– А ты им не расскажешь? – недоверчиво нахмурилась я.
– Нет, – без колебаний ответил он.
– Но почему?
Он взял мое лицо в свои ладони, в его глазах заплясали смешливые огоньки:
– А ты угадай.
Мне следовало бы улыбнуться сквозь слезы – потому что он явно пытался признаться мне в любви, – но я не ощущала никакой радости. Только стыд и печаль. Если он влюбился в меня, ему можно было только посочувствовать.
– Почему ты так добр ко мне? Я ведь сказала тебе, что последние четыре года лгала всем, кого любила?
– Потому что сейчас ты говоришь мне правду. Я верю тебе – и всему, что ты мне рассказала, Эйприл.
Эйприл. Я уже забыла, когда кто-то обращался ко мне по настоящему имени. И в этот момент я себя отпустила.
– Как ты все понял? – поинтересовалась я. – Еще до того, как я призналась… Как догадался?
– Когда ты разбудила меня и попросила проверить запись в протоколе, что ты солгала Людвигу на допросе. И ты сказала, что от отчаяния сделала бы все на свете для своего спасения. Но когда тебя жгли раскаленной кочергой, ты молчала. Вот я и засомневался, что ты сделала бы что угодно. Догадался, что ты хотела ему это сказать.
Я перевернула руку Джека и провела кончиками пальцев по его раскрытой ладони. Поразительно, как ему удалось разглядеть за ворохом масок настоящую меня. Именно меня – не Вивиан.
– Теперь я понимаю, почему мне хотелось вырваться из Гранчестер-холла, почему я постаралась вернуться сюда и смогла оставить сына, невзирая на опасность. Я верила, что делаю это ради Англии, и хотела каким-то образом перетянуть Людвига на нашу сторону. Надеялась, что Эдвард узнает своего отца… Но на самом деле вернулась, чтобы напомнить себе, кто я. Вивиан никогда не решилась бы на то, на что сподобилась я. Она вряд ли выпрыгнула бы из самолета с парашютом. Не уверена, что она пережила бы допрос. – Я подняла глаза. – Мы были близнецами, но мы не совсем одинаковые. Она считала меня бесстрашной – и безрассудной, – и иногда сильно из-за этого злилась. Выходила из себя.
Джек сочувственно улыбнулся.
– Но мы любили друг друга больше всего на этой земле, – добавила я. – Пришло время мне отпустить ее и перестать быть «нами». Снова стать собой. Всего лишь собой. – На меня навалилась усталость. Я не представляла, что могу чувствовать себя настолько измученной.
Джек встал и притушил лампу:
– Нам стоит немного отдохнуть.
Хижина погрузилась в темноту. Только ледяные сквозняки просачивались сквозь щели и шныряли по комнате. Джек лег на кровать рядом со мной, и я тут же доверчиво прижалась к нему.
– Поверить не могу, что выложила тебе все это, – прошептала я. – Не думала, что когда-нибудь кому-нибудь признаюсь.
Я всегда верила, что в итоге мы с Людвигом снова найдем друг друга – и просто исчезнем. Что он единственный во всем мире будет знать мою тайну. Но теперь мне уже не хотелось исчезать – по крайней мере с Людвигом. Я хотела одержать победу в этой войне и жить в свободном мире.
– Правильно, что ты мне открылась, – сказал Джек. – Все будет хорошо. Обещаю тебе.
В ту ночь меня больше не терзали сомнения. Я поверила ему – и забылась крепким сном.
– Джек, проснись, – прошептала я, с силой встряхнув его.
Он резко сел в кровати. В окно пробивались лучи утреннего солнца – дождь закончился еще до рассвета. Ветер тоже затих, перестал выть под крышей, но с улицы доносился треск сухих веток. Кто-то приближался к дому.
Джек поднес палец к губам.
– Тсс, – выдохнул он, поднялся и осторожно подкрался к окну.
– Видишь что-то? – прошептала я.
– Ничего.
Шаги забарабанили по крыльцу. Гость к нам пожаловал не один – судя по всему, их было трое или четверо.
У меня внутри все похолодело от ужаса. Я сомневалась, что переживу встречу с немецким патрулем. Была уверена, что они пристрелят меня на месте.
Джек стоял у двери, внимательно прислушиваясь к шагам снаружи. Он подал мне знак рукой – не двигаться и не говорить ни слова.
Шаги приближались. Мое сердце бешено колотилось.
Наконец раздался стук в дверь:
– Лейтенант Купер? Вы здесь?
Акцент был американским. Джек бросил на меня пристальный взгляд.
– Да! Это лейтенант Купер. – Он рывком распахнул дверь.
На крыльце стояли четверо американских военнослужащих. Из моей груди вырвался вздох облегчения.
– Как же я рад вас видеть, – сказал Джек.
Солдаты дружно отдали ему честь:
– Взаимно, сэр. Мы уже почти два дня ходим по лесу – ищем вас. Я сержант Моррис.
Джек жестом пригласил его войти.
– Вы видели Дейдру? – спросила я, соскальзывая с кровати. – С ней все в порядке?
– Да, мэм. Думаю, ее уже отправили обратно в Англию.
– Она благополучно добралась? Перелетела через Ла-Манш?
– Не представляю, что могло бы помешать ей это сделать. – Он замолчал, вопросительно глядя на нас. – Вы, наверное, не знаете. Немцы капитулировали в Париже три дня назад. Франция освобождена. Они выметаются.
