Степа кивнул, но все равно не понял, почему от коровы можно отбить человека, а от навий нет. Очевидно, остальные жители деревни понимали, потому что никто не спешил несчастному на помощь. Каждый втайне радовался, что не оказался на его месте.
Навьи уже повалили Николу на землю и больше не отходили, склонились над ним, как хищники над поверженной жертвой. Степе было невыносимо жаль соседа, и он принялся шептать ему слова утешения, будто тот мог их услышать.
Николе, конечно, они не помогли, зато помог кое-кто другой. Первыми это заметили навьи. Они как по команде подняли головы и посмотрели в одну сторону. Степа тоже посмотрел туда, но его обзор был гораздо хуже, поэтому стремительно приближающуюся фигуру он заметил позже. Фигура была не мертвяком, а человеком. Но кто решился выйти из дома в такую ночь? И лишь когда она подошла совсем близко, Степа узнал в ней бабу Глашу.
– Сумасшедшая, – прошептала бабушка, и в ее голосе Степа внезапно услышал затаенное восхищение, хотя бабу Глашу обычно провожали другими словами. В глаза ее звали знахаркой и кланялись при встрече, а между собой называли колдуньей и плевали вслед. Но помощью ее никто не чурался.
Баба Глаша шла уверенно, чуть наклонившись вперед, словно в лицо ей дул сильный ветер, но никакого ветра не было, Степа точно знал. Когда ветер – тогда воет в трубе. Сейчас же вокруг стояла необычная, кладбищенская тишина. Навьи тоже времени не теряли. Оставили в покое Николу, выпрямились, повернулись к бабе Глаше. Наверное, даже улыбались новой жертве, которая сама шла в руки, если только навьи умеют улыбаться.
Баба Глаша остановилась в метре от них. Резко выбросила вперед руку, и навьи, уже было дернувшиеся в ее сторону, внезапно замерли. Послышался жуткий вопль, на этот раз точно не человеческий. Степа понял, что это кричали мертвяки. Что было дальше, он не знал, поскольку бабушка быстро оттащила его от окна и велела идти на диван, и только спустя месяц Степа увидел Николу в магазине. Тот выглядел потрепанным, бледным, но живым, всем рассказывал, что больше в рот ни капли не берет. Отбила, значит, баба Глаша его у навий.
Степа пришел к ней в конце лета. Баба Глаша как раз варила что-то в большой кастрюле, а по летней кухне разливался горький аромат полыни. Глянула на мальчишку искоса, ничего не сказала. Не спросила, зачем пришел, но и не прогнала. Это придало Степе уверенности.
– Я хочу, как вы! – заявил он.
Баба Глаша снова посмотрела на него. Смотрела теперь дольше, и Степе даже показалось, что она поняла, зачем он пришел, но все же спросила:
– Что – как я?
– Хочу с мертвяками уметь сражаться.
Бабка усмехнулась, повернулась к кастрюле.
– Мал ты с мертвяками сражаться, – только и сказала она.
– А вы старая, – не остался в долгу Степа. – Но одна не побоялись выйти. Все по домам сидели, даже Андрюха, хотя хвастается, что медведя может голыми руками завалить, а только вы не побоялись.
Баба Глаша опять улыбнулась, посмотрела на Степу с интересом.
– А все равно ты мал. Иди домой, Степа, а когда время настанет тебя учить, я сама к тебе приду.
Эти слова приободрили его. Пусть не начнет учить прямо сейчас, но, значит, все равно согласна. И он принялся ждать. Первую неделю – с нетерпением. Потом просто ждал, а потом и перестал уже. Подумал, что забыла старуха или передумала. Закончилось лето, Степа пошел в школу, потом наступила зима. Зимой у мальчишек самое интересное время. Работы уже нет, времени хоть отбавляй. И с горки кататься можно, и крепости строить, и карусель на озере сооружать. Озеро зимой замерзало, туман над ним не клубился, а потому было не страшно. Зато карусель выходила знатная: в центре озера взрослые мужики вбивали в лед огромный кол, насаживали на него большое колесо от старого трактора, привязывали длинную толстую палку, а к палке – санки. Один человек садился в санки, а другие раскручивали палку, налегая на нее всем своим весом. Санки летели с бешеной скоростью, приводя в дикий восторг и даря незабываемые эмоции. Навьи остались в прошлом, там, в ушедшем лете, в жарком июне, а карусель была здесь, в настоящем. Поэтому Степа и думать забыл о своем желании учиться.
Вспомнил следующим летом, когда снова наступила Мертвая неделя, но баба Глаша молчала, и он не стал навязываться. Так прошло три года. И только когда Степе исполнилось десять, ранней весной, когда по дороге только-только побежали первые ручьи, обгоняя друг друга, а на деревьях еще не проснулись почки, баба Глаша как-то подстерегла его по пути из школы.
– Что, Степан, не передумал ли ты учиться сражаться с мертвяками? – хитро спросила она.
Степа даже ростом выше стал.
– Не передумал, – по-взрослому ответил он. Ему ведь уже десять, не пацан зеленый. Не в его возрасте бурно выражать радость, хотя на самом деле хотелось высоко-высоко подкинуть портфель и закричать, что не передумал.
– Ну, коль не передумал, приходи ко мне, как уроки сделаешь.
