– Садись.
Я пощупал позади и нашарил прохладное дерево стула. Сел. Услышал бормотание, шарканье ног, даже разговор, но, о чем он, разобрать не сумел.
Шаги замкнули круг. Тяжелые шаги. И смолкли.
– Обыщи его.
Меня обшарили. Карманы, бедра, промежность. Забрали мобильный, но оставили бумажник.
– Оружия нет.
С головы стянули мешок. В углу на стене висела всего одна лампочка, слепила меня. Мы находились на каком-то старом складе. Нет, в старом цеху, поправился я. Комната была кабинетом управляющего – большое окно с усиленным сеткой стеклом выходило на цементный континент – вид напоминал набросок художника, отрабатывающего перспективу. Стекло растрескалось и держалось только на сетке. Дверей не видно. Дальняя стена была из погнутой заржавленной стали. Как будто все здесь забросили много лет назад, оставили гнить.
Мужчина и женщина стояли теперь передо мной.
– Я думал, он старше, – сказал тот, что со шрамами.
Я поднял взгляд. Высоко. На глаз в нем было шесть футов два дюйма. Со шрамами, с буйной бородой, он походил на пирата, который слишком давно не навещал берег. Не на мультяшного пирата и не на комедийного. На такого пирата, который выслеживает суда в нейтральных водах, ночью берет на абордаж и убивает всех, за кого не получишь выкупа.
– Где я? – спросил я.
Человек со шрамами без слов врезал мне кулаком в висок. Я повалился жестко, вместе со стулом. Мир погас и вернулся.
– Брось! – рявкнула женщина. Кулак был уже занесен для второго удара, отведен к правому плечу. Женщина толкнула мужчину в грудь: – Хватит.
Толчок будто выключил в нем гнев – он улыбнулся мне. Присел, опираясь локтем о колено.
Женщина пыталась поднять его, но мужчина резко отмахнулся:
– Я не собираюсь его мучить. – Он перевел взгляд на меня. – Но пусть знает свое место.
Он обшарил меня глазами.
– Я мог бы сказать, что ударил за то, что ты заговорил без спросу, но это будет ложью. На самом деле я решил, что все должно быть ясно с самого начала. – Он склонился ниже, заговорил прямо мне в ухо: – Мне не по вкусу, что от тебя столько неприятностей. Будешь делать, что мы скажем, или мы тебя убьем, понял?
– Хватит, – повторила женщина.
– Нет, пусть ответит. – Он сверлил меня взглядом. – Ты понял?
Я приподнялся на локте.
Я искал, за что бы ухватиться. Искал, чем бы его ударить. В ушах у меня еще звенело. Нос пульсировал болью. Я нашарил стул и сомкнул пальцы на ножке.
– Брось, – сказала женщина. Увидела, что я сжимаю деревяшку.
Она повернулась к мужчине, завела руку себе за спину, и тогда я увидел нож. Ее покалеченные пальцы сжимали рукоять.
– Я сказала, брось! – И голос теперь звучал иначе. Тихо, медленно, смертоносно. Почти спокойно. Такой голос означает, что больше слов не будет.
Он обернулся к ней. Оценил ее позу: боком к нему, одна рука скрыта от глаз.
– Пусть Викерс решает, – сказал мужчина. И повернулся ко мне: – Вставай.
Я старался, но в голове еще не прояснилось. С равновесием беда, но удержаться на ногах сумел.
Женщина подняла с пола стул, поставила как надо.
– Садись.
Я упал на сиденье. Человек со шрамами обошел вокруг меня.
– Кое-кто будет меня искать, – сказал я.
– Много кто. За твоим мотелем, наверное, уже сейчас наблюдают.
За мотелем… Значит, они знают, где я живу.
– Где бы ты, по-твоему, сейчас был, если бы мы не подоспели? – спросил он.
Кажется, он ждал ответа.
– Скорее всего, мертв, – признался я.
– Вот именно. Так что мы в любом случае ничего тебе не должны. Ты и жив-то в долг. Понял?
– Кто вы такие?
– О, – тихо проговорил он, – это на самом деле зависит от точки зрения.
34
Пообедали хлебом и бобами. Стемнело, и мы сидели у костерка в глубине склада, под высоким потолком, среди разбитых ящиков, баррикадой отгородивших нас от остального пространства. Одну стену нашего укрытия составлял старый полутрейлер без колес, другая терялась в тенях. Вместо задней стены подогнали фургон и набросили на него брезент.
