Она заплакала еще горше, наклонившись вперед и закрыв лицо руками.
Мы с папой ничего не могли поделать – нам оставалось лишь смотреть и ждать, когда она выплеснет свое горе, когда ей станет хоть чуточку легче.
Через несколько минут ее рыдания стихли, она взяла себя в руки и высморкалась. Я протянула ей еще одну салфетку, которой она промокнула глаза.
– Ты в порядке? – спросила я.
– Да. – Она, прижав письмо к груди, встала на ноги. – Мне нужно побыть одной. – Она быстро прошаркала к лестнице, поднялась в свою спальню и закрыла за собой дверь.
Я повернулась к отцу:
– Как-то не очень все прошло. Думаешь, она оправится?
– Просто надо дать ей немного времени. Потрясение ужасное.
Я откинулась на спинку дивана. Меня одолевали сомнения, не совершила ли я ошибку, показав ей письмо. Возможно, папа был прав. Возможно, ей было лучше оставаться в неведении.
Час спустя я делала тосты на кухне, и ко мне подошел папа.
– Знаешь, – сказал он, – мне тут в голову пришла одна мысль.
Я обернулась: он смотрел на меня задумчиво и печально.
– Джиллиан, все это заставило меня осознать, что жизнь полна разбитых сердец и трудностей и в ней случаются неописуемые трагедии. Но мы должны преодолевать их и жить дальше. Надо понимать, что время лечит и обязательно все расставит на свои места. – Он запнулся и с трудом сглотнул.
– Ты это к чему, пап?
Он откашлялся и попытался сформулировать мысль снова.
– Джиллиан… то, что случилось с твоей мамой, было ужасно. Я уже говорил тебе – ты не виновата. Но все не так просто. – Он потупил взгляд. – Если уж на то пошло, я в такой же мере виноват в произошедшем: это ведь я оставил тебя присматривать за ней накануне важного экзамена. Но даже если бы ты пошла тогда в библиотеку, а я остался с ней, все, вероятно, закончилось бы точно так же – твоя мама любила поваляться в ванной. Уверен, я бы тоже не стал заглядывать к ней каждые пять минут.
Он подошел ближе и взял меня за руку.
– А еще хочу сказать тебе спасибо. За то, что ты сделала для нас – за заботу и за путешествие в Европу, чтобы узнать правду о Людвиге, хотя у тебя и своих проблем хватало. Ты с таким мужеством встретила все эти неурядицы. Ты сильная – настоящая героиня. И я горжусь тобой, как никогда. И мама бы тоже гордилась. Уверен, она и сейчас гордится, где бы она ни была.
К горлу подступил комок, но я улыбнулась отцу сквозь слезы и обвила руками его шею. Его слова – те, которые я мечтала услышать так долго, – наконец подарили мне утешение.
– Спасибо тебе, папа. Ты не представляешь, как много это для меня значит.
У меня словно камень с души упал, и я впервые ощутила, что маме больше не нужно следить за каждым моим шагом. Я отпустила ее – чтобы она наконец-то могла упокоиться с миром.
Позже, когда мы с папой сидели в гостиной перед телевизором, я услышала скрип половиц наверху и звук спускаемой в туалете воды.
– Она проснулась, – шепнула я папе, подавшись вперед и прислушиваясь. – Кажется, идет сюда.
Вскоре бабушка, в халате и тапочках, вошла в гостиную. Я сразу обратила внимание, как опухли и покраснели ее глаза.
– Я уже успокоилась, – объявила она.
Мы с папой не знали, что сказать, а она как ни в чем не бывало уселась в кресло-качалку рядом с телевизором и безучастно уставилась на экран – мы смотрели баскетбольный матч. Она раскачивалась взад-вперед, в ее пустом, невидящем взгляде читалась бесконечная усталость.
– Прости, бабушка, – сказала я, не выдержав этого гнетущего молчания. – Наверное, мне не следовало показывать тебе это письмо. Я не была уверена, как лучше…
Она повернулась ко мне:
– Ты поступила правильно, Джиллиан. И спасибо тебе за все. Просто это потрясло меня до глубины души. Вот так.
– Неудивительно, – сказал папа.
Она продолжала медленно раскачиваться.
– Что ж, теперь ты знаешь правду, – добавила я. – Ты уверена, что вынесешь ее?
Она на мгновение задумалась, затем откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза.
– Когда я прочитала его письмо, я возненавидела себя за то, что не сумела увидеть правду, не догадалась, какие чувства на самом деле одолевали Людвига в тот день в комнате для допросов.
– Но он и не хотел, чтобы ты это поняла, – заметила я. – И с Ганса взял слово, что он тоже не расскажет тебе это, потому что если бы ты узнала, то отказалась бы лететь.
– Он был прав, – немедленно согласилась бабушка. – Он очень хорошо меня знал. Я бы ни за что не улетела. Какая-то часть меня жалеет, что он не позволил мне самой сделать этот выбор. – Она перестала раскачиваться. – И все же… другая часть меня рада, что он поступил так, как поступил. – Она невидящим взглядом уставилась вдаль. – Но может, мы с Гансом сумели бы спасти его. Может, мы проникли бы в штаб-квартиру гестапо… – Она покачала головой: – И нас обоих убили бы на месте.
– Если бы только Людвига не арестовали… – протянула я. – Союзная армия была уже на подходе. Немцы капитулировали в Париже всего несколько дней спустя.
