а заброшенная северная половина уж в очень плохом состоянии. Но я надеюсь, мы все приведем в порядок! Только подумайте, сколько странных и удивительных вещей мы можем найти в этих нежилых комнатах! Я собираюсь надеть фартук повара и перчатки садовника и обшарить все сверху донизу. Как я удивлю дворецкого, когда приеду и попрошу у него ключи от призрачных северных комнат!
После последних слов раздался негромкий крик и звук, будто что-то упало на туалетный столик. Розамонда подскочила и нетерпеливо спросила, в чем дело.
– Все в порядке, – ответила миссис Джазеф, почти шепотом. – В совершенном порядке, мэм. Я ударилась о стол. Вы, пожалуйста, не беспокойтесь.
– Но вам, вероятно, больно?
– Нет, нет, вовсе не больно.
В это время дверь в комнату открылась, и вошел доктор, ведя под руку мистера Фрэнкленда.
– Мы пришли пожелать вам спокойной ночи, миссис Фрэнкленд, – сказал доктор, подводя ее мужа к постели. Он заметил, что лицо Розамонды раскраснелось. – Боюсь, вы слишком много говорили и волновались. Вам нужен отдых. Так что, мистер Фрэнкленд, думаю, что чем скорее мы пожелаем леди спокойной ночи, тем лучше. Где сиделка?
Миссис Джазеф сидела спиной к зажженной свече, когда услышала, что ее спрашивают. Незадолго до этого она смотрела на мистера Фрэнкленда с нескрываемым любопытством, которое совсем не соответствовало ее обычной скромности и утонченности манер.
– Боюсь, она ушиблась сильнее, чем говорит, – сказала Розамонда доктору, указывая одной рукой в сторону миссис Джазеф, а другую обняв за шею мужа, склонившегося над ее подушкой.
Мистер Орридж поинтересовался, что случилось, но не смог убедить сиделку признать, что происшествие имело хоть малейшее значение. Тем не менее он подозревал, что ей больно, или, по крайней мере, что произошло что-то, что ее расстроило, – она с трудом сосредотачивалась на его указаниях. Миссис Джазеф смотрела то на него, то на мистера и миссис Фрэнкленд, и казалась последним человеком в мире, который мог бы проявить дерзкое любопытство, но сейчас она крайне походила на любопытную женщину. Доктор был вынужден говорить с ней строже, чтобы добиться от нее хоть какого-то внимания.
– Миссис Фрэнкленд, – сказал мистер Орридж, отвернувшись от сиделки, – я дал миссис Джазеф все необходимые указания и оставляю вас, пожелав спокойной ночи.
Поняв намек, прозвучавший в этих словах, мистер Фрэнкленд тоже попытался пожелать спокойной ночи, но жена крепко держала его за обе руки и заявила, что не отпустит его в ближайшие полчаса.
Мистер Орридж покачал головой и начал рассказывать о вреде чрезмерного возбуждения и о благословении спокойствия и сна. Вряд ли бы Розамонда прислушалась к нему, но тут проснулся ребенок, сразу же захватив все внимание матери. Воспользовавшись моментом, мистер Орридж тихо вывел мистера Фрэнкленда из комнаты, как раз когда Розамонда брала ребенка на руки. Доктор остановился в дверях, чтобы шепнуть последнее наставление миссис Джазеф:
– Если Миссис Фрэнкленд захочет поговорить, вы не должны ее поощрять. Как только ребенок успокоится, она должна лечь спать. В углу стоит кресло-кровать, которое вы можете разложить для себя, когда захотите прилечь. Свечу держите там, где она сейчас, за пологом. Чем меньше света будет видеть миссис Фрэнкленд, тем скорее она уснет.
Миссис Джазеф ничего не ответила, только вежливо кивнула. Странное испуганное выражение в ее глазах, которое доктор заметил при первой встрече, стало еще более болезненным. «Она не справится, – думал мистер Орридж, ведя мистера Фрэнкленда вниз по лестнице. – В итоге нам придется вызывать кого-нибудь из Лондона».
Чувствуя себя раздраженной от того, как бесцеремонно у нее отняли мужа, Розамонда решительно отвергла помощь миссис Джазеф. Сиделка ничего не сказала, когда от ее услуг отказались, но судя по ее поведению, ей очень хотелось поговорить. Дважды она подходила к кровати, приоткрывала рот, останавливалась и смущенно отступала, прежде чем окончательно занять свое прежнее место у туалетного столика. Она сидела, молчаливая и незаметная, пока ребенок не затих и не заснул на руках матери, положив маленький розовый кулачок ей на грудь. Розамонда не удержалась и поднесла эту руку к губам, хотя и рисковала снова разбудить младенца. За звуком поцелуя последовал слабый, сдавленный всхлип, донесшийся с другой стороны занавеса.
– Что такое?! – воскликнула Розамонда.
– Ничего, мэм, – ответила Миссис Джазеф сдержанным шепотом. – Я задремала в кресле и вздохнула во сне. Я должна была сказать вам, что у меня сердечная болезнь и есть привычка вздыхать во сне. Это ничего не значит, мэм, и я надеюсь, что вы будете достаточно добры, чтобы извинить это.
– Ох, простите! Я надеюсь, что могу не просто вас извинить, но помочь. Когда мистер Орридж придет завтра, вы посоветуетесь с ним, а я позабочусь о том, чтобы вы не нуждались ни в чем, что он пропишет. Нет! Нет! Не благодарите меня, пока я не помогла вам поправиться, и оставайтесь на месте, если кресло удобное. Ребенок снова спит, и я хочу полчаса побыть в тишине, прежде чем отойти ко сну. Оставайтесь пока на месте. Я позову, как только вы мне понадобитесь.
