Слезы навернулись на глаза дяди Джозефа, когда он присел рядом с племянницей. Он взял ее за руку и погладил, словно успокаивая маленького ребенка.
Сара обвила его шею обеими руками со страстной энергией, противоречащей ее спокойному характеру.
– Я буду писать тебе как можно чаще. Я буду писать тебе обо всем! Если я буду в затруднении или в опасности, ты обо всем узнаешь!
Проговорив эти слова, она разжала руки и, резко отвернувшись от старика, спрятала лицо в ладонях. Тирания сдержанности, которая управляла всей ее жизнью, выразилась – так печально и так красноречиво! – в этом незначительном жесте.
Дядя Джозеф поднялся с дивана и осторожно прошелся взад и вперед по комнате, с тревогой глядя на племянницу, но не разговаривая с ней. Через некоторое время вошел слуга и стал накрывать на стол. Его появление заставило Сару сделать усилие и вернуть самообладание. После ужина дядя и племянница сразу же разошлись по своим комнатам, не осмелившись сказать ни слово на тему их приближающейся разлуки.
Когда они встретились на следующее утро, старик еще не пришел в себя. Хотя он старался говорить так же бодро, как обычно, в его голосе, взгляде и манерах было что-то странно приглушенное и тихое. Сердце Сары сжалось, когда она увидела, как печально он изменился. Она сказала несколько слов утешения, но он лишь отрицательно махнул рукой и поспешил выйти из комнаты, чтобы расплатиться с хозяином.
После завтрака дядя и племянница, к великому удивлению хозяев и постояльцев, пустились в дорогу пешком. Дойдя до перекрестка, они остановились и посмотрели назад. На этот раз они не заметили ничего, что могло бы их встревожить. На широкой дороге, по которой они шли последнюю четверть часа, не было видно ни одного живого существа.
– Дорога свободна, – сказал дядя Джозеф. – Что бы не случилось вчера, сейчас нас точно никто не преследует.
– По крайней мере, мы никого не видим, – ответила Сара. – Но я не доверяю даже камням на обочине. Лучше почаще оглядываться назад, дядя, не доверяя чувству безопасности. Чем больше я думаю, тем больше боюсь ловушки, которую подстроили нам люди из Портдженнской Башни.
– Ты говоришь «нас», Сара. Но зачем им я?
– Затем, что они видели тебя со мной. Когда мы расстанемся, ты будешь в большей безопасности. И это еще одна причина, дядя Джозеф, почему мы должны переносить несчастье нашей разлуки так терпеливо, как только можем.
– Куда же ты поедешь, покинув меня? Далеко?
– Я не остановлюсь до тех пор, пока не затеряюсь в огромном Лондоне. Не смотри на меня так печально! Я никогда не забуду своего обещания; я всегда буду писать. У меня есть друзья – не такие друзья, как ты, но все же друзья, к которым я могу пойти. Нигде, кроме Лондона, я не смогу почувствовать себя в безопасности. Миссис Фрэнкленд уже сейчас заинтересована в том, чтобы найти меня, и я уверена, что этот интерес возрастет в десять раз, когда она услышит о том, что произошло вчера в доме. Если они проследят вас до Труро, то будь осторожен, дядя! Будь осторожен в манерах и в ответах на их вопросы.
– Я ничего не буду отвечать, дитя мое. Но скажи мне, что ты станешь делать, если миссис Фрэнкленд найдет письмо?
– Если она найдет Миртовую комнату, – ответила Сара, – то, может, и не найдет письмо. Оно невелико и спрятано в таком месте, где никому и в голову не придет искать.
– Ну а если она его найдет?
– Если письмо окажется в ее руках, то у меня будет больше причин, чем когда-либо, для того, чтобы находиться за много-много миль отсюда.
Сара отчаянно заломила руки и закрыла глаза. Лицо ее раскраснелось, а затем стало бледнее, чем когда-либо. Она достала карманный платок и несколько раз провела им по лбу, на котором обильно выступил пот. Старик, оглянувшийся, когда его племянница остановилась, спросил, не слишком ли ей жарко. Она покачала головой и снова взяла его за руку, чтобы идти дальше. Он предложил присесть на обочине дороги и немного отдохнуть, но она отказалась. Так они шли еще полчаса; затем снова обернулись, чтобы посмотреть назад, и, так никого и не увидев, присели на обочине отдохнуть.
Сделав еще две остановки, они дошли до поворота. Там их нагнала пустая телега, и хозяин ее предложил подвезти их до ближайшего города. Они с благодарностью приняли предложение и через полчаса оказались у дверей гостиницы. Узнав, что дилижанс уже уехал, они наняли экипаж и прибыли в Труро поздно вечером. На протяжении всего пути – с момента, когда они покинули почтовый городок Портдженны, и до приезда в Труро – не было и намека, что за ними кто-то наблюдает.
В пять часов пополудни они вошли в контору дилижансов, чтоб узнать, в какое время отправляется дилижанс в Экстер. Им сообщили, что один отправится через час, а другой – завтра в восемь часов утра.
– Ты же не уедешь сегодня? – умоляющим голосом спросил старик. – Ты подождешь до утра.
– Нет, лучше ехать сегодня, иначе, я боюсь, решимость моя исчезнет, – ответила Сара.
– Но ты так бледна, утомлена и слаба.
– Я никогда не бываю сильнее. Не надо, дядя! Мне и так тяжело.
