На короткий миг они снова предстали перед ней самыми обычными детьми, разве что обряженными в какие-то дикарские обноски, в лохмотья и рубище. Она обескураженно переводила взгляд с одного чумазого личика на другое. Маленькие, но очень крепко сбитые, ее преследователи таращились во все глаза, горящие азартом погони.
«Ну что за чушь? Разве могут дети их лет вести себя так... странно? Это какой-то беспросветный дурной сон».
Но потом она увидела, как они пригнулись, напрягли мускулы, зажатые у них в руках прутья затрепетали в воздухе, хищный прищур исказил лица, губы плотно сжались. Больше не в силах противостоять этим зверенышам, она закрыла глаза.
А через мгновение они уже были рядом с ней. Грязные когти рвали на ней одежду, хлысты стали ритмично опускаться ей на голову и плечи. Она кричала. Ее крики их только смешили. Слюнявые рты присосались к ее коже в нескольких местах – а потом зубы стали терзать плоть. Еще никогда в жизни ей не доводилось переживать подобного страха. Новый крик рванулся из груди – но оттуда же вдруг воспрянула некая забытая сила, многократно превосходящая их незрелый натиск. Жертва ощутила себя бьющейся за жизнь великаншей. Открыв глаза, она принялась яростно, с отчаянной отдачей колотить своими маленькими кулаками по их лбам и ртам, жестко отталкивать их грязные, смердящие тела. На какое-то мгновение она даже смогла прорваться сквозь их оцепление и устремиться к подростку, что был постарше. Они тут же сомкнули ряды, но и она не желала сдавать позиции. Отпихнув кого-то от себя, она резко развернулась вокруг своей оси – и вырвалась наружу. Путь был почти свободен, перед ней стоял только тот подросток, но и он, видимо, оценив ее яростный порыв, в последний момент отступил в сторону.
Не о чем было думать, не осталось времени на раздумья или страх. Она промчалась мимо парня и прыгнула навстречу разреженному ночному воздуху. Прыжок унес ее далеко вперед, дальше скал внизу – и, затаив дыхание, она погрузилась в дикие, бурлящие волны, в огромную и холодную тьму.
Ее кровь растворилась в студеной соленой воде.
Море приняло это подношение с присущим ему издревле равнодушием.
В маленьком синем чемоданчике не отыскалось ничего такого, что могло бы их заинтересовать. Три хлопковые блузки, требующие стирки. Зеленый свитер-пуловер. Все прочее – лифчики, трусики, чулки и твидовая юбка. На переднем сиденье лежал свитер из белого кашемира, с пуговицами спереди. Девушка надела его поверх рваной армейской рубашки и провела грубыми руками по мягкому материалу, втирая грязь в рукава, смутно отвлекаясь на двух десятилетних подростков, атакующих своими перочинными ножиками бардачок. В машине пахло женскими духами и сигаретным дымом.
Если не считать каких-то бумаг – карт, прав и регистрации, – в бардачке было пусто. Мальчик с прыщавым лицом вскрыл лежавшую на переднем сиденье косметичку, принялся длинными костлявыми пальцами перебирать содержимое: пластмассовую расческу, щетку для волос, набор заколок, красный шелковый шарфик, губную помаду, румяна, карандаш для бровей, пузырек с тушью для ресниц, старое и уже помутневшее карманное зеркальце, записную книжку, солнцезащитные очки, паспорт, калькулятор, триллер в мягкой обложке, пилку для ногтей, еще одну губную помаду, мешок-кошелечек. В последнем оказалось в общей сложности восемьдесят пять долларов десятками, пятерками и однодолларовыми монетами; в довесок – кредитки «Блумингдейл», «Мастер Кард» и «Американ Экспресс». Небрежным жестом он откинул фотоснимки в пластиковых «кармашках»: улыбающиеся в камеру мужчина в плавках и женщина в слитном купальнике, маленькая, странноватой наружности собачонка; престарелая дама в бигуди чистит курицу в фарфоровой раковине. Один мусор, ничего полезного.
Извлекши из машины свое угловатое юношеское тело, он махнул поджидавшим у него за спиной маленьким мальчику и девочке. Дети тут же забрались на сиденье. Мальчик выбрал тюбик с губной помадой – той, что была потемнее, – и принялся рисовать круги на лобовом стекле. Девочке явно пришлись по вкусу фотография собачонки, смахивающей на крысу, и карманное зеркальце – их она сунула в висевшую на шее грязную мошну из кусков кожи, сшитых грубой нитью. Тем временем здоровяк обнаружил под сиденьем бутылку с антифризом; потряс ее – почти пустая.
Багажник ему открыть так и не удалось, поскольку под рукой не оказалось ломика, а болтавшиеся на цепочке в замке зажигания ключи абсолютно ничего для него не значили. Он вообще не понимал, зачем они, хотя догадывался – в багажнике могло скрываться нечто интересное.
На обратном пути, идя через лес, они засекли сову, дождались, пока та выследила и напала на свою добычу – здоровенную лягушку-вола, почти неразличимую на ватерлинии. Они наблюдали, как сова вернулась на свое дерево вместе с лягушкой и начала рвать ее на части. Тогда мальчик с больной кожей метнул в нее камень. Снаряд угодил птице в грудь и опрокинул ее в куст ежевики. Маленькие дети вскрикнули от удовольствия. Но мальчик не стал возиться с добычей. Шипы доставляли слишком много хлопот. Пусть придет кто-то, кому эта дичь нужнее.