Эти любезные слова не только не оказали успокоительного воздействия на миссис Джазеф, но и привели к прямо противоположному результату – она разволновалась. Начала ходить по комнате и в замешательстве пыталась объяснить перемену в своем поведении тем, что хотела убедиться, что все приготовления к ночи сделаны правильно. Еще через несколько минут она, вопреки запрету доктора, снова начала побуждать миссис Фрэнкленд к разговору, расспрашивая о Портдженнской Башне, плюсах и минусах проживания в таком доме.
– Может быть, мэм, – сказала она голосом, который странным образом расходился с явным безразличием ее вида, – может быть, вам не понравится Портдженна, когда вы там окажетесь. Кто знает, может быть, вы захотите навсегда уехать оттуда, поживши там несколько дней, особенно если вы посетите пустые комнаты. Я думаю, что такая леди, как вы, – извините мою смелость, мэм, – хотела бы оказаться как можно дальше от грязи, пыли и неприятных запахов.
– Я могу потерпеть и большие неудобства, когда речь идет о моем любопытстве. И мне гораздо интереснее увидеть необитаемые комнаты в Портдженнской Башне, чем семь чудес света. Даже если мы не поселимся в старом доме насовсем, я уверена, что мы останемся там на некоторое время.
Миссис Джазеф резко отвернулась и больше не задавала вопросов. Она удалилась в угол, где стояло кресло-кровать и несколько минут занималась тем, что готовила его к ночи, а затем снова начала ходить взад и вперед. Эта неугомонность, и без того удивлявшая Розамонду, теперь заставляла ее беспокоиться, особенно когда она пару раз подслушала разговор миссис Джазеф сама с собой. Судя по словам и обрывкам предложений, которые то и дело доносились до слуха, ее мысли все еще с необъяснимой настойчивостью возвращались к теме Портдженны. Шли минуты, а она все ходила взад-вперед и продолжала говорить. Беспокойство Розамонды стало перерастать в тревогу. Она решила обратить внимание миссис Джазеф на столь странное поведение, но при этом не подавать виду, что поняла, что та говорит сама с собой.
– Что вы сказали? – спросила она, когда сиделка произнесла несколько слов громче других.
Миссис Джазеф вздрогнула, словно пробудившись от тяжелого сна.
– Мне показалось, вы что-то говорили о нашем старом доме, – продолжала Розамонда. – Мне послышалось, будто вы сказали, что мне не следует ехать в Портдженну и что вы не хотели бы быть на моем месте, или что-то в этом роде.
Миссис Джазеф покраснела, как юная девушка.
– Вы ошибаетесь, мэм.
Между тем Розамонда, наблюдавшая с тревожным вниманием, заметила, что, хотя сиделка и возилась с раскладным креслом, спать она, похоже, не собиралась. Что ж это значит? Что вообще значило ее поведение в последние полчаса? Миссис Фрэнкленд похолодела, охваченная ужасными подозрениями. Раньше ей не приходило в голову, но теперь вдруг она с уверенностью поняла, что новая сиделка не в своем уме. Все, что было необъяснимого в ее поведении – странные исчезновения за занавеской у изножья кровати; томительное и слишком личное использование щетки для волос; молчание в одно время и болтливость в другое; беспокойство и шепот про себя – все ее странные действия в одно мгновение стали понятны при одном страшном предположении: миссис Джазеф сошла с ума.
Как ни была напугана Розамонда, она решила сохранять спокойствие. Одной рукой она инстинктивно обняла ребенка, а другой потянулась к колокольчику, но тут заметила, что сиделка повернулась и смотрит на нее.
Женщина, обладающая обычными нервами, в тот же миг потянула бы за веревку колокольчика, но у Розамонды хватило мужества подумать о последствиях и осознать, что миссис Джазеф успеет запереть дверь до прихода помощи. Розамонда медленно закрыла глаза, пока сиделка смотрела на нее, отчасти чтобы дать понять, что готовится ко сну, отчасти чтобы выиграть время и придумать какой-нибудь благовидный предлог для вызова горничной. Но нахлынувшие эмоции давали ей проявить изобретательность. Минута тянулась за минутой, а она все никак не могла придумать достойную причину.
Она раздумывала, не безопаснее ли будет отослать миссис Джазеф из комнаты с каким-нибудь сообщением мужу и запереть за ней дверь, а потом позвонить… Но тут услышала шорох шелкового платья сиделки, приближавшейся к кровати. Первым ее порывом было схватиться за веревку звонка, но страх парализовал руку, и она не смогла поднять ее с подушки.
Шелест затих. Розамонда приоткрыла глаза и увидела, что сиделка остановилась на полпути к кровати. На лице ее отражалось волнение, недоумение и тревога. Почти минуту она стояла, заламывая руки, потом сделала несколько шагов вперед и спросила шепотом:
– Вы еще не спите?
Розамонда хотела что-то ответить, но учащенное биение сердца, казалось, подбиралось к самым губам и заглушало слова. Тогда сиделка вздрогнула и огляделась вокруг, словно желая убедиться, что комната пуста, и с тем же беспокойством и смущением на лице опустилась на колена у изголовья, наклонилась и прошептала на ухо Розамонде: