– Я тоже, пап.
Он отвернулся и начал подниматься по лестнице.
– Будем надеяться, что утром бабушка расскажет нам, что было дальше. В интернет я не полезу. – Он остановился на полпути. – Ничего, если я попрошу тебя тоже не поддаваться этому искушению?
– Почему?
– Честно говоря, Джиллиан, я не готов узнать все. Мне нужно переварить ее рассказ.
– Как скажешь.
Некоторое время он стоял на лестнице и молча смотрел на меня.
– И знаешь… если тебе когда-нибудь захочется о чем-нибудь поговорить… о Малкольме, например… из меня выйдет неплохой слушатель. Я хотел бы помочь тебе – если смогу.
Я взглянула на него, не веря своим ушам. И была крайне благодарна ему за эти слова:
– Спасибо, папа. Это очень ценно.
Кивнув, он ушел наверх. Глубоко тронутая нашим разговором, я снова села за стол. Мне не спалось. Я никак не могла выбросить из головы бабушкину историю – особенно ту ее часть, в которой сестра умирала прямо у нее на глазах.
Меня не удивляло, что она молчала об этом. Такие потери оставляют отпечатки в душе. Я знала это по собственному опыту – после смерти мамы мне довелось пройти через что-то похожее. Следующие несколько лет моей жизни были сплошной катастрофой – поэтому мы с папой и отдалились друг от друга. А спустя год после ухода мамы от сердечного приступа умер дедушка Джек – и мы снова погрузились в траур.
Большая часть того первого года прошла как в тумане, все мои чувства онемели – иначе я бы просто не выжила. Бросила колледж, подружилась с рюмашкой, ударилась в тусовки и работала с частичной занятостью в нескольких фирмах, где не требовалось ни навыков, ни самоотдачи – только умение иногда приходить на службу. С отцом я почти не общалась – он даже не знал, где я обитаюсь. А жила я в Джерси, в обшарпанной квартире на первом этаже, которую делила с двумя девушками – знакомыми из бара. Мы жили точно вампиры – днем спали, ночами развлекались.
Но потом что-то разбудило меня. Я точно помню момент, когда это произошло. Однажды утром я сидела в закусочной, страдая от похмелья и отчаянно нуждаясь в бодрящей дозе кофеина. И тут в двери вошла моя школьная подруга Джоди, только что окончившая юридический факультет, в облегающем сером твидовом костюме, черных лакированных туфлях-лодочках и с деловым портфелем в руках.
Той ночью я вообще не ложилась спать. До рассвета тусовалась в квартире какого-то случайного парня, а потом, все еще с хмельным туманом в голове, потягивала крепкий черный кофе, сидя за угловым столиком маленькой кафешки и задаваясь вопросом, уволят ли меня из сувенирного магазина, если я в пятый раз за месяц попрошу отгул по болезни.
Джоди заметила меня и остановилась поболтать. Она спросила, чем я занимаюсь, и я, смутившись, буркнула:
– Да ничем особо.
В ответ она смерила меня сочувственным взглядом, словно ножом по стеклу, проехавшись по моей гордости и амбициям. Когда-то они у меня были – в старших классах я считала себя умнее Джоди. Училась лучше, к тому же частенько помогала ей вливаться в компании, потому что она росла очень застенчивой. Но вот она стояла передо мной теперь, одетая с иголочки, уверенная в себе, успешная, – а я выглядела так, словно ночевала в приюте для бездомных. Казалось, Провидение не выдержало и плеснуло мне в лицо отрезвляюще ледяной водой.
Или, возможно, это был призрак моей матери – она всегда гордилась мной и говорила, что я смогу достичь любых высот, если поставлю себе цель и буду усердно трудиться. Я не хотела разочаровывать маму. Не хотела снова подвести ее. В то же мгновение я решила, что пора вернуться в колледж и получить диплом. Чтобы мама снова мной гордилась. Это было меньшее, что я могла для нее сделать.
Теперь я тоже носила костюм и ходила с портфелем – уже несколько лет работала ассистенткой пиар-директора в некоммерческой организации. Мы старались повысить осведомленность женщин о раке молочной железы. Я любила свою работу и не сомневалась, что мама бы мной гордилась. Ее присутствие я почувствовала, как только получила эту должность.
Я все еще иногда ощущала ее рядом – в основном когда подозревала, что она волнуется за меня.
В кармане завибрировал телефон, и я вздрогнула от неожиданности. Достала его, намереваясь проверить сообщения. За это время у меня скопилось несколько электронных писем от друзей с работы, но среди них не было ничего такого, что не могло бы подождать до понедельника. К счастью, Малкольм мне больше не писал – он прекрасно знал, когда меня лучше оставить в покое. В этом он был расчетлив. Бриллиантовое кольцо делало за Малкольма всю работу, накрепко удерживая его в моих мыслях. Оно напоминало мне о его сожалениях и той якобы огромной любви, которую он ко мне испытывал.
Я подняла руку, чтобы еще раз полюбоваться кольцом. Оно завлекающе сверкало в свете люстры, но я строго-настрого запретила себе поддаваться его магическому очарованию. Мне следовало сохранять хладнокровие. Держать глаза широко открытыми – как вчера, когда я увидела, что у него на коленях скачет какая-то профурсистка.
