– Есть еще кое-что, о чем я хочу спросить тебя, дитя мое. Когда мы ехали, мне пришла в голову счастливая мысль: когда ты покончишь с делом в Портдженне, ты сможешь остаться с дядей Джозефом? Ты же больше не покинешь меня? Ты все еще в услужении, Сара? Или уже хозяйка сама себе?
– Несколько дней тому назад у меня еще была работа, – ответила она, – но теперь я свободна. Работу я потеряла.
– А! И каким образом?
– Не могла слушать, как несправедливо обвиняют невиновного человека. Потому что…
Она замолчала. Но эти слова были сказаны таким решительным тоном, что старик с удивлением посмотрел на нее и заметил, что щеки ее раскраснелись.
– Так, так, Сара! – воскликнул он. – Ты устроила склоку?
– Тише! Не задавай мне больше никаких вопросов. Я слишком встревожена и слишком напугана, чтобы отвечать. Это дорога, по которой шестнадцать лет назад я убежала к тебе. Пойдем скорее! Я не могу сейчас думать ни о чем, кроме дома, к которому мы так близко, и о риске, которому мы подвергаемся.
Дальше они шли быстро и молча. Через полчаса быстрой ходьбы они оказались на возвышенности и перед ними открылась грандиозная перспектива западного фасада старинного дома – темной, тоскливой Портдженнской Башни, по стенам которой скользили лучи солнца. По бурому болоту изящно извивалась белая тропинка. Вдалеке стояла одинокая старая церковь с мирной могилой, приютившейся рядом. Виднелись крыши рыбацких домиков. И дальше, за всем этим, было неизменное море, с его кипящими линиями белой пены, с извилистым краем его желтых берегов. Шестнадцать долгих лет – лет печали, страданий, перемен, исчисляемых пульсом живого сердца, – прошли над мертвым спокойствием Портдженны и изменили ее так мало, словно все они уместились в один день!
Моменты, когда дух внутри нас наиболее взволнован, почти неизменно являются моментами, когда внешне это труднее всего заметить. Наши мысли возвышаются над нами; наши чувства лежат глубже, чем мы можем до них дотянуться. Как редко слова могут помочь нам, когда их больше всего хочется услышать! Как часто наши слезы высыхают, когда мы больше всего жаждем их облегчения! Глядя на старика и его племянницу, нельзя было заподозрить, что один созерцает пейзаж лишь с любопытством чужака, а другой смотрит на него сквозь воспоминания половины жизни. Они молчали, глаза их были сухи и с одинаковым вниманием смотрели вперед. Как много в этой земной жизни моментов, когда при всей нашей хваленой способности говорить, слова предательски исчезают!
Медленно спускаясь вдоль по болоту, дядя и племянница все ближе и ближе подходили к Портдженнской Башне. До дома оставалось четверть часа ходьбы, когда Сара остановилась на развилке тропинок – правая вела к церкви.
– Вы не могли бы подождать меня здесь, дядя. Я не могу пройти мимо этой церкви и не посмотреть… Я не знаю, что будет, когда мы уйдем из этого дома… – Она замолчала и обернулась к церкви. К глазам подступили слезы.
Природная деликатность дяди Джозефа подсказала ему, что лучше воздержаться от расспросов.
– Ступай, мое дитя. А я порадую себя трубкой. И Моцарт может выйти из клетки и пропеть свою мелодию на открытом воздухе. – С этими словами он снял с плеча кожаный футляр, достал из него музыкальную шкатулку и завел ее на вторую из доступных мелодий – менуэт из «Дона Жуана». Он огляделся вокруг, но не в поисках места для себя, а в поисках гладкого камня, куда можно было бы поставить шкатулку. Пристроив ее, он раскурил трубку и принялся наслаждаться табаком и музыкой. – Так, так! Вот прекрасное пространство, где ты, друг Моцарт, можешь петь. А ветер отнесет прекрасную мелодию в море, и моряки на кораблях смогут послушать ее.
Тем временем Сара быстро шла по направлению к церкви и скоро скрылась за оградой, окружавшей маленькое кладбище. Сюда же она пришла в день смерти ее госпожи шестнадцать лет назад. Здесь время оставило свои следы – новые могилы. И если раньше могила, которая влекла ее, стояла одинокой, то теперь у нее появились соседи справа и слева. Может, она бы и не нашла ее, но следы непогоды на могильном камне подсказали ей, что он тут стоит дольше других. Могильный холмик порос травой, печально склоняющейся, когда ветер проносился сквозь нее.
Сара опустилась на колени и попыталась разобрать надпись на могильном камне. Черная краска, которая когда-то придавала четкость высеченным словам, вся сошла. Для любого другого глаза, кроме ее, имя мертвого человека было бы трудно различимо. Она тяжело вздохнула, проводя пальцами по буквам.
Свято чтим память Хью Полвила
26 лет от роду
Он встретил свою смерть от падения камня
в Портдженнской шахте
17 декабря 1823 года
Потом она наклонилась и припала губами к камню.
– Так даже лучше, – прошептала она, поднимаясь с колен и в последний раз глядя на надпись. – Чем меньше чужих глаз увидят ее, чем меньше чужих ног пройдут там, где была моя, тем безмятежнее будет лежать он в месте своего упокоения!
