Полная тишина.
50
Я очнулся в белой палате.
Лежал на спине. Голова кружилась.
Позже я сумел осмотреться. Заправленная постель. Белые простыни, белые подушки.
Что-то в белизне стен показалось знакомым. Так выглядит доска для маркера, когда смотришь на нее слишком долго. Я находился в больнице.
Или мертв.
Я проверил себя, провел рукой вдоль туловища – бинтов не было. Я пошевелил пальцами ног – одеяло зашевелилось.
Я медленно выпростал ноги и спустил их на пол. Я долго стоял, ощущая, как от подошв расходится вверх холодок. Держать равновесие было трудно.
Здесь пахло болезнью и дезинфекцией. Если такова смерть, то Брайтон не ошибся – я в аду. Только ад мог превратить вечную жизнь в больницу.
Я не знаю, долго ли простоял так, пока за открытой дверью не мелькнула медсестра.
– Сестра! – позвал я.
Она остановилась, обернулась ко мне. Темные волосы связаны в конский хвост. Открытое, внимательное лицо. Блокнотик в руке. Она ждала.
Я не знал, с какого вопроса начать.
На ней была голубая больничная форма, и выглядела сестра занятой. Она надеялась, что мой вопрос ее не задержит – по лицу было видно.
– Я давно здесь? – спросил я.
Нетерпение на ее лице сменилось озабоченностью, и сестра вошла в палату.
– Давно ли?
– Да.
– Почти неделю. Разве вы не помните?
– А куда я ранен?
– Мы несколько дней как сняли повязку с руки.
– Нет, – повторил я и стал разглядывать розовую кожицу на ладони. Старый ожог – это было не одну жизнь назад. – Нет, я о других ранениях.
– Каких – других? – удивилась сестра.
Я сидел в кабинете врача.
Он отгородился от меня столом с раскрытой медкартой. Он выглядел молодо. «Слишком молод для врача», – подумал бы я, но заметил седину надо лбом. Пожалуй, он был старше, чем выглядел. Он с привычной заботой рассматривал меня. Мне подумалось, что этот взгляд доктор старательно отрабатывает перед зеркалом.
– Насколько я понимаю, у вас опять проблемы с памятью?
– Да.
– Препараты, которые мы вам давали, вызвали нежелательную реакцию. Мы рады, что вы наконец пришли в себя. Кажется, новые лекарства вам подходят.
– Как я сюда попал?
– А вы не помните?
– Нет.
– Этот препарат часто вызывает проблемы с памятью, но вы оказались особенно чувствительным. Судя по истории болезни, у вас уже бывали подобные симптомы?
– Когда?
– Опять же судя по истории болезни, в Индианаполисе.
– Нет… Мне бы надо… – Ничего не вышло. У этой фразы не было конца. Что мне надо? Не найдя ответа, я повторил вопрос: – Как я сюда попал?
– Вас нам передала полиция. Вас подобрали, когда вы бродили по улицам. Вы бредили.
– Полиция… – Я пытался уместить это в голове. Не было такого.
– Пострадали многие, – продолжал врач. – Кое-кто перенес это событие тяжелее других. Для вас неудивительно, учитывая вашу историю.
– Не понимаю.
– Мы не задержим вас здесь, после того как ваше состояние стабилизируется, – успокоил он. – Помните, мы ведь с вами об этом уже говорили?
– Не помню.
Он чуть нахмурился и записал что-то в моей карточке.
– Ретроградная амнезия. Думаю, лекарства придется полностью отменить. Как у вас с настроением?
– Нормально, – заверил я.
– А тремор?
Я на пробу вытянул руки. Пальцы дрожали.
– Гораздо лучше, – кивнул он.
Я выпучил глаза. Если это – «гораздо лучше», что же было раньше?
– На краю зрения ничего не мельтешит?
– Нет.
– Навязчивые мысли? Тревожность?
– Нет.
– Бред?
Эта роль ему подходила. Я оглядел кабинет. Мило. Книги, приятный деревянный стол. Он старался: создавать впечатление – это важно. Окно, за ним приятная лужайка. За ней деревья и синее небо. Солнце светит.
– Только…
– Что только?.. – спросил он.
И я чуть не рассказал. Чуть не выложил все. Но сдержался. Смолчал потому, что за окном светило солнце, и мне хотелось еще разок подставить щеку его теплу.
– Кошмары, – договорил я. – Изредка снятся кошмары.
– О чем?
– О женщине. Ее зовут Мерси. У нее недостает пальцев на руке.
– На руке? – заинтересовался он и поднял перо, но записывать ничего не стал. – Мы беседовали о вашей семье, помните?
– Помню, – сказал я. Хотя предпочел бы не вспоминать.
– С тех пор прошло много лет. Пора простить себя. Расскажите свои сны подробнее.
– Не помню, – проговорил я как сквозь стекло.
Мне не нравился взгляд врача. Я встал. Я не хотел больше разговаривать. И думать об этом больше не хотел.
– Я арестован?
– Что? – Врач свел брови в искреннем недоумении. – С какой стати вас арестовывать?
– Значит, я могу уйти?
Озабоченный взгляд вернулся. Доктор что-то пометил в моей карточке.
