Мне срочно потребовалось присесть.
– Они изначально ограничены тем, что они есть. Белые овцы мира, их назначение – поддерживать равновесие.
– Какое равновесие?
– Вообразите мир, в котором все – такие, как вы. Или я. Как каждый из нас. Будет ли этот мир функционировать? Может ли в нем существовать цивилизация? Общества пребывают в неустойчивом равновесии, их легко опрокинуть. Мы по природе непредсказуемы, а обреченные – противовес нам. Они то, в чем нуждается мир.
– Вы говорите как он, – заметил я. – Брайтон тоже говорил о мире так, словно он может в чем-то нуждаться.
– А он не может?
Я пропустил этот вопрос мимо ушей.
– А если бы он в них не нуждался? Что бы делали обреченные, не будь они нужны миру?
Викерс пожала плечами:
– Вероятно, вовсе прекратили бы существование.
Я долго молчал, осмысливая. Позволяя себе… если не поверить, то хоть привыкнуть.
– Тот мальчик, что живет у Брайтона. Он не вызывает коллапса волны.
– Обреченные большей частью белые овцы, но их можно перекроить. Если взять их молодыми, можно использовать их внушаемость, выучить их действовать против общего блага. У них нет совести. У них ничего нет. Представьте себе овцу, вскормленную мясом. Вот вам и тот мальчик. Все охранники Брайтона были когда-то такими мальчиками.
– Вот где он их берет…
Она кивнула.
– Если те, кто не обрушивает волну, называются обреченными, кто тогда мы? Как вы называете нас?
– Мы – заблудшие, – сказала она. – Мы тоже есть во всех старых мифах. Ожидаем воздаяния или суда. Не просто в пространстве между мирами – речь и о времени. Как мир существует в ином мире, так одно мгновение может уместиться в тысяче лет.
– А эти мерцающие? Так и не понял, как они вписываются в картину. Каково их место?
Она помедлила. Проследила глазами за качанием маятника.
– Они приходят из мира выше по течению. Не из нашего мира и не из следующего – выше.
Я выпучил глаза.
– Зачем?
– Там, выше по течению, что-то происходит. Что-то ужасное. Давным-давно к нам приходили светлые. И другие – те, кто сражался со светлыми.
– Другие, – повторил я.
– Одна сторона стремилась строить, другая – разрушать построенное. Мы были для них полем боя.
– И чем кончилось?
– Они убивали друг друга. Строители проиграли, история их сражений записана иероглифами. Долина Инда. Теотиуакан. Перу. И в других местах. Самые отважные погибли первыми – а потом и остальные, один за другим. Их борьба отражена во взлетах и падениях цивилизаций. Стороны уничтожали друг друга, пока из прежних не осталась лишь горстка. Самых осторожных. Самых коварных. Тех, кому проще других было скрыться.
– Таких, как Брайтон?
Она кивнула:
– Он – один из последних.
– А остальные?
– Пропали. Мертвы.
– Вы понимаете, насколько это невероятно?
– Что невероятно в масштабах Вселенной? В тысячах тысяч Вселенных.
– Пусть это правда, и вы всё это узнали, работая на Брайтона, – тогда с какой стати вы помогаете мне? Встаете у него на пути?
– Философы утверждают, что зло существует, чтобы добро могло проявить себя, но мне иногда думается, что зло умеет прокрасться внутрь и человек даже не замечает, что стал его частью. А когда заметишь, оказывается уже поздно, и ты продолжаешь делать зло из страха или потому, что приходится, и на этом пути изменяешь всей своей жизни, всему бытию – по одному выбору за раз. Я была иудой. Из-за меня гибли ученые. Лучшие, самые талантливые. Я решила, что хватит. Я пыталась спасти Сатвика – не вышло. Может быть, для вас есть шанс.
Она замолчала, глядя на маятник, – серый железный груз пронесся мимо с тихим шуршанием воздуха.
– Чуть меньше года назад этот маятник изменил направление, – сказала она. – Шпильки должны падать одна за другой, точно как часы. Но в прошлом году одна осталась стоять. Мелочь. Едва заметная, если не следить. – Она присела над кругом гвоздиков. – Равновесие сместилось. Что-то переменилось.
– Что это означает?
Маятник пронесся мимо нее, уходя в другую сторону, и скрылся в тенях.
Викерс обернулась ко мне.
– Что время теперь – против нас.
38
Вечером ко мне зашла Мерси с двумя чашками кофе. Одна для себя, другая для меня.
Из угла доносился разговор Викерс с Хеннингом. Голоса возвышались и затихали до шепота.
Умирающий костер отбивал атаку темноты. Я сидел, завернувшись в одеяло, прислонившись к стене трейлера. Мерси перекрыла косой звездный луч, падавший сквозь прореху крыши.
Кроме имени, я ничего о ней не знал.
Хеннинг тоже оставался тайной. Может, он был настоящим пиратом, с основательным опытом грабежей и похищений. Грозой мадагаскарского побережья. Может, он отправил на дно морское десяток яхт.
И Мерси. Имя, которое значило больше, чем просто имя.
Мерси подала мне чашку:
– Осторожно, горячая. Только что с огня.
– Не знал, что на костре можно сварить кофе. – Я потянулся за чашкой.
– Может, он и не заслуживает названия кофе, – призналась она. – Вот моя бабушка с кофе бывала просто опасна. Не скажу, чтобы у нее тряслись руки, но до дверей кухни она доносила не больше чем полчашки. Я научилась не подворачиваться ей под ноги. Надеюсь, ты любишь со сливками и сахаром.