Она смахнула слезы, сорвала несколько травинок и вышла с церковного двора. Проходя мимо церкви, она остановилась на минуту, вынула книжку «Гимнов Уэсли», которую взяла с собой в утро бегства из Портдженны. Между ее страниц еще лежали увядшие остатки травы, которую она сорвала с могилы шестнадцать лет назад. Она вложила свежие травинки, убрала книгу в карман платья и поспешила обратно к дяде.
– Приятный ветерок, – сказал он, упаковывая шкатулку в футляр. – Приятный ветерок для прогулки, но очень он плох для Моцарта. Он сдувает мелодию, словно шляпу с моей головы. Ты вернулась, дитя мое, как раз вовремя – как раз закончился табак в трубке, и Моцарт снова готов отправиться в путь. Ах, ты снова плакала, Сара? Что же заставило тебя плакать? Так, так, кажется, лучше мне сейчас не задавать вопросов. Хорошо. Хотя нет! У меня еще есть последний вопрос. Почему мы стоим? Почему не идем дальше?
– Да, да, ты прав, дядя Джозеф, идем. Я растеряю всю свою храбрость, если мы будем смотреть на дом слишком долго.
Они пошли дальше по тропинке, и через несколько минут достигли восточной стены дома. Главный вход, в последние годы использовавшийся крайне редко, был с западной стороны, и к нему вела терраса, с которой открывался вид на море. Малый вход, которым пользовались гораздо чаще, находился с южной стороны и вел через помещения для слуг в большой холл и к западной лестнице. Сара, хорошо знакомая с Портдженной, по привычке пошла именно к нему. Дойдя до южного угла восточной стены, она остановилась и огляделась. По дороге сюда, если не считать почтальона, они не встретили ни одной живой души: ни мужчины, ни женщины, ни ребенка – ни даже домашнего животного.
– Здесь очень одиноко, – сказала Сара, недоверчиво смотря по сторонам. – Раньше было не так.
– Ты остановилась только ради того, чтобы констатировать очевидный факт?
– Нет, нет! – ответила она тревожным шепотом. – Но колокольчик, в который мы должны звонить, уже так близко… Я хотела бы знать, что мы скажем, когда окажемся лицом к лицу со слугой. Ты сказал, что у нас будет достаточно времени, чтобы подумать об этом, когда мы будем на пороге. И вот мы совсем рядом. Дядя, что же нам делать?!
– Первое, что нужно сделать, – сказал дядя Джозеф, пожав плечами, – это, конечно, позвонить.
– Хорошо. А когда слуга выйдет, что мы скажем?
– Что скажем? – Дядя Джозеф нахмурил брови и постучал указательным пальцем по лбу. – Что скажем?.. Знаю, знаю! Не переживай, Сара. Когда слуга выйдет, стану говорить я.
– О, пожалуйста! Но что ж ты скажешь?
– Что скажу? Прежде всего: «Здравствуйте!» Потом скажу: «Мы пришли осмотреть дом».
Он посмотрел на Сару с видом довольного собой человека, который одним махом перешел от сомнений к решению. Сара смотрела на него с изумлением. Выражение абсолютной уверенности и самодовольства на его лице ошеломило ее. Самая жалкая из тех ничтожных отговорок, что придумала она вчера ночью, казалась ей сейчас совершенством хитрости по сравнению с предложением дяди Джозефа. Он же был совершенно убежден, что нашел способ разом преодолеть все препятствия. Не зная, что сказать, она попыталась выиграть время.
– Очень хорошо, дядя, что ты решил взять разговор со слугами на себя! Но вдруг слуги не захотят вот так просто впустить нас. Может, стоит еще раз подумать, что говорить, когда нам откроют дверь? Может, пройдемся вокруг дома и подумаем?
– В этом нет ни малейшей необходимости, – заявил дядя Джозеф. – Мне нужно только поговорить со слугой, и мы тут же окажемся внутри. Но я готов ходить взад и вперед столько, сколько тебе будет угодно. Я все решил, но ты можешь еще подумать, – тоном он говорил покровительственным и вид у него был очень довольный.
Старик снова протянул руку племяннице и повел ее обратно по разбитой дорожке вдоль восточной стены Портдженнской Башни.
По любопытному совпадению, пока Сара мучилась в нерешительности снаружи дома, внутри дома экономка тоже терзалась сомнениями. И причиной этого стало письмо, доставленное утром почтальоном.
Это было письмо от миссис Фрэнкленд, написанное после разговора с мужем и мистером Орриджем и после того, как она получила последние обрывки информации, которую доктор смог узнать о миссис Джазеф.
Экономка перечитывала письмо снова и снова, и с каждым разом оно все больше озадачивало и удивляло ее. Теперь она ждала возвращения дворецкого, мистера Мондера, чтобы узнать его мнение о столь необычном сообщении от хозяйки.
Пока Сара и ее дядя ходили взад и вперед вдоль восточной стены, мистер Мондер вошел в комнату экономки. Он был одним из тех высоких, серьезных, доброжелательных мужчин с глубоким голосом, медленным шагом и тяжелыми манерами, которые ухитряются завоевать репутацию мудрого человека, не говоря и не делая ничего, чтобы заслужить ее. Во всей Портдженне о нем говорили, как об удивительно здравомыслящем, рассудительном человеке, а экономка, хотя и была проницательной женщиной в других вопросах, в отношении дворецкого разделяла всеобщее заблуждение.