Ночь – время охоты для всех.
Кухня начала ей нравиться. Кухня станет отличной, если она окончательно наведет в ней порядок. Длинный раздвижной кухонный стол, просторная мойка, панорамное окно, через которое в избытке проникал свет – что тут может не нравиться? А вид там, на востоке, – просто загляденье: целое поле повядшего золотарника, сбегающее с пригорка, этакий необъятный задний двор. Два окна поменьше, западное и южное, тоже вкладывали свою лепту в освещение. А лучше всего – большая старинная пузатая печь в центре кухни. Достаточно большая, чтобы отапливать и ее и, возможно, обе спальни.
Кухня была самой большой комнатой в доме и, очевидно, предназначалась для того, чтобы стать сердцем дома. Обе двери вели прямо к ней: задняя дверь слева от раковины и входная дверь сразу за столом, рядом с огромным кожаным диваном. Очень удобно. Карла на мгновение отошла от раковины и осмотрелась. Да, красота. Подхватив с пола большой бумажный пакет с тряпьем и золой, Карла отнесла его на крыльцо, к мусорным бакам. «Какой чудесный день!» – подумала она. Солнце светило ярко, но воздух все еще ощущался слегка промозглым – вот и повод растопить печь. Вдалеке она слышала шум волн у береговой линии. Жаль, что не видать океана. Разве что альбатрос, дрейфующий высоко в полумиле отсюда, напоминал о нем.
Она открыла дверь дровяного сарая и обнаружила, что тот завален тополиными и дубовыми поленьями. На полу в ящике лежала растопка. Кто-то основательно подготовил это гнездышко к ее приезду. Грязи, конечно, хватало. Но этого следовало ожидать, и Карла не возражала против небольшой уборки. Спасибо уже за эти дрова – все-таки размахивать топором у нее пока не так чтобы хорошо получается; спасибо за список экстренных номеров – на случай, если ей понадобится врач или (что за глупости) полиция; спасибо за хорошую проводку, подключенный толком холодильник и удлинитель для ее электронной пишущей машинки. Кто-то даже бегло подмел здесь. Учитывая, что агент сказал, что это место не сдавалось уже больше года, не так уж тут и грязно. «Прошлое лето – мертвый сезон, – вот как он выразился. – Слишком много ядовитых медуз на пляжах». Карла рассчитывала на ужасный беспорядок – было приятно ошибиться в ожиданиях. Дом – в хорошей форме, в сарае лежит остро наточенный топор, на случай, если растопки будет мало... но, судя по виду набитого битком сарая, ей не придется пополнять запасы. Разве что если осень выдастся аномально холодной.
Карла совершила несколько ходок от сарая к печке и обратно, запасшись дровами на хороший срок, после чего приготовила чашку кофе и присела к столу – оценить оставшийся объем работы. Ванная вымыта, спальни вычищены, а теперь и кухня приведена в полный порядок. Значит, оставалась одна гостиная и, если ей очень уж того захочется, чердак. В принципе, если бы она на завтра не ожидала приезда Джима, Мардж и остальных, то с уборкой гостиной можно было бы несколько дней повременить, однако появление в доме целых шестерых гостей все же требовало дополнительного свободного пространства.
«Глупая идея, – подумала она, – позвать их всех сюда так скоро, еще до того, как я здесь обустроилась». Но она пригласила их импульсивно – что сделано, то сделано. Съемки Джима уже закончились, и кто мог знать, когда ему придется отчаливать в Лос-Анджелес ради очередной идиотской телерекламы или чего-то в этом роде. По крайней мере, для него визит окажется вполне своевременным. И все же как ее угораздило увлечься актером? Подобная публика вообще никогда не привлекала ее – актеры всегда прямолинейные, эгоцентричные. Но Карла прекрасно знала, почему связалась с ним. Все было просто: она никогда в жизни не видела никого красивее. Это признание самой себе заставило ее улыбнуться.
После Ника ей казалось намного приятнее просто иметь подле себя симпатичного парня. Такого, что будет спать с ней, изредка возить в разные места и при этом не пытаться ничего менять в ее жизни. С Ником все было намного сложнее и требовало от нее гораздо больших душевных сил, нежели она могла себе позволить. Нынче ее интересовали не столько парни, сколько работа – она всегда отдавала слишком большую часть своей жизни отношениям, и те никогда не складывались по-настоящему. Нынче Карла упрощала житье-бытье ради карьерного роста; осознавая достигнутые успехи, чувствовала контроль над собой – и получала огромное удовлетворение. Что до Джима – он был очень красив, и к нему было здорово прижиматься. Этого ей пока хватало с лихвой.
Карла рассеянно потягивала кофе, глазами следя за ярким пятном солнечного света на кухонной стойке. «Даже отношения с Ником теперь стали проще», – подумала она. После всех перипетий они умудрились остаться друзьями. Сейчас она с нетерпением ждала с ним встречи. Карла вспомнила, как он ревновал ее к Джиму на первых порах, – и порадовалась, что этот период уже пройден. Между ними состоялся тот «маленький разговор», на деле растянувшийся до самого рассвета, – но это уже дела минувшие. Если разобраться, то нынче ей от мужчин требовались только две вещи: секс и дружба. Джим давал ей первое, Ник – второе, и жизнь, похоже, сложилась для нее неплохо.