Она обдумала мои слова и тяжело, печально вздохнула:
– Все эти если бы да кабы кого угодно сведут с ума. Но все в жизни идет своим чередом – прошлое не изменить. Все случилось так, как случилось, – и мы ни черта не можем с этим поделать.
Помрачнев, я опустила взгляд на колени.
– Да, полагаю, такова жизнь. – Я целую минуту не могла заставить себя снова посмотреть ей в глаза. – Что ж, зато теперь ты знаешь правду. Ты не ошиблась в нем, бабушка. Не ошиблась, что полюбила его.
Я отчетливо увидела, что угольки этой любви до сих пор тлели в ее сердце.
– Всю жизнь, – сказала она, – я пыталась его ненавидеть. – Она слегка повернулась, чтобы многозначительно взглянуть на папу. – Но, честно говоря, Эдвард, каждый раз, когда смотрю на тебя, я вижу его. В твоих манерах, в выражении твоего лица. Ты даже карандаш держишь точь-в-точь как он. И твой смех… Я смотрю на тебя – и вижу того прекрасного мужчину, которого полюбила, а не бесчувственного солдафона, с которым встретилась в штаб-квартире гестапо. Там я увидела незнакомца, с которым ни ты, ни я никогда не имели ничего общего.
Она долго молчала, обратив свой взор в прошлое.
– Знаешь, я хорошо помню, как он уговаривал меня уехать из Парижа. Он вернулся домой после того, как целый день охранял какое-то здание – что бы это ни значило. И он был страшно потрясен. Налил себе выпить и, как сейчас помню, сказал: «Нелегкие времена ожидают французов. Тебе лучше уехать. Я не хочу, чтобы ты видела, что здесь скоро начнется». Теперь я понимаю, что на самом деле мне не следовало знать, какую роль ему предстоит играть. И чем ему придется заниматься.
– Наверное, это далось ему непросто, – сказала я.
– Конечно. И теперь я наконец-то могу открыто говорить о своих чувствах. Джек этого не знал, но Людвиг, тот Людвиг, которого я помнила, мужчина, которого я когда-то любила, всегда был в моем сердце – точно так же, как в нем оставалась моя сестра. Он остается там и сейчас. В конце концов, он подарил мне тебя.
Мой отец склонил голову и тихо, горестно заплакал.
– Я рада, что ты наконец смогла принять свои чувства, – проговорила я, взяв ее за руку. – Он ведь и правда был любовью всей твоей жизни.
Бабушка заглянула мне в глаза:
– О нет, Джиллиан. Я правда любила его, но любовью всей моей жизни был и будет дедушка Джек.
– Но я думала…
– Нет, – покачала головой она. – Людвиг сломал меня в той комнате для допросов – а Джек собрал воедино. И он ни разу меня не подвел. Мы были женаты больше пятидесяти лет, и он всегда был рядом. Он и сейчас рядом – каждый божий день. Я чувствую, что он поблизости. – Она прислонила к сердцу сжатую в кулак ладонь. – И я искренне верю, что именно этого хотел Людвиг – чтобы я была счастлива. Поэтому он и сделал все, чтобы я села в тот самолет. Он хотел, чтобы я прожила свою жизнь, и, к счастью, мне наконец-то это известно. Я всегда буду любить его за это. Но моей истинной любовью был Джек. Мой верный друг и соратник, тот, кто был со мной каждый день.
За окном разливался холодный ноябрьский вечер. Прячась от него в уютной бабушкиной берлоге, я вспоминала детство и наши частые приезды сюда, в дом счастья и тепла. Вспоминала, как бабушка играла для нас на пианино и пекла вкуснейшее печенье. И как вкусно здесь всегда пахло. Вспоминала, как на заднем дворе дедушка Джек учил меня ставить палатку и разжигать костер. Как мы с ним играли в карты и ходили на рыбалку.
Закрыв глаза, я, словно наяву, увидела, как Людвиг в штатском – в клетчатой рубашке и джинсах – в одиночестве прогуливается по благоухающему лугу. И я точно знала, что он до сих пор всем сердцем любит мою бабушку. Потом я представила его арестованным, запертым в комнате для допросов, и вообразила, что с ним там делали.
Я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива и жила в свободном мире.
В конце концов, он пожертвовал ради бабушки жизнью, умер за нее – и мы были обязаны ему всем.
Эпилог
Огромный реактивный самолет взмывает к облакам. Солнце медленно сползает за горизонт, расплескивая по небу сверкающее великолепие света и оттенков заката. Самолет ложится на левое крыло, и я выглядываю в окно, чтобы посмотреть на раскинувшийся внизу Нью-Йорк. Мы поднимаемся все выше и выше, пока огни большого города не превращаются в крошечные мерцающие звезды.
На мгновение мое сердце сжимает печаль – тоска о том, что пошло в моей жизни не по плану: смерть матери, сложные отношения с отцом в течение многих лет и предательство Малкольма. Я думаю о двух годах, которые мы с ним провели вместе в его пентхаусе с видом на Центральный парк. Теперь наша светская, пропитанная шампанским совместная жизнь закончена. Но его измена уже не причиняет мне боли. Сейчас она кажется мне не более значительной, чем маленькие огоньки, оставшиеся на земле, мерцающие тем слабее, чем выше мы поднимаемся в ночное небо.