С того вечера баба Глаша всерьез взялась за его обучение. Учила не только как с навью сражаться, но и вообще передавала свой опыт. Как травы собирать, отвары варить, соль заговаривать, защитные рисунки на дверь наносить. Много знала и многое ему рассказывала. Конечно, Степе до нее было далеко. У бабы Глаши природный дар, по женской линии в семье передается, а Степа всего-то учится, хоть и талантом не обделен.
А все же спустя пятнадцать лет уже многое умел. А потому, когда месяц назад баба Глаша позвала его и рассказала о предстоящей свадьбе, он оказался хорошо подготовлен к тому, чтобы встретить городских гостей и проводить их в деревню, даже если путешествие это началось аккурат в первую ночь Мертвой недели.
Едва только взошло солнце и мертвые тени расползлись по углам до следующей ночи, Степа разбудил всех. Нужно было быстро позавтракать и собираться в путь. Деревня близко, но баба Глаша предупреждала, что вместе с городскими дойти до нее будет непросто. А потому лучше оставить несколько часов про запас, чтобы ночь не застала в лесу.
Городские просыпались неохотно, выглядели помятыми и растерянными. Мирра, которой достался только самогон, пришла в себя быстрее, а Матвей и хрупкая Полина долго слонялись из угла в угол, не зная, с чего начать день. Степа быстро приготовил завтрак, заставил всех выпить по стакану крепкого чая, затем, как обычно, уничтожил все съестное в доме. Особенно тщательно запер автомобиль, не зная, когда вернется к нему снова. Баба Глаша сказала, что городские не вернутся, а значит, и ему нужды не будет.
Какое-то время пришлось потратить на то, чтобы переложить вещи из чемоданов в рюкзаки, благо последних Степа взял с запасом. С чемоданами по лесу идти никак не получится. И Матвей, и Степа взяли немного вещей девушек в свои рюкзаки, но тащить на плечах их чемоданы не стали бы ни за какие красивые глазки. Мирра упаковала вещи быстро. Она взяла с собой не так и много, но Степа заметил, что несмотря на жаркое лето, среди ее одежды сплошь джинсы и футболки, ни одного платья. Может, и не обратил бы на это внимания, если бы не видел, что последних в достатке у Полины. И они никак не помещались в рюкзак. Печали добавляло еще и то, что к каждому платью у нее была отдельная обувь, чего Степа никак не мог понять. Ну ладно, платьев у тебя десяток, но зачем столько же босоножек? Почему нельзя надеть вот те беленькие и к голубому платью, и к розовому? Полина только обиженно надула губки, когда он сказал об этом. Мирра хмыкнула, услышав вопрос, Матвей тоже усмехнулся. Очевидно, они оба знали ответ. Однако каким бы он ни был, а пришлось Полине почти всю обувь оставить в машине. Повздыхав над каждой парой, она выбрала две, зато платья запихнула все.
Солнце поднялось уже непростительно высоко, когда они наконец-то выдвинулись в лес. Сначала дорога показалась легкой. Было еще не жарко, хорошо различимая тропинка петляла между деревьев, рюкзаки не казались тяжелыми, а настроение стремилось вверх. И хоть Степа замечал различия между этим лесом и тем, каким он был две недели назад, но пока еще особенно не переживал. Может, баба Глаша просто нагнала страху? Полина без умолку болтала, вовлекая в разговор Матвея и даже нелюдимую Мирру, Степа с удовольствием поддерживал разговор. Ему неважно, о чем разговаривать, только бы дело не коснулось деревни и предстоящей свадьбы, о которой он и сам знал не так много, как хотел бы. Хватит уже и того, что Мирра знает гораздо больше, чем должна. Поглядывает на него с любопытством, словно ждет чего-то. Может, и вправду ждет, а может, ему только так кажется. Нечистая совесть гложет похлеще навьи.
– Ой, смотрите, ягоды!
Внезапный вскрик Полины заставил Степу перестать оглядываться по сторонам и вернуться к новым друзьям. Кустарники вдоль тропинки действительно были усыпаны крупными ягодами. Конец июня – самое время для них, так что ничего удивительного. Для него. Полину этот факт привел в дикий восторг.
– Это черника? – она повернулась к Степе.
– Черника.
– Ой, Степушка, а можно ее есть немытую?
Ее детский восторг заставил улыбнуться. Конечно же, чернику можно есть. И мыть вовсе незачем, с чего ей тут быть грязной? Этой тропинкой никто, кроме него, не ходит. Да и не приходило ему никогда в голову мыть чернику, где бы ее ни собирал. Полина, сбросив с плеч рюкзак, присела на корточки и принялась срывать ягоды, торопливо запихивая их в рот, будто кто-то мог отобрать. Степа в детстве с такой скоростью ел добытое в погребе варенье, зная, что бабушка, если увидит, живо заберет.
– Сто лет не ел чернику с куста, – признался Матвей, присоединяясь к Полине.
Слишком близко к ней сел, плечом плеча касается, хотя ягод вокруг видимо-невидимо. Степа еще вчера приметил, что Матвею нравится Полина, и хоть ему самому она тоже понравилась, а все же лезть не стал. Не друзья они с Матвеем, два дня всего знакомы, а к чужим зазнобам Степа никогда не лез.
Ребята вдвоем ели чернику, а Мирра стояла в сторонке, не подходила близко. Пусть не так хрупка и не так прекрасна, как Полина, но есть в ней что-то притягивающее. Что-то такое скрытно-сильное, к чему невозможно не приглядываться, о чем тайно подозреваешь и так же тайно восхищаешься.