С телефоном в руках, мне нестерпимо захотелось проигнорировать просьбу отца и поискать в интернете информацию о Людвиге Альбрехте, нацистском офицере времен Второй мировой войны. Любопытство прожигало меня изнутри, но я не хотела обмануть папино доверие и понимала, что нам следует уважать бабушкину личную жизнь. За последние несколько часов она созналась во многих вещах. Возможно, она расскажет свою историю до конца – если мы дадим ей шанс это сделать. Она заявила, что хочет покончить с этим, – как будто ей нечего было больше сказать. Но ведь должно было быть что-то еще. Война только начиналась, когда ее сестра погибла во время Лондонского блица. Когда бабушка обрела новую личность, чтобы в конце концов встретиться с дедушкой Джеком.
Ни я, ни папа не планировали отступаться, но мне и правда нужно было поспать. Поэтому я убрала телефон подальше – на холодильник, – чтобы ночью у меня не возникло соблазна изучить архивы Второй мировой. Я поднялась наверх, уговаривая себя подождать до утра – когда мы попросим бабушку поделиться с нами воспоминаниями о войне и о судьбе Людвига Альбрехта.
Немецкого нациста.
И моего деда.
Часть третьяЭйприл
Глава 21
На следующее утро после той роковой бомбежки я проснулась в госпитале – и меня сразу охватило отчаяние. Моей сестры, моей близняшки, больше не было. В сердце у меня образовалась неизлечимая рана, мир казался пустым. Я чувствовала себя виноватой за то, что жива – в отличие от нее. И молила о смерти.
Я никак не могла поверить в произошедшее, меня сковала неизбывная тоска. Все, что мне оставалось, – неподвижно лежать и смотреть в стену. Я была в шоке и не думала, что кто-то способен понять глубину моего горя.
В палате было светло. Даже слишком. Я щурилась из-за льющегося в окна солнечного света. Настолько потерянной я не чувствовала себя еще никогда – хотя была здесь не одна. Рядом стояло не меньше двадцати коек, пациенты беспрестанно жаловались и стонали.
Вивиан…
Я до сих пор слышала ее предсмертные всхлипы, снова и снова переживала тот взрыв и вспоминала свои отчаянные, безуспешные попытки вытащить ее из-под обломков.
Мимо моей кровати промчалась молодая медсестра – быстрая, словно призрак. Она несла два судна, от которых исходил неприятный запах. Живот тут же скрутила тошнота, и я поняла, что меня сейчас вырвет. Я приподнялась на локтях и скривилась от внезапной острой боли, пронзившей грудь и плечо. Рядом с кроватью стоял тазик – я схватил его как раз вовремя, когда началась рвота. Меня выворачивало наизнанку, хотя в желудке ничего не было. Но позывы нещадно, жестоко сотрясали мое тело.
– Вы в порядке? – спросила другая сестра милосердия. Она протянула руку, чтобы забрать из моих дрожащих рук тазик. Ей было не больше шестнадцати. Отставив тазик в сторону, она подала мне стакан воды:
– Попейте.
Я сделала маленький глоток – а потом на меня снова нахлынули воспоминания. Вой сирены, свист падающей с неба бомбы.
Я услышала, как разлетелись от удара стекла, – и начала падать… Надо мной – и подо мной – рушились кирпичи. Пыль заполонила легкие, сдавила горло.
Вивиан, где ты?
Я отвернулась от юной медсестры и уткнулась лицом в подушку, стараясь сдержать рвавшиеся наружу рыдания.
– Пожалуйста… Мне нужно побыть одной.
– Хорошо, миссис Гиббонс, – покладисто согласилась медсестра, поставив стакан на приставной столик.
Услышав фамилию своей сестры, я удивленно распахнула глаза.
Как только она ушла, я выпростала руку из-под одеяла. Золотое обручальное кольцо сидело на моем пальце как влитое, но при виде его меня пронзила глубокая, острая боль. Оно напомнило мне о том, что Вивиан больше нет, а жить мне теперь предстоит без нее. Я знала, что не смогу стать ею. От меня словно отрезали половину – как мне было притворяться целым человеком?
Я отделалась парой сломанных ребер, сотрясением мозга и вывихом плеча, которое мне вправили прямо в «скорой помощи», едва уложив на носилки. Процедура оказалась мучительной – но не шла ни в какое сравнение с эмоциональной травмой от потери сестры… от осознания, что мне пришлось оставить ее в груде кирпичей и рухнувших деревянных балок. Оставить на попечении незнакомцев, которые раскапывали ее тело, орудуя кирками и лопатами.
Шли часы, а я никак не могла примириться с ее гибелью. Чувствовала себя так, будто у меня оторвали конечность, словно меня заживо выпотрошили. Ужасные образы – но именно так я себя ощущала. Я не могла убежать, не могла забыться. И я испытывала отвращение к Гитлеру за то, что он приказал бомбить Лондон. Я ненавидела его сильнее, чем когда-либо, – и моя ненависть крепла с каждым вздохом.
Позже в тот день я все же съела пару гренок и даже выпила чаю. Аппетита у меня не было, но я заставила себя проглотить еду – ради ребенка. Потом я свернулась калачиком и задремала.