При мысли об этом он даже улыбнулся.
Но то были голодные дни. Ему вспомнились худые, костлявые лица старцев – теперь давно умерших, – особенно одного старика и одной старухи, когда-то звавших его по имени. Теперь он и имени-то этого не помнил. Но старуху точно звали Аг Нэсс, а старик как-то раз пошел к маяку, чтобы зажечь Большой Свет. Впрочем, оба они умерли задолго до того, как ему взбрело в голову спросить их, что значило его имя и чем старик занимался на маяке.
Глядя, как женщина складывает в огонь дрова, он накинул на плечи красную рубаху. Теперь запах стал приятнее. Ему нравился запах гари.
Когда пришли мужчины с оружием, им пришлось надежно спрятаться. Много дней они постились. Почти умерли от голода. Мужчины возвращались каждый день в течение долгого срока. Остров перестал быть безопасным, и в конце концов они сбежали.
Поначалу жизнь на материке давалась еще тяжелее. Он вспомнил, что какое-то время они питались личинками, мотыльками, лягушками и кузнечиками. Кузнечики получились неплохими после того, как им отколупали все твердые части, крылья и ноги. Летом они ловили ящериц и змей, собирали вкусных муравьев с медовым брюшком. Найдя на реке плотину, они какое-то время били бобров. Мясо на вкус напоминало птичье. Жир зверьков служил отменной растопкой.
Жили они под самодельными навесами, а спали на подстилках из молодых побегов сосны и пихты. И при этом никогда подолгу не засиживались на одном месте.
Покуда им не попалась пещера.
Пещера находилась в каменной стене, обращенной к морю, где-то в тридцати футах ниже уровня почвы. От воды ее отделяло футов пятьдесят, и пройти к ней можно было лишь по узкой «козлиной» тропке, сбегающей с пляжа. Мужчина наткнулся на нее совершенно случайно, когда однажды искал гнезда с яйцами чаек. Практически со всех других сторон проход внутрь, по форме схожий с буквой «А», обрамляли торчащие вперед острые кромки скал. Они же надежно оберегали ее от сильных ветров. За дымоотвод сходило второе, более мелкое отверстие в скале – над головами в нескольких футах от жерла. Огонь они зажигали нечасто, опасаясь, что дым выдаст их присутствие.
Главнейшим достоинством пещеры казался ее размер. Очень просторно – и довольно сухо даже во время штормов. Основное ее помещение имело размеры примерно двадцать пять на двадцать футов, и к нему примыкало ответвление где-то вполовину меньше. В иных местах высота от пола до потолка достигала тех же двадцати пяти футов.
Они спали на шкурах или на кроватях, скрючившись у огня в очень холодную погоду, или во второй «комнате», когда температура была выше. Ответвление они использовали в основном как склад. Они рано нашли городскую свалку, и теперь пещеру украшали всякие находки – небольшой плуг со сломанной ручкой, мотыги, грабли и вилы с растопыренными или сломанными зубьями. В одном углу до середины стены доходила куча металлолома: старая сбруя, лопаты, кочерги, ведра с гвоздями и ключами, утюги, дверные ручки, оконная фурнитура, замки, кастрюли и сковородки, куски битого фарфора, кукла, ложа, колеса без ободков, монтировки, кнуты, пряжки, ремни, ножи, топоры. Они почти ничего из этого не использовали, но зачем-то собрали эту кучу и оберегали ее как зеницу ока.
За ней была еще одна куча – вся одежда, снятая ими с трупов, – тоже практически до середины стены. Они подбирали предмет из вороха, носили его, покуда он не терял всякий вид, а затем брали что-нибудь новое, рванье запихивая в самый низ. Тряпки в основании кучи заплесневели и вскоре предоставили приют ордам насекомых, плодя расползавшиеся по каменному дому полчища тараканов, клопов и слепней, быстро наглевших и жиревших на подножном корму из пещерных отбросов и свежего человеческого кала.
Была там и еще одна горка – сложенная из костей, начисто обглоданных и тускло желтевших в сырой, затхлой, удушливой атмосфере; и еще – куча шкур и инструментов для скобления и дубления. Шкуры сильно различались по форме и размеру. Но многие из них были длинными, тонкими и тускло-желтоватыми.
Мужчина обдумал все это с большим удовлетворением. Он надел рваные джинсы и вспомнил, что сказала женщина. Теперь их было трое плюс трое. Эти люди заполнят клетку и восполнят потери, нанесенные двумя ночами ранее. Он нахмурился при мысли о том, что натворили дети. Никогда мелким не разрешалось убивать без присмотра и в одиночку. С их стороны было неправильно даже пытаться.
Ну ничего, за свою провинность они понесли заслуженное наказание, так что сегодня подобное уже не повторится. Одного за другим, от старшего к младшему, основательно поколотили на глазах у остальных; присутствовавшие при экзекуции восхищенно следили за страданиями своих братьев и сестер, хотя при этом с ужасом предвкушали собственные мучения. В итоге все оказались в кровь избитыми.
К тому моменту, когда мужчина натянул на ноги ботинки, давно снятые им с одного жирного краснорожего рыбака, из внутренней пещеры вышли братья, а следом – четверка детей. Он крякнул им в знак приветствия, а затем закончил натягивать ботинки на лодыжки. Теперь у него был от них секрет. Ему нравилось ждать, а потом – огорошивать всех.