Дядя Джозеф тяжело вздохнул и больше ничего не сказал. Они перешли дорогу и направились к дому. Веселый мужчина в лавке полировал деревяшку, сидя в той же позе, в которой Сара увидела его, когда впервые заглянула в витрину. У него были хорошие новости о нескольких новых заказах, но дядя Джозеф слушал его невнимательно и без привычной улыбки на лице.
– Если бы у меня не было магазина и заказов, я мог бы уехать с тобой, Сара, – сказал он, когда они с племянницей остались одни. – Присядь и отдохни, дитя мое, а я позабочусь о чае.
После чая старик вышел из комнаты и через несколько минут, вернулся с корзинкой в руке, которую не позволил забрать носильщику, пришедшему за багажом Сары.
Музыкальная шкатулка по-прежнему была убрана в дорожный кожаный футляр. Старик расстегнул ремешок и поставил шкатулку на стол рядом с собой. Его взгляд нерешительно скользнул по Саре; он наклонился вперед, его губы слегка дрожали, рука беспокойно теребила замок футляра.
– Ты услышишь небольшое прощание. Небольшая прощальная ария Моцарта. Пройдет много времени, Сара, прежде чем шкатулка снова станет играть для тебя.
Он выбрал мелодию, которую Сара слышала в вечер своего приезда. Какая глубина печали таилась в этих простых нотах! Какие скорбные воспоминания о прошлых временах наполнили сердце по велению этой пронзительной мелодии! Сара не могла набраться смелости и поднять глаза на старика – они могли выдать, что она думает о тех днях, когда шкатулка, которой он так дорожит, играла эту мелодию у постели его умирающего сына.
Мелодия закончилась и началась снова. Только теперь ноты сменялись все медленнее, интервалы становились все больше, а затем мелодия и вовсе прекратилась. Что-то сломалась в механизме шкатулки. Прощальная ария Моцарта замолкла внезапно, как сорвавшийся голос.
Старик вздрогнул, серьезно посмотрел на племянницу и накинул кожаный чехол на шкатулку, словно желая спрятать ее от глаз.
– Музыка также остановилась, – прошептал он по-немецки, – когда умер маленький Джозеф! Не уходи! – быстро добавил он по-английски, и Сара не успела удивиться необыкновенной перемене, произошедшей в его голосе и манерах. – Не уходи!
– У меня нет выбора. Ты же не считаешь меня неблагодарной? Утешь меня, ответив на этот вопрос.
Он сжал ее руку и поцеловал в обе щеки.
– Нет, нет, дитя мое, но я думаю, что тебе было бы лучше остаться у меня.
– У меня нет выбора, – печально повторила она.
– Значит, пришло время расстаться.
Лицо его, потемневшее от сомнений и страха, когда закончилась музыка, стало еще более грустным. Он поднял корзину, которую так бережно держал у ног, и молча направился к выходу.
Они пришли на станцию в тот момент, когда кучер уже садился на козлы; на прощание оставалось немного времени.
– Да хранит тебя бог, дитя мое, – произнес дядя Джозеф, сдерживая слезы. – Я буду молиться, чтоб он привел тебя назад ко мне, целую и невредимую. Возьми эту корзинку: тут несколько вещей, нужных для путешествия…
Его голос дрогнул на последнем слове, и Сара почувствовала, как его губы прижались к ее руке. В следующее мгновение дверь закрылась, и она сквозь слезы увидела дядю Джозефа, стоявшего в толпе зевак, собравшихся посмотреть, как уйдет дилижанс.
Когда они отъехали немного от города, она смогла вытереть глаза и заглянуть в корзину. В ней лежали горшочек варенья и ложечка, маленькая инкрустированная шкатулка, кусок сыра, французский багет и пачка денег на которой рукой старика было написано: «Не сердись». Сара закрыла крышку корзины и опустила вуаль. До этого момента она не ощущала всей горечи расставания. О, как тяжело было отказаться от приюта, который предложил ей единственный в этом мире друг!
Пока она размышляла об этом, старик закрывал дверь своего одинокого дома. Его взгляд остановился на чайнике на столе и пустой чашке Сары, и он снова зашептал про себя на немецком:
– Музыка также остановилась, когда умер маленький Джозеф!
Книга V
Глава IСтарый друг и новый план
Утверждая, что мальчик, которого они видели на болоте, преследовал их до самого города, Сара была совершенно права. Проводив их до гостиницы и убедившись, что они не намерены продолжать путешествие в этот вечер, Джейкоб вернулся в Портдженнскую Башню, доложил обо всем дворецкому и экономке и получил обещанную награду.
В тот же вечер миссис Пентрит и мистер Мондер принялись сочинять письмо к миссис Фрэнкленд, в котором извещали ее обо всем произошедшем в доме с минуты появления странных посетителей и того времени, когда за ними затворилась дверь гостиницы. Письмо, разумеется, было усеяно цветами красноречия мистера Мондера, а потому было бесконечно длинно и до крайности запутанно.
Нет нужды говорить, что письмо, со всеми его недостатками и нелепостями, было прочитано миссис Фрэнкленд с глубочайшим интересом. Ее муж и мистер Орридж, которым она сообщила его содержание, были поражены и озадачены им не меньше, чем она сама. Хотя они предполагали, что миссис Джазеф может появиться в Портдженне, но не ожидали, что это произойдет так скоро. Удивление их еще более возросло, когда они прочитали рассказ о дяде Джозефе. Теперь к тайне миссис Джазеф и Миртовой комнаты добавился еще иностранец. Письмо читали снова и снова, критически разбирали абзац за абзацем. Доктор постарался вычленить все факты, содержащиеся в нем, из