Над нашими головами простирались лиги листового железа на стальных балках, с которых кое-где свисали пустые квадраты – возможно, бывшие лампы дневного света. Из далеких проломов в стенах налетали порывы ветра, раздували язычки нашего костра. Я прислушивался, но слышал только сверчков и стук ложек по тарелкам. Ни шума машин, ни городского гула. Где бы мы ни были – глухомань.
Я смотрел, как они заправляют еду в рот. Сначала на женщину, худую и беспокойную. Ее взгляд не знал покоя. Ела она быстро, словно изголодалась, но подгонял ее не только голод – казалось, она боится отвлечься на еду. Ударивший меня мужчина был медлительнее, сосредоточенно смотрел в тарелку. Женщина называла его Хеннингом. Подходящее имя для пирата, решил я. Он отправлял в рот большие куски и медленно пережевывал. Хеннинг Корноухий, подумал я про себя. Когда костер прогорел, он поднялся, вытащил из ближайшей груды несколько деревяшек и подкинул в огонь. На меня он не смотрел. И не заговаривал. Он уже покончил с едой и теперь занимался пистолетом. Пахло бобами, дымом костра и ружейной смазкой. Хеннинг чистил пистолет, а я глядел в огонь.
Они связали мне запястья липкой лентой – ритмичное: потянул-обернул, потянул-обернул, виток за витком. В поврежденной руке билась боль. Я знал, что, когда ленту снимут, придется распрощаться и с волосками на руках. Если ее снимут. Была вероятность, что с ней я и умру. Я слышал, как об этом рассуждали, стягивая мне ноги и волоча к поломанному трейлеру. Я не мог подложить руки, ударился головой и вскрикнул.
– Тихо, – приказал Хеннинг, – а то и рот заклеим.
Его непредсказуемость меня пугала. Но у этого страха имелась причина, с ним я мог совладать. В угрозе заклеить мне рот не было никакого смысла. При этих словах у меня задрожали руки – дрожь зарождалась прямо под кожей. Я представил, как меня вырвет утром, с заклеенным ртом, и я захлебнусь собственной рвотой.
Я молчал, как вакуум.
Следующие несколько часов они, сменяясь, обходили наш лагерь.
Я, лежа спиной к трейлеру, смотрел, как они приходят и уходят, пока оба не уселись у костра.
Когда огонь почти погас, женщина, поднявшись, обратилась к Хеннингу, который снова чистил пистолет. Может быть, уже другой. Она склонилась к нему, говорила в обрубок уха. В отблеске костра я увидел, что Хеннинг перевел взгляд на меня. Кажется, они спорили, потом Хеннинг кивнул.
Он прошел ко мне, а она стояла и наблюдала.
У него в руке был нож. Охотничий нож с рыжим отблеском углей на лезвии. Злобный кусок стали, слабо изогнутый, сходящийся к острию. Я представил, как клинок чисто входит мне между ребер, рассекает мышцы и плевру, дотягивается до сердца.
Хеннинг не заговорил. Он присел на корточки рядом. Сделал все быстро. Резкое движение, короткий щелчок, и мои лодыжки свободны.
– Вставай, – сказал он, – волоком не потащу.
Я, толкнувшись локтем, перекатился на бок, попробовал подтянуть под себя ноги. Сильная рука вцепилась мне в бицепс, дернула вверх, и я оказался на ногах. Я протянул к нему связанные запястья, но Хеннинг покачал головой.
– Так и останется. – Он указал на трейлер. – Спать будешь там. Ляжешь у задней стенки. Она, – он мотнул головой на женщину, – ляжет у передней, так что тебе не выйти, не наступив на нее. Ты – ее проблема, понял?
Я снова кивнул.
– Я буду спать здесь, – Хеннинг показал место у костра. – Даже если пройдешь мимо нее, споткнешься об меня. – Он подался ко мне. – Смотри, не стань моей проблемой.
Он подтолкнул меня к стальному ящику, и я залез внутрь. Такие фуры часто видишь на дорогах. Тридцать футов в длину, восемь в ширину, девять в высоту. Внутри может скрываться сотня тысяч куколок-покемонов. Или роскошная гостиная с обстановкой на заказ, изготовленной в Малибу. На эту ночь прицеп стал моей постелью. У задней стенки, где душно, нет ни света, ни тепла.
Я отошел в непроницаемую темноту. Нащупал заднюю стенку руками и сел. Стенка была стальной, но пол выстелен деревом, рыхлым от гнили. Я вытянул ноги, уставился перед собой, и мне показалось, что я сижу в узком конце подзорной трубы, обозревая мир из пятнышка темноты.
Через несколько минут женщина сделала мне знак перебраться поближе. Я высунулся наружу и принял у нее одеяло. Толстое, теплое и не слишком вонючее.