– Люблю. Где остальные?
Мерси пожала плечами:
– Обходят территорию. Строят планы.
Она стояла вплотную ко мне. Я подумал, не спросить ли, что за планы, но не успел – она добавила:
– Вряд ли из этого будет толк.
– Почему нет?
– Потому что все планы провалятся, – объяснила она. – Ну пей же. – Я сделал глоток. – Как тебе кофе?
Я отодвинул от губ теплую чашку.
– Хорош.
– Похоже, тебя это удивляет.
– Так и есть.
– Дешевка – залили кипятком фабричный помол. Это только называется кофе. Викерс всегда привозит из города свежие продукты, так что хороших сливок нам хватит на день или два, пока не прокиснут. Сливки его спасают. Благая карма, ореховый! Вот уж назвали! Забавно, я научилась пить любой в колледже, общаясь с одним парнем. Не помню уже, как его звали, зато кофе врезался в память. Теперь, где бы ни была, ищу такой же. После него, пожалуй, и смола вкусной покажется. Правда, я обычно не пью так поздно – от кофеина не уснуть.
– Ну не стоит ради меня рисковать бессонницей. – Я силился представить ее в нормальной жизни: колледж, ссора с парнем. Картинка не складывалась. Ее изуродованная розовая рука сжимала керамическую чашку.
– Нет, ничего. Сегодня я не спешу уснуть. Дурные сны лучше отложить.
Я смотрел на ее пальцы, обхватившие чашку. Нежная розовая кожица. Может, полгода как зажило, может, чуть раньше. Я гадал, как это вышло. Рана, видно, была нечистой. Не ровные срезы, а вырванные куски мяса, словно у нее в руке взорвался фейерверк.
– Так ты считаешь, планы провалятся?
– Я считаю, мы умрем. Все мы. – Она села рядом, вытянула ноги к огню. – Так же, как этот мир умрет. И все миры умрут. Дай только побольше времени, ничто не уйдет от энтропии.
– Так ведь в том вся и штука, верно? В сроках.
Она промолчала. Мы посидели в тишине – я ждал, не скажет ли она что еще. Не сказала. Пила кофе и смотрела в огонь.
– Как тебя в это затянуло? Что случилось?
– Они случились. – Мерси встала и ушла в темноту. Нагнулась, подняла с земли что-то большое, а когда вернулась в отблески костра, я увидел, что это рваная картонная коробка. Из груды мусора.
– Мерцающие? – спросил я.
Мерси кивнула и бросила картонку в огонь. Сперва она погасила весь свет – накрыла костер, и мир стал черным. Потом снизу прорвалось желтое пламя, огонь рос с каждой секундой, пока не вспыхнула вся коробка. Мерси стала греть руки. Теперь вокруг было так светло, что я видел шелушащуюся на крыше трейлера ржавчину, темные прямоугольники бывших окон и ее лицо. Бледное, угловатое.
– Когда я в первый раз их увидела… потом не могла вспомнить, как все было. До сих пор не могу. Провалы.
– Провалы?
– Кое-что не могу вспомнить.
– Не понимаю.
– Она тебе и не сказала, да?
– Скажи, о чем?
– Что они такое на самом деле. Почему мы зовем их мерцающими. – Она подбросила в огонь прутик. – Думаю, мозг просто не в состоянии обработать то, что происходит, когда дела плохи. Заполняет пробелы задним числом. Я долго думала, что сошла с ума, но, когда подольше побудешь сумасшедшим, оно становится нормой. Ты, наверное, кое-что в этом понимаешь.
– Наверное, кое-что. – Я подумал, много ли ей известно обо мне. А может, она прочла это у меня в глазах.
– Я про то, что творят с тобой такие вещи, – продолжала она. – Такие ужасные, что их невозможно увидеть, и приходится потом заполнять пробелы.
– Не знаю.
– Иногда их предпочитаешь не видеть – и получается, если постараться. Думаю, большинство людей их так и видит. Или не видит. Большинство видит их такими, с какими можно управиться. Они такими и хотят казаться.
– А ты?
– Не всегда есть выбор.
Я вспомнил мать. Суперспособость к вере.
– Их питомцы еще хуже.
– Питомцы?
– Охотники, – сказала она. – Ты бы предпочел их не видеть. Есть вещи, которые хуже, чем кажутся.
– А я?
– Не воображай себя особенным. Некоторых в это затягивает только для того, чтоб они могли умереть. Я такое видала. – Помолчав немного, она добавила: – Хотя у тебя вроде бы есть талант.
– Какой талант?
– Выживать.
Я сделал еще глоток кофе.
– Викерс сказала, что работала на них. Ты тоже?
– Нет, – покачала головой Мерси. – Нет. Некоторых… затянуло. Вовлекло как участников, хоть и не было никакой связи. Что до меня, я тогда подумала, что оказалась в подходящем месте в неподходящее время. Но все было не так просто.
– Что еще?
– Может, у меня тоже есть талант.
Я услышал звук за спиной, обернулся и увидел в дверях наблюдающего за нами Хеннинга. Подумал, давно ли он там стоит. Может быть, с самого начала. Хеннинг небрежно придерживал правой рукой ствол винтовки, ее деревянный приклад упирался в пол. И лицо выглядело деревянным в теплых бликах углей. Он поднял винтовку и растаял в тени.