Первый из вышедших оказался громадным мужчиной ростом более шести футов. Он был совершенно лыс; под высоким куполообразным лбом не было даже бровей. В равной степени были лишены растительности его лицо и голая грудь. У него были покатые могучие плечи – мышцы на них вздулись и будто пульсировали при каждом движении. Шея лысого вся состояла из сплетенных жил. Глаза у него были странного водянисто-синего оттенка.
Лысый подобрал себе в заднем помещении подходящее оружие и сейчас опоясывал свою тушу толстым, позеленевшим от плесени кожаным кушаком. Покончив с этой процедурой, он заткнул за пояс по бокам по длинному охотничьему ножу и хлопнул себя по пузу – мол, готов.
Шедший следом за ним мужчина оказался поменьше габаритами – худой, поджарый, с ввалившимися щеками и редкой бороденкой. Его внешне довольно хлипкое телосложение словно пыталось компенсировать мясистые, отвислые губы, придающие ему вид человека с постоянно открытым ртом. Как и у брата, сидящего рядом с костром, волосы у него были длинные, нечесаные и сальные, намного более жидкие. Взгляд поджарого казался пустым и каким-то безотрадным. Его мелкие поросячьи глазки обретали выражение только тогда, когда кто-нибудь неподалеку истекал кровью или отдавал концы. В своих серых линялых портках поджарый носил бритвенно-острый складной нож, привязанный высоко к ноге, да так, что при ходьбе болтающийся конец мужчины задевал рукоятку. Но ему нравилось этим местом ощущать бодряще-прохладную сталь. На шее этого типа под грязной рубашкой цвета хаки болталось тонкое серебряное распятие. Мужчина не знал, в чем его смысл, но только оно и отличало его от других, не носивших ничего лишнего.
Он тоже выбрал себе пару ножей из кучи, как до него – лысый. Юркнув к сидевшему у костра брату, он протянул ему один. Мясистые губы сложились в некое подобие улыбки, но все лицо от нее будто перекосилось; показались гнилые, в скверном налете зубы.
За спиной у взрослых суетились дети. В их ограниченных умишках всплывали то и дело смутные воспоминания о том, как они прятались в придорожных кустах и наблюдали за тем, как большие дяди выслеживают и убивают дичь.
Краснорубашечник наконец покончил со шнуровкой ботинок.
– Теперь у нас есть трое самцов, – бросил он остальным. – И три самки.
На звук его голоса, гулко разнесшийся в тишине пещеры, прибежали женщины и стали водить кругом него хоровод. Оба брата зашлись возбужденным, счастливым смехом.
Он кивнул и повернулся к женщинам.
– Зовите детей, – велел он. – Сперва надо поесть.
Толстяк улыбнулся. Сняв с огня одну из недожаренных колбасок, он подул на нее и сунул в рот. Кожица лопнула. Жир потек по подбородку, закапал на лоснящуюся грудь.
Толстуха, одетая в платье-мешок, откинула закрывавшую проход в пещеру оленью шкуру и ступила наружу. Бриз ночи мягко овеял ее покрытое шрамами желтоватое лицо. У своих ног она увидела небольшую кучку крошечных костей и перьев, сложенную в форме пирамидки.
Дети.
Она топнула по конструкции ногой, поднесла руки ко рту, и по пещере пронесся ее зов. Для любого уха, кроме здешних, это был бы лишь грай чайки на ветру.
Несколько мгновений спустя семеро детей взобрались на склон горы. Самые юные ползли, как лисы, на четвереньках. Как и мать, старшая девочка была беременна от одного из мужчин или от старших мальчиков. Она сама не знала от кого. Она шла не так резво, как остальные, и одышливо пыхтела на ходу.
Сейчас было темно, и луна горела высоко и ярко. Они все сразу учуяли запах еды, и их изголодавшиеся желудки заурчали в предвкушении пиршества. Значит, сегодня будет настоящий праздник. Они слышали, как взрослые называли этот сезон «сытым» – то есть у них были все шансы в преддверии грядущих недель основательно набить животы. Все они прытко карабкались по камням, не обращая внимания на ссадины и ушибы. Они взбирались туда, где в ночном воздухе стоял густой запах зажаренной плоти.
Туда, где их ждала добыча.
Впервые за долгое время Ник приревновал. Ощущение походило на старого друга, уже позабывшегося и одним своим присутствием насаждавшего дискомфорт. Прежде он ревновал только Карлу к другим, после расставания – ничего особо не чувствовал долгое время, но теперь, когда их спальни разделяла тонкая стенка, душа снова начала саднить. Он слышал, как они с Джимом раздвигают кушетку, как о чем-то переговариваются и смеются; потом до него донесся звук удара о пол пряжки ремня брюк. Что-то похожее доносилось из спальни Дэна и Мардж, но уж до этой парочки ему точно не было дела. Сейчас все внимание он обратил туда, где ему хотелось быть, – на гостиную.
Ник снял очки и положил их на столик рядом с кроватью. Лежа в постели, он смотрел на раздевающуюся Лору. Одежду она аккуратной стопкой складывала на стул. Он ощутил приятное шевеление в паху, когда из-под лифчика – столь же заботливо сложенного ею и бережно пристроенного поверх всего остального, – показались ее полные груди. Его иной раз удивляло, до чего вызывающе Лора способна вести себя в обществе и до чего скромно и даже стыдливо – дома. Иногда ее зажатость всерьез его беспокоила.