– Скоро сможете, – ответил он. – Как только состояние стабилизируется.
Я склонился вперед, потер виски. Подумал, что так же сидела перед врачами моя мать. Не сомневаясь в своем бреде.
– Я должен уйти, – сказал я. – Не могу здесь оставаться.
– Думаю, пока это не лучшая мысль. Особенно учитывая последние события.
– Какие события?
Он выкатил глаза.
– Вы видели их в новостях последние пять дней.
– Что видел? – Я очень старался вспомнить что-нибудь, хоть что-то, о своем пребывании в больнице. Ничего не вспоминалось.
Взгляд врача стал жестче.
– Это показывали по всем каналам.
– Да что случилось? Что показывали?
Брови у него снова сошлись.
– Определенно назначения придется отменить. Впервые вижу настолько тяжелую ретроградную амнезию. Такая реакция ненормальна.
Я услышал голос Брайтона. «Вы разбили мир».
– Что случилось? – повторил я. Доктор молча продолжал писать, и тогда я ударил ладонью по столу: – Что случилось?
51
Подъехав, я оставил машину перед отелем. Движение было чуть меньше, чем мне помнилось, а больше ничего не изменилось. Казалось, год промелькнул, а ведь минуло всего несколько недель. Я вошел.
Дежурная взглянула на меня поверх очков. Женщина средних лет с голубоватыми волосами и без лишней косметики.
– Я здесь несколько недель назад снимал номер и кое-что оставил.
– Имя и номер?
Я узнал портье, а она меня нет. У нее перед глазами прошли, наверное, десять тысяч лиц.
– Эрик Аргус, номер 220.
– У нас есть отдел находок, – сообщила она. – Что вы потеряли?
– Конверты. Два конверта из манильской бумаги. Они лежали в сейфе в шкафу. И маленький рюкзачок.
На несколько минут женщина скрылась и вернулась с ранцем и конвертами.
– Эти?
– Да-да.
Она подтолкнула ко мне бланк.
– Подпишите здесь. Документы у вас есть?
Открыв бумажник, я показал ей права. Она переписала номер.
Подписав бланк, я получил конверты. Почти невесомые, а вот рюкзак тяжело стукнул по стойке.
– Удивляюсь, как они сохранились, – заметил я.
– Вам повезло. Мы храним находки ровно месяц.
– А потом куда?
Она пожала плечами.
– Работники разбирают. Кто первый схватит, тому и достанется.
За моей спиной тихо открылась автоматическая дверь, вошло семейство. Мать с отцом, мальчик и девочка. Мне они представились отдыхающими на берегу океана.
– Вам еще что-то нужно? – спросила портье.
– Да, – кивнул я, – я хотел бы снять номер.
Я остановился на стоянке.
Ветер дул с океана, по площадке бежали песчаные змейки.
Я открыл лежавший рядом бумажный пакет и сковырнул наклейку. Отвернул пробку и понюхал бутылку.
Хороший бурбон. 45 градусов.
В моем приемнике звучала музыка, женский голос вел нежную мелодию. Я представил свою жизнь другой. Представил, что я могу на этом остановиться. Не сделать первого глотка.
Руки у меня задрожали.
Прошло три месяца.
Я взглянул на манильские конверты и лежащий поверх отцовский пистолет.
Стану ли я снова пить?
Конверты знали ответ.
От первого глотка меня прошибли слезы. Потом я запрокинул бутылку и сделал длинный глоток. Я силился вызвать видение. Я вспоминал Сатвика.
«Знают ли они, что отличаются?» – спросил я его.
«Один из них, – ответил он. – Один знает».
Когда бутылка наполовину опустела, я перевел взгляд на пистолет.
Представил, как девятимиллиметровая пуля входит в череп – оставляя большую зияющую рану. Вскрывая жилище моего Я, открывая его воздуху, в котором оно, как жидкий азот, с шипением испарится, изойдет паром. Пистолет способен на многое – в том числе поставить вас лицом к лицу с импликатом.
Я взял первый конверт.
Мои руки, вскрывавшие его и доставшие листок, не дрожали. Дрожь прекратилась с первым настоящим глотком – нервы наконец дождались смазки. Никогда я не бывал в себе больше, чем после первого глотка. К концу бутылки становился кем-то другим.
Я развернул листок. Взглянул на него – тем самым наконец-то вызвав коллапс вероятностной волны в проведенном пару месяцев назад эксперименте. Как мне – с этого мгновения – всегда было предназначено.
Я открыл второй конверт, со снимком. Уставился на бумагу, где были две темные полоски – а теперь знакомая рябь света и тьмы.
Хотя, конечно, этот результат был здесь с самого начала.
Я прихватил пистолет с бутылкой и вышел на ветер.
Запах океана ударил в ноздри, едва я сделал первый шаг по гладкому песку. Здесь не видно было людских следов – все стерли ветер и дождь. Небо стало темным, зловещим.
Я по кривой тропке прошел к воде, обходя самые крупные валуны. Прилив еще не начался, низкие волны равномерно набегали на песок, гоняя полосы серой пены. Песчаный берег здесь был почти плоским, так что волны успевали потерять разбег. Надо мной кружила белокрылая крачка.
Можно было назвать случившееся СВНС[4]