Я прикрыла рот рукой:
– Боже мой! Как замечательно!
– Вы молодцы, – кивнул Джек, пожимая мужчине руку.
– Мы все молодцы, – ответил он, затем перевел взгляд на меня. – Я так понимаю, вы ранены, мэм?
– Да. Вероятно, у меня коллапс легкого, но я уже чувствую себя лучше. Кажется, оно уже заживает.
– Пусть все-таки вас осмотрит врач. – Он повернулся и жестом подозвал одного из ждущих за дверью мужчин. – Капрал Акерман, подойдите, пожалуйста.
Акерман, с медицинской сумкой наперевес, вошел в дом и попросил меня сесть за стол – для осмотра.
– Мы сейчас свяжемся по рации с неотложкой – пусть приедут и заберут вас отсюда, – сказал сержант Моррис, оглядывая хижину. – Хорошо вы тут, я смотрю, устроились. Вам крупно повезло найти это место. Погода ночью выдалась на редкость отвратная.
– Еще как повезло. – Джек повернулся ко мне.
Я не сводила с него глаз, пока врач слушал меня стетоскопом и осматривал рану на моем плече.
– А вы неплохо штопаете, – заключил капрал. – Выглядит совершенно нормально.
Я едва разбирала его слова. Во всем мире для меня остался лишь Джек. Он стоял в ясном утреннем свете, пробивавшемся в хижину через пыльное окно, – такой красивый с этими его взъерошенными со сна темными волосами. Он смотрел на меня сверху вниз, улыбаясь одними глазами.
Меня поразило глубокое чувство близости – та особенная связь, навсегда соединившая наши души. Он единственный знал меня настоящую. Мое сердце преисполнилось надеждой: война вот-вот закончится, а наша с Джеком дружба только начиналась. Я с восторгом осознала: все то хорошее и плохое, что со мной случалось, вело меня именно к этому моменту.
Я стояла на пороге своей новой жизни, не сомневаясь, что Вивиан одобрила бы этот путь. И поэтому… я по нему и пошла. Решила, что так сдержу данное ей обещание. Исполню ее предсмертное желание. Буду жить долго и счастливо.
Часть четвертаяДжиллиан
Глава 32
Я подалась вперед, с благоговением глядя на бабушку.
– Поверить не могу, что ты никогда не рассказывала нам об этом, – выдохнула я, не желая ни обвинять ее, ни выказывать своего разочарования. Я сочувствовала ей, уважала ее. И была очень сильно, крайне потрясена.
Она пожала плечами, а затем тихо, дрожащим голосом ответила:
– Все это осталось в прошлом. Далеком, далеком прошлом.
Я хотела задать ей так много вопросов, но она весь день рассказывала нам о своей жизни, ворошила старые воспоминания, вновь переживала страхи и ужасы войны – и выглядела совершенно измученной.
– Этот шрам у тебя на плече… – протянул отец. – Я думал, что ты заработала его, упав с дерева. Так ты мне сказала, когда я был маленьким.
– Я всегда умела выдумывать истории – и придерживаться их.
– Но дедушка Джек знал правду, – заметила я.
– Да, он знал обо мне все. Только он – в целом мире.
– Но почему, бабушка? Почему ты не решилась нам рассказать? Ты говоришь, что была готова опять стать собой, перестать быть призраком, – но все эти годы носила имя своей сестры и продолжала разыгрывать эту комедию. Мы же твоя семья. Неужели ты думала, что мы выдадим тебя британским властям? Война давно минула. Но даже если бы они по-прежнему искали военных преступников, мы бы непременно защитили тебя.
– Я же сказала, мне хотелось оставить все это в прошлом. Жить дальше. К тому же мы с Джеком понятия не имели, что случится, если правда выплывет. Мне могли грозить неприятности – вот мы и решили не ворошить былое. И вообще, какая разница? Ну оставила я имя Вивиан – мне-то известно, кто я на самом деле. И Джеку было известно. И ты тоже, Эдвард, – ты знал меня настоящую. Потому что я отпустила свою сестру – и это главное.
В ее глазах светилась затаенная печаль, которая тронула мое сердце. Но я не хотела устраивать ей очередной безжалостный допрос и поэтому промолчала.
В доме было тихо, только холодильник едва слышно гудел на кухне. Мы не тревожили бабушку – ждали, пока она придет в себя после погружения в столь болезненное прошлое.
Наконец она повернулась к нам:
– Тогда, следующей весной, после Дня Победы, Джек сделал мне предложение. К тому времени брат Теодора, Генри, вернулся в Гранчестер-холл. Клара родила сына. Джордж и Кэтрин, конечно, по-прежнему любили меня, но теперь у них был законный наследник – и я чувствовала себя чуть менее виноватой из-за того, что решила покинуть их. Генри изменился. Его корабль разбомбили, и он чуть было не погиб. Его успели спасти, выловить в море. Думаю, после этого он и переосмыслил свою жизнь. Остепенился, стал хорошим отцом. Клара так и осталась избалованной девчонкой, но она подарила Генри четверых детей, и, насколько мне известно, все они неплохо устроились в жизни. А старший сын унаследовал титул графа.
– Ты не поддерживала с ними связь?
– Поддерживала – до тех пор, пока Джордж и Кэтрин не умерли. А произошло это вскоре после войны. Некоторое время я общалась с Дейдрой, но постепенно наша переписка сошла на нет. Я всегда жалела об этом – на протяжении многих лет.